Они работали как машина с безотказным двигателем. Его звук был мерным, для ночи — громким, он с придыханием синхронно вылетал из шести крепких глоток: левой... левой... «У!»... левой, левой... «А!»
«У... А... У... А...»
Так легче бежать, легче переносить тупую ноющую боль в плечах и пояснице. Натужные выдохи прихватывали и все лишние мысли, освобождали душу и разум от всего постороннего. В голове лишь одно: вперед!
Вперед. След в след. Непонятно, сколько человек прошло — шесть или двадцать. А следы от «хитрых» ботинок указывают в обратном направлении. Словно дело сделано и диверсионная группа вернулась назад.
Полчаса бега, и командир диверсионной группы отдал команду «поменять руки». Экипаж, опустив лодку на влажную марь, перестроился: левая тройка стала у правого борта, правая заняла их место.
Вперед!
Изнуряющей маршевой скоростью.
След в след.
Казалось, так они могли бежать сутки, двое, действительно, как машины, не знающие перебоев.
Кривуша встретила их разгоряченные тела лечебной прохладой, напоила, придала сил; разошлась перед напором лодки, легко уступила мощному натиску ревущего мотора. Она, раскинув широкие рукава, петляла между островками, поваленными деревьями... Все дальше и дальше на северо-восток и пока вдоль моря. Но вот она повернула, разделившись: два ерика были со стоячей водой, сама же Кривуша, превратившись в ручей, убегала к морю. Водитель, сбросив газ, повернул налево. Судя по карте, этот рукав, называвшийся Малой Кривушей, был мелок, он прерывался на схеме несколько раз. Еще метров двести, и лодку снова придется нести на руках.
Левой... левой...
Снова ночь вспарывают гортанные придыхания:
«У... А... У... А...»
Но недолго: всего пятьдесят шагов. Дальше следовал еще один водный участок, последний на пути диверсионной группы. Потом — «налегке», с боевой выкладкой и двумя почти двадцатикилограммовыми «иглами», по сухой и потрескавшейся «черной» земле Калмыкии.
Поразительный контраст: от моря до чистых проток, от болот и стоячей воды до засушливых просторов, где гуляют горячий ветер и обжигающий песок.
А вот и то место, где командир экипажа отдал команду остановиться.
Он сверился с картой, на которой был проложен маршрут воздушного транспорта и возможная высота полета; чем ниже высота — а значит, и скорость, — тем выше процент попадания из ПЗРК.
* * *02.40.
В центр послано короткое сообщение в телеграфном режиме:
«Нахожусь на острове Черненький».
Ответ:
«Продолжайте выполнять задачу».
02.45
Командир диверсионной группы отдал приказ отдыхать. Боевое охранение в данном случае выставлять было не обязательно.
05.30.
Подъем. Завтрак. Холодная вода из фляжек освежила суровые лица диверсантов. Тушенка придала сил. Короткие затяжки сигарет задурманили голову.
06.00.
Выбор и маскировка позиции-засады.
Удобное, оно же фактически единственное, место для атаки воздушного транспорта нашлось у занесенного песком глиняного забора давно брошенной деревушки в несколько домов; от них, кроме этого ограждения, похожего на дувал в афганском селении, ничего не осталось. Местами песчаные гребни — по сути, движущиеся барханы — переваливались через глиняные останки. Задувший ветер поднял над ними облака пыли, погнал по склонам мелкие желтоватые ручейки, расставляя на их пути воронки.
Последние перед завершающей фазой диверсии сигареты.
08.00.
Полная боевая готовность. Ракеты заняли места в пусковых трубах зенитных комплексов. Оба ПЗРК «игла» были изготовлены в Коврове на заводе имени Дегтярева и представляли собой экспортный вариант — не были снабжены системой распознавания «свой-чужой». Сами стрелки устроились по обе стороны развалин, маскируясь ими и между пологими песчаными холмами. Их преподавателями по тактике зенитного боя были офицеры ПВО, а практику приобрели вместе с инструкторами армейского спецназа. Наблюдатели устремили взор в южном направлении, откуда должны были появиться две цели.
09.10.
Послышался отдаленный рокот двигателей. Спустя минуту над горизонтом показалась первая «вертушка», сразу же за ней — вторая, боевая машина огневой поддержки «Ми-24». Она следовала за «Ми-8» на расстоянии двести метров. Из-за низкой облачности высота полета обеих машин составляла около ста пятидесяти.
«Вижу цель!» — первый стрелок.
«Вижу цель!» — второй.
«По моей команде...» — командир диверсионной группы поднял над головой руку...
Он находился в середине «дувала», оба стрелка видели его и в любую секунду были готовы произвести выстрел.
Акустический напор крепчал, он давил, создавая под собой поле сжатого воздуха. «Вертушки» шли в ста метрах от засады, по прямой линии, проложенной на картах штурманов, и не отклонялись от заданного маршрута ни на метр.
09.12.
«Ми-8» прошел «критическую» точку, теперь обе машины оказались на равноудаленном расстоянии от диверсионной группы. Командир резко опустил руку: «Огонь!» Тут же прозвучало два выстрела из ПЗРК. Одна ракета догоняла «Ми-8», а вторая неслась навстречу машине огневой поддержки. «Ми-24» первым получил смертельную «инъекцию». Яркая вспышка и ореол черного дыма вокруг огненного шара, горящие ошметки, падающие на землю, грохот от сдетонировавших ракет... «Двадцатьчетверку» не могла спасти система ЭВУ, которая не позволяет головке самонаведения взять инфракрасный пеленг с дистанции свыше полутора километров, — расстояние было слишком мало. Да и для пуска пиропатронов, выстреливаемых тепловыми ловушками, экипажу боевого вертолета времени не хватило.
То же самое должно было произойти двумястами метрами дальше. Однако «восьмерка», практически беззащитная перед ПЗРК, каким-то чудом избежала фатальных повреждений. Она горела — да, выпускала, крутясь от потери стабилизатора, клубы плотного черного дыма. Но пилоты делали невозможное: они пытались посадить и без того теряющую высоту машину как бы в режиме авторотации. И может быть, даже выискивали место для посадки. И какое-то время экипажу это удавалось, поскольку потеря мощности силовой установки была неполной. Но вертикальная скорость снижения все же была велика. Пилоту не хватило пары десятков метров, чтобы до конца выдержать посадочный угол тангажа. Вскинув обезображенный хвост, винтокрылая машина рухнула на землю.
Шестерка диверсантов, вооруженная стрелковым оружием, устремилась к месту падения. Их остановил взрыв топливных баков; казалось, что в дыму и пламени никто не выжил. Однако несколько человек все еще подавали признаки жизни. Двое горели, пытаясь сорвать с себя одежду. Одного при падении вертолета выбросило далеко в сторону...
...Возможно, в бегущих к нему людях Валерий Максаков увидел свое спасение: лежа на боку, гендиректор оборонного холдинга поднял руку. Но был скошен первой автоматной очередью. Диверсанты хладнокровно добили и тех, кто заживо горел. Но вряд ли из жалости. Просто они делали свою работу.
10.15.
Вызов центра:
«Доложите обстановку».
Ответ:
«Нахожусь на прежнем месте, веду наблюдение за патрулированием береговой линии пограничными катерами и судами охраны водного района».
В данное время диверсанты наблюдали, как двое неизвестных с охотничьими карабинами обследовали их лодку, замаскированную в кустах. Казалось, охотникам было плевать на то, что случилось часом раньше, а может, они не видели и не слышали короткого боя, если подходили к этому месту, заросшему высоким буйным кустарником, с подветренной стороны.
Охотников взяли в кольцо. Один из них попытался сбежать, но был остановлен пулей. Другой, подняв руки, ждал... Вряд ли он мучился: двухметровый диверсант, подошедший сзади, все сделал очень быстро. Он был выше ростом и намного сильнее своей жертвы. Он сбил кряжистого калмыка на землю, оседлал его спину и сломал ему шею встречным движением своих рук...
На Черненьком бойцы вымыли, буквально выскоблили лодку от тины, болотных трав, глины и песка. Оставалось дождаться темноты и покинуть остров.
К вечеру Тульчинский, который находился в штабе, запросил сводку передвижения патрульных катеров и судов береговой охраны для «сверки с отчетом командира экипажа». Эти данные он передал командиру диверсионной группы в шесть утра, когда экипаж вернулся в расположение военно-морской базы.
— Мы сделали свою работу, дело за тобой, — напомнил командир диверсантов: бритый под ноль, с крепкими скулами и усталым взглядом. — Нам не резон торчать здесь.
Торопливость скуластого диверсанта была на руку Тульчинскому.
— Завтра, — сказал он, — после практических занятий с аквалангами начнете отсеиваться. Первым «запсихуешь» ты. Сорвешься, накричишь на инструктора, бросишь все к чертовой матери. Группу разбросают по другим экипажам. А там и остальные по одному отсеются. Все просто. Я прослежу и сделаю, чтобы все прошло быстро и естественно. Потеряете максимум неделю.
Торопливость скуластого диверсанта была на руку Тульчинскому.
— Завтра, — сказал он, — после практических занятий с аквалангами начнете отсеиваться. Первым «запсихуешь» ты. Сорвешься, накричишь на инструктора, бросишь все к чертовой матери. Группу разбросают по другим экипажам. А там и остальные по одному отсеются. Все просто. Я прослежу и сделаю, чтобы все прошло быстро и естественно. Потеряете максимум неделю.
— Толково, — хмыкнул диверсант. — Лучше с умным потерять, чем с дураком найти.
Назавтра диверсионная группа потеряла самое дорогое: жизнь.
* * *ИЗ ДНЕВНИКА АЛЕКСЕЯ БЕРЕЖНОГО
Наверное, это моя последняя запись — продолжить смогу лишь через неделю. Завтра начинается новое испытание. Мы идем в полевой лагерь с капитаном Колчиным. Командир экипажа по-прежнему Серега Климов. Мы устали, но настроение бодрое. Узнали, что Игорю Дитмару грозит отсев по состоянию здоровья. Я наведался в третий экипаж, сел рядом с Игорем. Начал не грубо, конечно, а по-свойски, говорил с ним, как пацан с пацаном. Не ссы, говорю, в случае чего сходим к Егоровой. Я с ней спирт пил...
Вот как начнешь говорить правду, никто не верит. Ну что за люди! Я ж выпивал с военврачом! Ты же, падла, глубоко в теме — читал мой дневник. За это я тебе по репе настучал! Там черным по белому написано, как мы пили!
Смеется, гад!... А сам свою болячку гнойную чешет. Не расчесывай, говорю. Отстань, отвечает, а то снова дело до драки дойдет. Я махнул рукой и поперся, идиот, к Егоровой. Как будто мне больше всех надо. Она сидит в своем кабинете и ужинает. Конечно, согласно классике, «коли доктор сыт, то и больному легче». «Елена Никитична...» — начинаю ныть с порога. И — про гнойные язвы. А Егорова как раз кусок колбасы в рот засунула. Хорошо, что не глубоко. Как заорет на меня: «Офигел, что ли?! Пошел вон отсюда! Завтра же твоего язвенника уберу из центра!»
И я решил больше людям добра не делать. Буду творить зло.
Иду мимо второго барака — там два экипажа — первый и второй. Первый-то еще ничего, а второй — сплошь хохлы, как будто их специально, с умыслом подбирали в одну команду. Не в том смысле, что они из Украины, а фамилии у них кончаются на "о" и «ук». И разговаривают, как Верка Сердючка, на суржике. Еще не русские, но уже не украинцы. А командир экипажа носит позывной «Гетман».
Видно, хлопцы чубатые строевую разучивали (здесь строевые звучат как речевки, в стиле рэп, отрывисто, вроде как свирепо, ожесточенно, и чтобы глаза навыкате, как у бешеного быка). Из окон барака несся такой спецназовский рэп, которому бы позавидовали и наш Децл и «ихний» Эминем, вместе взятые:
"У тих чаривних квиточек чаривна сила е.
Ага, ага!
Бо це дарунок Сталина, що силу всим дае!
Ага, ага!"
У меня глаза на лоб вылезли. Вот это джага-джага! Первое место из двух сало-мармеладным обеспечено.
Пришел в свой экипаж. Все, кроме Клима, дрыхнут. "Чего не ложишься? — спрашивает командир: — Подъем раньше обычного, в четыре утра". Я не ответил. Прихватил свою тетрадку и уединился в «Ленинке». Я знал, с чего начать, но, как обычно, не знал, чем закончу эту последнюю перед новым испытанием запись. А может, она и станет последней. Не то что надоело вести дневник, а... не по себе вдруг стало. Сам себе неожиданно представился дряхлым, выжившим из ума стариком, который карябает последнюю страницу своих мемуаров. А дальше — все, конец, последний день, последний час, последняя минута.
Жутковато маленько...
И я решил: вернусь из лагеря, напишу коротенькое предложение о том, что вернулся. И поставлю число под своим именем: морской пехотинец Алексей Бережной. Пионерский, спеццентр ГРУ «Дельта».
PS.
Заканчиваю уже под утро. Ходил на болото. Ни собаку, ни беглого Селдона не видел. Но это так, шутка. Я по делу ходил. Потом вдруг вспомнилось, почему я начал вести дневник. На моем писишнике есть игра: «Call of Duty». Там поначалу попадаешь в лагерь Токкоа, штат Джорджия. Проходишь курс — и на войну. Короче, нужно дойти до Берлина. Так вот, игра-то и начинается дневником: "Завтра предстоит еще более длинный марш-бросок. Преодоление препятствий — с капитаном Фоли и стрельба — с сержантом Муди". Хорошее имечко. Сокращенное, мне кажется. И вообще в игре много хороших цитат. «Нас мало. Но тот, кто сегодня прольет свою кровь вместе со мной, будет мне братом» (Шекспир — если кто не знает). Впечатляет. Но не настолько, чтобы рвать на груди тельняшку, а просто чтобы подумать.
Короче — с чего начал, тем и заканчиваю. Капитаном и сержантом.
Глава 11 По чужому сценарию
Каспийск, Дагестан,
8 июля, вторник
Генерал велел водителю ехать к мемориалу погибшим при взрыве жилого дома в Каспийске 16 ноября 1996 года. По дороге на окраину Каспийска Паршин лично купил в цветочном ларьке букет гвоздик. Он вышел из машины и медленно взошел на ступенчатое возвышение обелиска. Возложив цветы к мемориалу, генерал, одетый в строгий костюм и галстук, некоторое время стоял молча. Краем глаза он видел человека, неторопливо приближающегося со стороны девятиэтажки — насколько помнил генерал, копии той, что погребла под собой семьи офицеров и прапорщиков Каспийского погранотряда. Одним жестом он успокоил офицеров физической защиты и поторопил агента ГРУ Тульчинского.
Когда Влад поздоровался с генералом, тот отчетливо вспомнил его, даже отметил, что Тульчинский не изменился за те пять лет, что они не виделись: стройный, подтянутый, может быть, излишне суровый. Хотя последнее — это признак взволнованности. И от встречи с бывшим шефом, и, собственно, от обстоятельств, серьезность которых не позволяла обменяться даже легкими приветственными улыбками.
— Здравствуйте, Александр Петрович.
Паршин кивнул неприкрытой головой:
— Здравствуй. Рассказывай: сначала коротко, потом обстоятельно.
Тульчинский начал со звонка из «Аквариума»...
— Почему сразу не доложил?
— Думал, своими силами разберусь на месте.
— Индюк тоже думал. Ты разобрался? — спросил Паршин, без труда угадывая, что стало причиной столь долгого молчания агента. После убийства журналиста Владу по логике вещей требовалось убрать и капитана медслужбы Алексеенко, по чьей рекомендации явился в Пионерский Борис Арутюнов. Вряд ли агент был растерян и в какой-то степени не сумел точно оценить ситуацию. — Цугцванг, — сказал генерал. — Полный цугцванг. — Это когда уже некуда ходить либо каждый следующий ход ведет к поражению. — Где сейчас капитан Колчин?
— Вместе с группой спецназа сегодня утром он был переброшен в тренировочный лагерь.
— Кто командует этой группой?
— Старший сержант Климов, — ответил Влад, не понимая, зачем генералу знать фамилию сержанта.
— Где находится лагерь?
Тульчинский подробно объяснил местонахождение учебной базы: сотни проток и соляных озер, на многие километры вокруг — ни души. Также пояснил задачу капитана Колчина и группы сержанта Климова. Руководству центра спецподготовки изначально ставилась задача скомплектовать на стадии обучения и по мере практической возможности боевую группу спецназа, которая, не меняя состава, вошла бы в один из отрядов — возможно, подводных диверсионных сил и средств (ПДСС). Автоматически такой группе уделялось больше внимания, требования предъявлялись выше, чем другим экипажам. Собственно, в тренировочном лагере сейчас проходили индивидуальные занятия.
— Это мне понятно. Расскажи о группе Климова поподробнее, — проявил интерес Паршин.
В отличие от Арутюнова генералу история с подсадными медиками занимательной не показалась, наоборот, она заинтересована его с практической стороны. А Владу показалось, что генерал прячет усмешку.
— Как долго они пробудут в лагере? — поинтересовался он.
— Планировалось — неделю.
— Ты уже приступил к исполнению обязанностей старшего инструктора?
— Так точно, товарищ генерал.
— Ладно... Посмотрим, как на этот раз справится с задачей сержант. Возможно — повторяю: возможно — поскольку это крайний вариант, — ты выйдешь на связь с ним. Знаешь частоту его радиостанции?
— Да. — Тульчинский, заметно побледнев, думал, что будет с ним. Все будет зависеть от того, насколько чисто сработает одна из «бригад» Паршина, созданных под программу «выборочных репрессий». До этого они не сделали ни одной промашки. Точнее, до этого дело никогда не доходило, такие бригады были «одноразовыми шприцами»: сделал укол — и в корзину. А вдруг?...
Еще крайне удивляло то, что сегодня им находилось применение; способ устарел, пора бы генералу поменять технологию. С другой стороны, если хорошенько подумать, с кем имеешь дело, то удивление торопливо уступало место страху.