— Да. А что?
Влад резко шагнул к журналисту и, запрокинув голову, сильно ударил его головой в лицо. Арутюнов отшатнулся; он бы упал в следующее мгновение, но бывший боевой пловец не дал ему этого сделать. Он глубоко присел и захватил руками бедра своей жертвы. Дернул на себя, привставая, и тут же отпустил, оказавшись сбоку от лежащего ничком репортера. Надавив ему коленом на шею, Влад задал первый вопрос:
— Кто на кого вышел, ты на Колчина или он на тебя? Не молчи, придурок, придушу!
Перед глазами журналиста плавала россыпь разноцветных пятен. Они переливались всеми цветами радуги, как драгоценные камни в царской короне: изумруды, сапфиры, алмазы... Блестели, как снежинки на ярком солнце. И все это «великолепие» сопровождалось хриплым, приглушенным голосом, тупой болью — в шее и острой — в переносице. Из разбитого носа по щеке потек ручеек крови, явилось тягостное ощущение, словно он глубоко втянул носом воду и через нос же резко выбросил ее. Боль зародилась и в глубине глаз, будто их выковыривали ложкой. Боль была сильной, но не дошла до критической точки, чтобы не чувствовать ее от «вспрыснутого» под кожу природного наркотика.
Знал ли об этом Влад? Он видел это. Видел, как начинает судорожно корчиться его жертва.
— Отвечай, кто на кого вышел.
Арутюнов с трудом втянул в себя воздух и хрипло выдохнул:
— Я.
— Ты знал Колчина раньше?
— Нет.
— Как же вы снюхались?
— Через Алексеенко... Он военврач. Из Кизляра.
— Он тоже знает о ЧП? — спрашивал Тульчинский.
— Нет... Я собирал материал... об учебной операции, которую разработал Колчин. Я хотел встретиться с сержантом. Не знаю его фамилии. Отпусти. — Арутюнов задыхался. Он хватался — несильно, робко — за ногу Тульчинского, пытаясь ослабить давление на горло. Он «обнаружил способность извиваться, и корчиться, и визжать, как собака, которую плетью бьет хозяин».
— Как узнал об этом Алексеенко?
— Он тоже принимал в ней участие. Его Колчин привлек.
— Как ты вышел на военврача?
— Я давно его знаю.
— Отпустить тебя, говоришь? — Пожалуй, Тульчинский узнал все, что хотел, и не знал, радоваться ли ему. Всему свое время, он подумает над этим, хоть и поздно, но проанализирует свои действия. — Ладно, расслабься, — как можно мягче сказал Влад.
Он стоял все так же сбоку от лежащего репортера. Его «расслабься» подействовало моментально, как приказ, как сильная доза наркотика в вену — «с ветерком». Ему даже показалось, что тело журналиста немного вытянулось. Впрочем, это дурачился тусклый свет, играя с глазами секретного агента «в оптический обман зрения».
Чтобы убить лежащего перед ним человека, Владу хватило одно удара ногой в шею. Очень сильного удара, от которого по пирсу прошелестел сухой звук сломанных хрящей и шейных позвонков.
* * *Закрыв за вечерним гостем дверь своего кабинета — одного из десятка в «офицерском здании», мичман Юрмин дал сержанту оглядеться и подмигнул:
— Ну что, Серега, по чуть-чуть?
Клим, присаживаясь на жесткий стул, согласно кивнул: «Давай. За тем и пришел».
Кабинет инструктора по огневой подготовке больше походил на учебный класс. Просторный, с ветхим письменным столом у дальней стены и плакатами — на стенах и на полу — в рулонах. Казалось, его хозяин — коллекционер плакатного искусства. Какого только оружия не было изображено на них. Начиная от пулемета Дегтярева и Шпагина на колесном станке и станковым же пулеметом системы Максима образца 1910 года, заканчивая «печенегом» и британской «снайперкой» серии «Warfare».
Юрмин открыл холодильник, достал бутылку водки и спрессованную плитку черной икры. Дверца старого холодильника была похожа на «жигулевскую» — с первого раза не закрылась. Хозяин кабинета двинул ее ногой. Как тут и была.
— Не могу есть ее, проклятую! — шутливо прокомментировал мичман, разламывая пополам слипшийся деликатес.
— А пить? — сержант указал глазами на «сибирку», «зона накрытия» которой была на пять градусов выше обычной водки.
— Пить и стрелять я могу с закрытыми глазами, — нравоучительно произнес Юрмин.
Они с сержантом были не только земляками, но и тезками. Что сближает, конечно. На «ты» перешли с первого же дня пребывания Клима на военно-морской базе.
— Давай, зема, поднимай. Вынужденные действия ответственности не подлежат. — Мичман одним глотком осушил полстакана «сибирки» и закусил икрой.
Сергей пил медленно, словно смаковал. За месяц с небольшим это второй стакан. Юрмин же прикладывался к пузырьку чуть ли не ежедневно. Но никогда не напивался, просто снимал стресс. Иначе не выдержать подъемы ни свет ни заря и прочего, включая «человеческий фактор» — курсантов с их стремлением стать суперпрофессионалами. Сам Юрмин не считал себя таковым — перегорел, наверное, причем давно. Это «свежие» — такие, как Серега Климов, ставят перед собой такую цель, добиваются ее... чтобы также однажды перегореть, как предохранитель, отслужить свое — как счетчик, намотавший на себя все отпущенные ему круги.
— О чем задумался? — спросил Клим товарища.
— Да так... — Юрмин махнул рукой. Трезвый он — нормальный, общительный мужик. Водка же вытворяла с ним необычные вещи: постоянно война мерещится. О чем и сказал земляку.
— Что мерещится? — переспросил Клим.
— Давай еще по одной. — Выпив, инструктор долго молчал. — Знаешь, Серега, водка помогает снять стресс, а с другой стороны, память обостряет. Порой с ума схожу. Выпью и словно переношусь в 94-й... — Юрмин даже хохотнул — таким идиотским прозвучало сегодня его признание. — Знаешь, почему я тебе об этом рассказываю?
— Скажи — узнаю.
— Потому что больше меня никто не слушает. А мне нужно выговориться, понял?... — И он «выговаривался» о том, что в 94-м в Чечне шла натуральная резня, что друг погиб на его глазах, О том, что держал его за руку («он горячий-горячий, а бетон лестничного марша под ним — ледяной»). Что оставил в том подъезде надпись на стене: «Саня, я всегда буду помнить тебя. Я отомщу за тебя нохчам!»
Юрмин рассказывал нескладно, сбивчиво, пьяно. Он спрашивал то ли себя, то ли своего земляка: что осталось от той справедливой мести? Тогда она гнала из одного глаза слезы ярости, а из другого — бессилия. Такой вот самогонный аппарат. Почти ничего от мести-то и не осталось.
Мичман вздохнул. Время не только не лечит, размышлял он, оно порой калечит, заставляет забыть что-то священное, рожденное в груди. Роды прошли, боль поутихла, святость исчезала по мере взросления души.
— Колчин меня спрашивает: мол, зачем Тульчинский на базу вернулся. Не знаю, говорю, кретин потому что. А почему Олег меня об этом спросил? А, Серега?
— Потому что тебя никто не слушает.
— Не, не поэтому. Можешь не подкалывать. Потому что мы все здесь какие-то ненормальные. — Юрмин покрутил у виска пальцем. — Свистонутые. А причина, мне кажется, в Колчине. Нет психолога, и никто на голову не жалуется. Я не без глаз и вижу, что Паникян на Колчина волком смотрит.
— Тульчинский заменит Беглова? — спросил Климов.
— Да, — нехотя ответил инструктор. — Странноватый тип. В 97-м у них с Олегом вроде дружба завязалась. Тогда... — Юрмин осекся. Едва не проговорился о «97-м экипаже». Об этом нельзя никому рассказывать, даже Сереге Климову.
— Что тогда?
— Тогда я был молодой, — выкрутился мичман. — Чу-уть постарше тебя. И вот тебя-то я хочу спросить стеба ради: ты-то зачем здесь?
Однажды, не дожидаясь схожего вопроса, Сергей сказал матери:
— Мам, мне предложили вернуться на службу. Пройти спецкурс на военно-морской базе «Дельта». Понимаешь, туда не каждого берут. А после курса мне обещали службу в Московском военном округе. Я рядом буду...
Тогда он читал ответ в глазах матери:
«Тебя рядом не будет. В Московской области нет моря».
* * *Вслед за журналистом под водой скрылся диктофон. Пленка, вынутая из кассет, лежала шевелящимся париком у ног секретного агента. Вот к ней присоединились несколько исписанных мелким неразборчивым почерком листов бумаги; записи на них касались капитана Колчина, майора Алексеенко. Можно было и не копаться в них, а уничтожить, не читая. Но Тульчинский надеялся, что записи прольют свет на намерения и осведомленность Олега Колчина. Но пока ничего интересного, лишь портретные наброски, попытки психологических выкладок покойного репортера.
Вот и последний лист, скомканный нервной рукой агента, полетел в общую кучу...
Прикурив, Влад поджег ворох бумаги и магнитной ленты и задумался. Сыграл впустую? — спросил он себя. Нет, журналист знал достаточно, чтобы отчасти решить «демографическую» проблему подводных обитателей этой части Каспия: корма им хватит надолго.
Он еще раз обшарил одежду Арутюнова, брезгливо перетряхнул грязное нижнее белье и носки, упакованные в полиэтиленовый пакет; едва он раскрыл его, в нос ударил резкий запах мочи и пота. Впору надевать противогаз.
Противогаз...
* * *Он спускается в подвал в противогазе, открывает вентиль на баллоне и... даже сдерживает дыхание. Все напрасно: смесь оказалась безобиднее чистого кислорода; она лишь освежила относительную затхлость склада.
* * *Над Пионерским громыхнуло. Ленивая туча пролилась теплым дождем. Надев легкий плащ журналиста, походивший на стихарь дьякона, и слегка удивившись его предусмотрительности, Тульчинский вышел на шоссе в том месте, где дорожный знак указывал окончание населенного пункта: диагональная полоса, перечеркивающая название Пионерский. В руках Влада дорожная сумка, глаза скрывает кожаная кепка а-ля Лужков, во рту сигарета, в карманах брюк довольно солидная сумма — тысяча триста долларов и около двух тысяч в рублях. Из-за поворота показалась легковая машина, осветив одинокую фигуру. Тень Тульчинского метнулась с обочины ему за спину, укорачиваясь и мгновенно пропадая в придорожных кустах.
Мимо.
Влад продолжил движение. Остановился, когда его нагнал свет фар другой машины. Она замедлила ход. Водитель колебался, взять ли попутчика. Он притормозил в десятке метров впереди Влада. Тот ускорил шаг и открыл заднюю дверцу.
— До Кизляра подбросишь? — спросил он. От Пионерского до Кизляра было порядка ста пятидесяти километров. — Сотня баксов.
— Садись, — быстро согласился водитель «Жигулей» десятой модели. На вид парню, скорее всего дагестанцу, было лет двадцать пять.
— Держи. — Тульчинский, устроившись на заднем сиденье, протянул водителю купюру.
— Не, — отказался тот, — пути не будет. Расплатишься, когда приедем. — Вообще он не занимался частным извозом, взял бы попутчика бесплатно, но раз тот сам предложил деньги, то почему не взять.
Он вел машину легко и непринужденно, на высокой скорости, лихо проходя крутые повороты-шиканы, а на редких песчано-галечных участках, политых дождем, вообще по-раллийному, уверенно и «заносчиво» работая рулем. И слушал, не задавая вопросов, своего платежеспособного пассажира. Он журналист, едет в Кизляр, а вернее, возвращается: собрать кое-какой материал в Пионерском не получилось, так, ограничился набросками о самом городе. Наконец замолчал. Задремал, видно, под монотонную работу «дворников». В панорамном зеркальце отражалась его склоненная к плечу голова. «Проснулся» он, когда впереди показались огни Кизляра.
— Вот здесь останови, — попросил Влад, завидев впереди стандартную металлическую коробку автобусной остановки, выкрашенную в желтый цвет. Напротив, через дорогу, между серыми двухэтажками светились окна коммерческого магазина «XXI век», работающего, по-видимому, круглосуточно.
Расплачиваясь, Тульчинский оставил на сиденье журналистское удостоверение Арутюнова и вложенную в него аккредитацию на работу в «прифронтовом» регионе. Вещи не ценные и водителю не нужны. Наверняка он, обнаружив их, передаст в милицию или в стол находок.
— Спасибо.
— Тебе спасибо, — отозвался водитель, так и не сумев отчетливо разглядеть своего попутчика. Он «вспомнит» его, когда утром увидит на сиденье удостоверение.
Остальные вещи журналиста Владу были не нужны. Он засунул в сумку плащ, кепку и забросил ее в кусты. Через полчаса он сидел в кабине «КамАЗа». А в пять утра уже был в Пионерском. В десяти минутах ходьбы от гостиницы.
* * *Влад глянул на приоткрытое окно эркера, но вначале решил попытать счастья у парадного гостиницы. Дверь оказалась закрыта на щеколду. Через застекленную и зарешеченную часть двери Влад увидел пустой холл, тонувший в слабом дежурном свете, отметил, что за стойкой администратора никого нет. И не должно быть. Редко бывает, когда под утро появляется клиент.
Обычно дежурные спали в комнате отдыха, расположенной за reception.
Тульчинский всегда носил с собой перочинный нож. Даже в кинофильмах можно было услышать, что это необходимая вещь. Равно как сигареты и зажигалка, даже если не куришь: «это сближает». Короткого лезвия хватило на то, чтобы протолкнуть защелку. Не вынимая ножа из щели, агент осторожно открыл дверь, прислушался. Поставив замок на «собачку», притворил дверь и неслышно двинулся к стойке.
Компьютер давно «впал» в спящий режим. Влад тронул мышь, и индикатор монитора сменился с желтого на зеленый, экран вернулся в рабочее состояние, показывая простую «ДОСовскую» оболочку; заработал, набирая обороты, винчестер. Влад нажал на клавишу «Alt», разворачивая меню. В середине его нашел то, что искал: «Телефонные разговоры». Открыв эту вкладку, он изменил опции списка, рассортированного по числам; теперь они располагались по алфавиту. Фамилия Арутюнова занимала значительную часть списка. Журналист несколько раз звонил в Москву, один раз — в Дербент. А вот и местные звонки. Один и тот же номер — 4-60-29, принадлежащий Олегу Колчину. Изменить его было делом минуты. Выделив его, Влад набрал московский номер, скорее всего — редакции газеты. Потом изменил время и, соответственно, оплату. Все, теперь о связи журналиста с Олегом Колчиным не знал никто — кроме военврача Алексеенко. Возможно, Арутюнов сообщил в редакцию, что намеревается встретиться с кем-то из военных центра спецподготовки, но вряд ли назвал имя. «Как и договаривались, никаких фамилий», — вспомнились ему слова Арутюнова. В вопросах конфиденциальности журналисты обычно слово держат. Жаль, не спросил об этом, но разве все упомнишь... Он готовился убить Арутюнова... и не гнал эти мысли прочь — бесполезно.
На данном этапе Тульчинский сделал все, что мог, что касалось его личной безопасности. Но она зависела по крайней мере от еще одного человека, при воспоминании о котором по спине пробегали мурашки, и вот сейчас, осторожно выходя из гостиницы, Влад понял, что встречи с ним не миновать. Он не мог забыть номера рабочего телефона генерал-полковника Паршина, тот обновился в конце 1998 года и с той поры оставался неизменным.
Глава 8 Конечный пользователь
Дагестан, Пионерский,
7 июля, понедельник
Расследование обстоятельств этого дела отняло у Михаила Артемова на первом этапе много времени. Ему дали «зеленый свет», и полковник получал необходимую информацию в кратчайшие сроки. Материалы на Влада распухли до размеров полугодовой подписки на ежедневную газету. Он изучал легенды Влада, по которым тот трижды выезжал за рубеж для выполнения заданий; они были стандартными для секретного агента: разведка, сбор данных, проведение акций физического устранения. Он досконально, как ему представлялось, изучил характер Влада, его повадки, привычки. Знал его лучше самого себя. Отдельные моменты полковник ГРУ выписал на листе бумаги и прикрепил его коконному стеклу. Прохаживаясь по квартире, снятой в Пионерском для его опергруппы, Артемов часто останавливался возле окна и читал... Он заучил свои записи наизусть, но каждый раз надеялся: вдруг что-то промелькнет между строк, выведенных рукой самого Артемова... но взятых из отчетов секретного агента.
Тбилиси. 1999 год. Трижды выходил на связь с Москвой из междугородного переговорного пункта.
Баку. 2000 год. Дважды пользовался услугами переговорного пункта.
Тбилиси. 2001 год. Пять телефонных звонков.
Артемову казалось, что технический прогресс для Влада пошел вспять. У него были все доступные средства связи, включая и спутниковую связь. Однако он пользовался примитивными, что ли, и, по его разумению, проверенными и наиболее безопасными средствами и методами. По большому счету он осторожничал, не доверял, но дело свое знал и делал его правильно. «Что это, — спрашивал себя Михаил Васильевич, — амбиции или объективность?» Если бы не конечные результаты и высокие оценки руководства, то тягу Влада к тривиальности впору назвать «настойчивостью идиота».
К слову сказать, Артемов и сам недолюбливал спутниковую связь. Его конек — обмен радиограммами, о котором знали многие его сослуживцы.
Полковник шагал из угла в угол и чувствовал под ногами гудящий канат, натянутый над пропастью. А под руками нет даже обычного балансира, не говоря о лонже. Он не имел права провалить эту операцию — сложную, тщательно продуманную, выстроенную на психологических выкладках. Поначалу он чувствовал прилив оптимизма и не спрашивал себя, оправдан ли он. Сейчас же то ли слегка перегорел, то ли начал уставать, но так или иначе накал борьбы по его собственной шкале упал чуть ниже нормальной температуры. Может, это и к лучшему: холодная голова лучше распаренной тыквы.
Артемов усмехнулся неожиданному сравнению.
Уединившись на кухне, он заварил крепкого чаю и позвонил домой. Справился, как дела на «армянском кладбище». Нормально. Собака порвала его новые туфли. Приеду — усыплю.
* * *Астрахань, военно-морской госпиталь
Одно время Леонид Машбиц был женат на дочери бывшего командующего Краснознаменной Каспийской флотилии Анастасии Беловой. Она заприметила коренастого и сильного парня на показательных учениях, проводившихся в Каспийске. С группой боевых пловцов он показывал мастер-класс проникновения на борт военного судна при помощи магнитных «присосок» с последующим уничтожением команды корабля. Глядя на морского диверсанта, облаченного в гидрокостюм, Настя тем не менее видела в нем неутомимого породистого скакуна с большим членом. И не ошиблась. Однако после свадьбы дочь адмирала стала замечать, что в супруге ее устраивает все... кроме его поношенной сбруи, тесного стойла и полупустых яслей со спартанской снедью. И она отправилась в столицу на поиски тоже неутомимого, но с золоченой сбруей скакуна. И вроде бы нашла, насколько был информирован Леонид. С тех пор он один и предпочитает «простых телок».