Помощник начальника базы по хозчасти предоставил Тульчинскому комнату в общежитии, расположенном за территорией военно-морской базы, — «на первых порах». Что означало долгую перспективу ютиться в крохотной комнатенке и справлять нужду в общем туалете; лицезреть дневальных (из солдат срочной службы) не только в подразделении, но и по месту «прописки». К своим обязанностям старшего инструктора Влад должен приступить завтра, в понедельник, после его официального представления офицерам и курсантам центра спецподготовки. Пока же он пудрил Паникяну мозги тем, что-де озабочен делами на железнодорожной станции, куда якобы должен прибыть контейнер с «домвещами». Что удивительно, Паникян верил. Действительно, стареет кавторанг, пора ему на покой.
На всякий случай пробежав глазами объявления о сдаче комнат и квартир в Пионерском, Влад наведался по адресу. Дверь открыла древняя старушенция, представившаяся Елизаветой Петровной. Она жутко картавила, долго не отпускала руки возможного постояльца в надежде, наверное, что тот удостоит лобзанием ее дряблую дрожащую конечность. Густым басом она предложила осмотреть ее серокаменные хоромы. И заломила такую цену, что Влад невольно обернулся, отыскивая глазами топор. И самой старухе не удалось «нарубить бабок» с секретного агента.
Проходя мимо санчасти, которая была разделена на медпункт и госпиталь на десять коек, Тульчинский замешкался и изменил решение.
В кабинете военврача капитана Елены Егоровой он увидел миловидную сероглазую медсестру с убранными под белоснежный колпак каштановыми волосами. Несмотря на жару, на ней поверх белого халата была наброшена легкая безрукавка. Влад узнал девушку по фотографии в газете; в общем, пришел он к выводу, ничего особенного. Он мысленно поставил рядом с ней Олега с его невзрачной внешностью и пришел к выводу, что они друг другу — пара. Как утка и селезень, сравнил он. Этакая натуральная, дикая верность. Только непонятно, кому или чему. Скорее — чему. Какому-то стержню, на который были нанизаны, как мясо на шампур, глупая, по убеждению Влада, ответственность, анахронизм, та же бесшабашность. Может, еще порыв — и он где-то в середине этого недожаренного шашлыка.
Перед Владом была взрослая девушка, но... с сознанием и интеллектом той самой тринадцатилетней «пациентки» Олега Колчина. Влад незаметно сморщился: «Ее облучили в свое время и затормозили развитие». Он ошибался и плевал на это — вот сейчас, хотя еще вчера утирал свои сентиментальные «сопли».
Водка паленая...
Он попросил таблетку «от головы». От Ирины он не ожидал вопроса: «Как спали?» Да и не факт, что она заходила в спальню и запечатлела в памяти его помятое лицо. Но мог бы ответить с американским привкусом: «Я спал один». И увидеть зардевшиеся щеки сестры милосердия. Вот его дочурка отозвалась бы на шутку широкой понимающей улыбкой.
— Хотите, я вам измерю давление?
— Нет, спасибо.
Она подала ему стакан воды. И снова схожий вывод Влада: «Вот в этом она вся». Подать воды, принести утку... «И мне кусочек!»
Он поблагодарил ее и вышел из санчасти, подумав: «Да, она даже не утка, а жалкий кусочек». Он не понимал, да и не хотел понимать, отчего сразу проникся антипатией к этой хрупкой девушке. Может, из-за Олега, которому самое место рядом с ней и с биркой на белом халате: «Брат милосердия».
Ангелы земные.
Глава 7 Некуда бежать
Капитан Колчин вел укороченные воскресные занятия и не переставал думать над вчерашней горячностью Тульчинского: "Хочу тебя спросить, Олег: тебе не надоела эта чертова работа? Я бы на твоем месте сделал все, чтобы на рапорте стояла резолюция: «Уволить к черту!!!» Тульчинский не хочет оказаться на моем месте, размышлял Олег, но тогда что привело его сюда?... И еще припомнился его пристальный взгляд наутро, его колебания, словно он хотел о чем-то спросить, но не решался, то, как он вздрогнул, уйдя в свои мысли. Олегу в то время показалось, что Тульчинский разговаривал сам собой, неожиданно задремал и так же вдруг очнулся.
Вопросы, вопросы, не имеющие четких ответов, а лишь свидетельство их сложности. Отчасти — странности. Но, как сказал Лихтенберг, «то, что кажется странным, редко остается необъясненным». И некая скованность, овладевшая Олегом, отпустила его. Но ненадолго. Он еще и еще раз обращался к странному поведению товарища...
Работа с курсантами — самая тяжелая как в вузах Министерства обороны, так и в боевых подразделениях. Капитан, закончив занятия и отпустив курсантов, решил сменить обстановку. Он присоединился к Сергею Юрмину. Тот не преминул полушутливо выбросить руку к головному убору:
— Смирно на палубе! Товарищ капитан! Седьмой экипаж проводит занятия на открытом воздухе. Мичман-инструктор Юрмин.
— Вольно!
Под брезентовым навесом протянулся длинный стол, по обе стороны его — бойцы седьмого экипажа.
Перед каждым бойцом два вида оружия: «АПС» (автоматический пистолет Стечкина) и автоматно-гранатометный комплекс «ОЦ-14» «гроза-1», выпущенный Тульским оружейным заводом специально для армейского спецназа под патрон калибра 7,62.
Понаблюдав за работой бойцов, Юрмин спросил Колчина:
— Ты чего такой смурной, Олег?
— Да так... Тебя на допрос вызывали?
— Пару раз. — И вздохнул. Он всякий раз опасался, что проговорится про гибель первой команды. — А тебя?
— Тоже. Ирку вот каждый день таскают, спрашивают одно и то же: какие медикаменты в санчасти, кто из погибших обращался за медпомощью, что именно им давали. Задолбали, б...ь! — выругался всегда спокойный психолог. Тяжело на душе, но завтра, когда он переговорит с журналистом, станет еще тревожнее: для него настанет пора ожидания. Чего — плохого или хорошего? И нашел единственный ответ: правильного. И услышал отголоски, словно донесшиеся с полярного круга: «Олег, тебе не надоела эта чертова работа?»
Белесые брови капитана сошлись к переносице, образовывая резкую, как глубокий шрам, складку.
Он натянуто улыбнулся Юрмину:
— Ладно, Серега, развлекся я, пойду. — Однако вернулся. — Ты с Тульчинским разговаривал?
— Так, накоротке: здорово — здорово, как живешь.
— Зачем он вернулся, как ты думаешь?
— Мудак потому что.
Олег рассмеялся. Странно или нет, но ответ мичмана Юрмина ему понравился. Он ждал еще одного восклицания товарища: «Вот кто может расколоться!» Однако мысли на сей счет Сергей Юрмин, видимо, решил держать при себе.
* * *ИЗ ДНЕВНИКА АЛЕКСЕЯ БЕРЕЖНОГО
Сегодня был обычный день. Офицерская муштра потихоньку заканчивается. Нас уже не гоняют как баранов, и едим мы нормально, не урывками, как раньше (по две-три минуты на все про все). Да и еда другая — уже не для тех, кто любит говно.
Приглядываюсь (почему — сам не знаю) к капитану Колчину. Его нельзя сравнить с кем-то из офицеров «Дельты», просто он другой. Часто бывает задумчивым. Я даже про него стих сочинил: «Передо мною сидит парень и в меланхолию впадает». Маленько не в рифму. Его я сравнил с классным руководителем. Он частенько присутствует и на практических занятиях. Вот и сегодня смотрел, как мы занимались разборкой и сборкой оружия. Вот этого я, хоть убей, не пойму. Нас что, спрашиваю инструктора по огневой подготовке Юрмина, пошлют работать на заводской конвейер? А тот даже не слушает. «Завязали глаза!» — командует. И — индивидуально ко мне: «Бережной, тебя это не касается или ты слепоглухонемой?»
А я о своем, о девичьем: «Мы что, будем учиться на ощупь отличать пистолет от автоматно-гранатометного комплекса?» А сам приказ выполняю: завязываю глаза плотной черной повязкой.
"Да, — отвечает инструктор на мой вопрос. — Да, невинность ты наша интеллектуальная. Ты, как всегда, угадал. По моей команде начнете разборку и сборку сначала «стечкина», потом — «грозы». На время. — И снова меня спрашивает: — Сколько у тебя уходит на неполную разборку «Калашникова»? Напомни".
"Тринадцать секунд, — напоминаю. — Сборка — двадцать".
«Вспомнил. Ладно, поехали. Кто не уложится в норматив...»
Я застонал, как Сайфер из «Матрицы»:
"Я думаю об одном и том же. Вот как попал сюда, так думаю и думаю: «Ну почему, почему я не принял синюю пилюлю?!»
Инструктор обозвал меня обалдуем. Причем обращался к Колчину: мол, как ты терпишь такого обалдуя? А «психованный меланхолик» в своей манере: дескать, а ты сможешь ответить на вопрос: кто кого не слышит — мы глухонемых или они нас? На этот сложный вопрос Юрмин ответить не смог: у него «ай-кью» ниже ватерлинии. А я повязку поднял и подглядываю: мичман кивнул на «грозу» и сказал, что однажды не выдержит и пристрелит меня. Или взорвет. Или... Тут он сделал недвусмысленный и рискованный жест двумя согнутыми в локтях руками: мол, вгонит мне в задние ворота свою кочерыжку. А я ему говорю: «На себе не показывай — примета плохая».
Я же говорил про его «ай-кью»: он ни фига не врубился! Стоп-кран! В глазах все та же цель: цинично использовать мою невинность в своих корыстных целях. Почесал в своей репе и отдал команду:
«Приготовились... Начали!»
Я споро вынул из пистолета магазин, отведя назад его защелку. Проверил, нет ли патрона в патроннике: установил флажок переводчика-предохранителя в положение «од» (одиночный огонь — если кто не знает), отвел затвор в заднее положение и поставил на затворную задержку. Убедившись, что патрона нет, отпустил затвор.
Работал я быстро (сам себя не похвалишь — никто не похвалит). Заодно прислушивался, на какой стадии сейчас Клим, стоящий рядом. Я по звукам определил, что Серега чуть опережает меня, отделив затвор от рамки. Я нарастил темп: оттянул до отказа вниз спусковую скобу, отвел затвор назад и, приподняв его задний конец, дал возможность продвинуться вперед, потом отделил затвор от рамки и поставил на место спусковую скобу. И...
Вот невезуха! Клим первым снял со ствола возвратную пружину: «Старший сержант Климов разборку закончил!»
«Рядовой Бережной разборку закончил!» — кричать было бесполезно. Неважно, третий ты или второй. Ты — не первый.
Последним — с опозданием в пару секунд — с работой справился Туши Свет, который откликается и на «Суши Весла».
Собственно, мы работали с модификацией «стечкина» с глушителем «АПБ». Знаком я с такой штучкой, по чеченским горам с ней лазил. Глушитель повышает эффективность автоматической стрельбы, поскольку, кроме глушения, работает как своеобразный дульный тормоз и смещает центр тяжести вперед, что уменьшает подскок ствола и увеличивает устойчивость пистолета — по сути, штурмового оружия, одного из лучших для проведения спецопераций (это мое личное мнение), особенно в комплектации с лазерным целеуказателем.
Дошло дело до сборки.
«Время!» — дал отмашку Юрмин.
Сборка проходит в обратном порядке (если кто не знает). И снова первым с работой справился Клим. «Как машина», — отметил я. И снова застонал: «Нет, надо было принять синюю таблетку...» Я уже сто раз разбирал и собирал этот пистолет! Сколько можно, в натуре! Я мясорубку медленнее собираю! А в руках уже гранатометный комплекс!
В этот день я стонал много. Мечтал о вечернем чае. Центр спецподготовки относится к специальным войскам ВМФ, входящим в Силы общего назначения, и, как во всех флотских подразделениях, в центре было четырехразовое питание: завтрак, обед, ужин и вечерний чай. Во время курса на выживание ни о каком чае речь не шла, лишь что-то абстрактное типа раствора медного купороса с подсолнечным маслом.
Думал о том, что буду воображать себя дома, в кругу родных и близких. Думал о реальности в нереальной обстановке, словно меня действительно вытащили из матрицы и показали всю неприглядность реального мира. Я знал, что будет тяжело, но не предполагал... что так долго. Время тянулось и никак не могло лопнуть. Я ждал этого призрачного звука лопнувшего презерватива, чтобы сказать себе:
«Кончил!»
Это короткое слово все объяснило хотя бы мне, бойцу по кличке Земля. Я смог, доказал, я не такой, как все. Может быть, найдутся люди и посильнее, но я лучший среди них.
За эти несколько недель я прожил несколько тяжелых месяцев.
А вообще я не могу четко объяснить, зачем мне это. Наверное, я принадлежу к той породе людей, которым необходимо переломить себя, согнуть в такую дугу, которую трудно себе представить. Короче — назло маме уши отморожу.
Слегка увлекшись, я закончил сборку «грозы» последним. Но найти оправдание для меня — раз плюнуть. Я бы с такой «дурой» в разведку не пошел, говорю. Чтобы прицелиться из нее, мне придется по пояс вылезти из укрытия — это называется «Земля в иллюминаторе видна», — и меня грохнут. Переход с автомата на гранатомет медленный — спусковой крючок один, его еще надо переключить переводчиком. Пока я буду ковыряться...
Смекалистый инструктор хмыкнул: «Я понял: тебя грохнут. Ты прям как ходячая мишень. От армии не пробовал откосить?»
"Не-е, — улыбаюсь, И продолжаю забивать инструкторские уши: — Было дело — помогал другу откосить. Пристал, как репей: «Сломай мне ногу!» Специально для этого бейсбольную биту купил. Пошли с ним на стройку, тяпнули хорошенько. Я взял биту — и по голени со всей мочи! Смещение получилось дикое. Травматолог два часа орал: «Сумасшедший, сумасшедший случай!» Друг полтора месяца в больнице провалялся, потом еще с полгода на костылях скакал. А когда пришел на медкомиссию в военкомат, военврач категорически заявил: «К службе не годен. У тебя плоскостопие, друг!»
Короче, за байку мне выставили «пять». В итоге я сегодня наработал на тройку. Но это не «пара».
Перекур. Мы отошли в сторонку, и я затянул песню о том, как сын грустит о матери.
* * *Влад увидел журналиста, когда над старым пирсом повисли сумерки. Лишь лампа, на ветру покачивающаяся у склада, робко тянула на себя темное одеяло наступающей ночи. Напротив, у разобранного и ржавого башенного крана, сгрудившегося бесформенной массой металлолома на железнодорожной платформе, и дальше, куда рыжие рельсы вели в тупик, было темно и безлюдно.
Влад шагнул навстречу журналисту и в мерклом свете заметил, как тот вздрогнул от неожиданности, увидав незнакомого человека. Его по-совиному расставленные глаза обладали, казалось, зрением ночного хищника.
— Привет, — негромко поздоровался Тульчинский, — я от Олега Колчина. Сам он не смог прийти.
«Сержант? — промелькнула первая мысль в голове Арутюнова. — Для сержанта староват. На вид ему слегка за тридцать».
— Я друг Олега, не бойтесь.
Арутюнов пожал плечами: «А я не боюсь». Хотя зябко повел плечами, стоя на периферии желтушного света и на пороге какой-то железобетонной тьмы: остов черно-серого приземистого здания словно пускал свои арматурные корни и глубоко под сырую землю, и к железнодорожному полотну. Неприятный холодок родился внутри еще на подступах к старому пирсу, где в 50-е годы находился деревообрабатывающий завод, а севернее — консервный. Сейчас от них остались полусгнившие бревна и проржавевшие банки, как-то нервно отреагировал на свои страхи Борис.
Так или иначе, слухи о гибели курсантов не могли не просочиться через высокий забор военно-морской базы, хотя бы потому, что вместе с экипажем погиб мичман Машбиц, которого в городке знали многие. Если бы Арутюнов не сидел в своем номере, набрасывая многостраничные портреты местных военных, то узнал о ЧП гораздо раньше сегодняшнего вечера. Молве, как известно, факты не нужны. А журналисту они были необходимы. И он начал со «свежей новости»:
— Меня интересуют подробности ЧП в вашей части...
Он говорил, не замечая, что на лицо неизвестного офицера словно набросили маску усталости с ухмылкой безразличия. Просто Влад внезапно обмяк, подумав, что его опасения подтверждаются на все сто процентов.
— Так что случилось? — услышал он настойчивый голос.
— Погибли несколько военнослужащих.
— Сколько именно?
— Семеро. По факту гибели курсантов возбуждено уголовное дело, — сухо отвечал Тульчинский словами полковника Артемова, — следствие ведет военная прокуратура СКВО...
Он внезапно осекся, словно наболтал лишнего. Нервно гоняя желваки, подошел к журналисту вплотную.
— Олег не пришел потому, что опасается за свою жизнь. На него крепко насели сыскари из военной прокуратуры. И тебе нужно уезжать — сегодня же. Иначе нам всем крышка.
— Но... — Борис предпринял попытку перечить.
— Курсанты погибли вследствие эксперимента с психотропными средствами, — перебил его Влад, идя с главного козыря.
— Ох ты! — только и смог сказать Арутюнов.
— У меня условие: детали получишь только тогда, когда выпишешься из гостиницы и будешь стоять у машины — о ней я позабочусь. Если откровенно, то я в отличие от Олега не верю тебе. Но у нас нет другого выхода. — Видя колебания журналиста, Тульчинский легко погасил их: — Зто не единичный случай. Аналог произошел шесть лет назад. Ты получишь сенсацию, но прошу тебя: уезжай.
Он быстро собрался, отметил время Тульчинский: он прождал журналиста всего полчаса.
— Ты все забрал из гостиницы? — Быстрый взгляд на дорожную сумку Арутюнова, висевшую через плечо.
— Да. А что?
Влад резко шагнул к журналисту и, запрокинув голову, сильно ударил его головой в лицо. Арутюнов отшатнулся; он бы упал в следующее мгновение, но бывший боевой пловец не дал ему этого сделать. Он глубоко присел и захватил руками бедра своей жертвы. Дернул на себя, привставая, и тут же отпустил, оказавшись сбоку от лежащего ничком репортера. Надавив ему коленом на шею, Влад задал первый вопрос: