— Одну «колу», пожалуйста.
Бармен кивает, поворачивается к холодильнику у себя за спиной и достает банку «кока-колы». С шипением открывает ее.
— Лед нужен? — спрашивает он.
— Да.
— Лед платный, — предупреждает бармен, кидает в высокий стакан три кубика льда и наливает поверх них пенящуюся коричневую жидкость.
Очкарик, перед которым Марк пролез, молчит, но стоящая за ним блонда-малолетка, которой давно пора спать — завтра в школу, начинает выступать.
— Эй, тебя тут не было. Чего лезешь без очереди?
Марк с трудом улыбается. Мышцы занемели, как будто ему сделали пересадку от лица Сильвестра Сталлоне или вкачали лошадиную дозу ботокса.
— Извини. В аэропорт тороплюсь, бабушка прилетает.
Неудачная шутка не срабатывает. Блонда, лицо которой выглядит маской из-за слоя косметики, толкает его рукой в грудь. Манеры в духе «Дома 2».
— Ты, бля! — громко говорит она. — Самый умный? — и обещает. — Сейчас с тобой разберутся!
Бросает свою очередь и, оглядываясь, уходит в сторону столиков. Очкарик старательно прячет злорадную ухмылку, бармен в ожидании бесплатного зрелища не спеша отсчитывает сдачу с крупной купюры. Марк в несколько длинных восхитительных глотков осушает стакан, морщится от ударивших в нос газов, засасывает со дна в рот пару кубиков льда, сгребает в карман сдачу и отваливает от стойки. Огибает толпу, танцующую уже под «Americana» «Offspring», подходит к неприметной двери с табличкой «Только для персонала», набирает несложный код и оказывается в длинном как кишка крокодила коридоре, тускло освещенном редкими, мигающими как будто бы в такт музыке лампами. Как только дверь за Марком захлопывается, в нее со стороны танцпола стучат кулаки. Неразборчивый возглас, в дверь начинают бить ногами. Не обращая внимания, Марк идет по коридору. С каждым его шагом музыка и удары в дверь становятся тише и пропадают, когда он сворачивает в совсем узкий боковой проход. Неприятное чувство того, что стены сжимаются. В трубах, идущих по потолку, шумит вода. Лед стремительно тает во рту. Коридор настолько длинный, что Марку кажется, что он уже в другом здании, когда перед ним возникает металлическая лестница вроде корабельной. Марк вбегает наверх, не касаясь руками перил. Небольшое помещение, два здоровых малознакомых охранника развалились в разномастных мягких креслах и смотрят в мониторы, на которые приходит изображение с видеокамер, установленных в клубе. Мельком Марк замечает на одном из мониторов вид изнутри кабинки туалета. Охранники хотят что-то спросить у Марка, но на мониторе в кабинку рывками, как космонавт, заходит девушка и начинает расстегивать джинсы. Внимание охранников тут же переключается на нее, и они машут руками:
— Проходи, тебя ждут.
За дверью — комната, почему-то похожая на бункер. Метров тридцать квадратных, приглушенный свет, климат-контроль. В углах — какие-то экзотические широколистные растения в кадках. Хозяин, как известно Марку, этакий агрессивный «зеленый», помешанный на экологии, биопродуктах и чистом воздухе, и все это — в условиях шестимиллионного мегаполиса. Почти посреди комнаты — два экологических дивана, стоящие друг против друга. Мягкие спинки у диванов сделаны из какого-то прозрачного материала. Какого именно, сказать трудно. Марк знает только, что девиз фирмы, изготовившей диваны: «No waste». Между диванами — стеклянный столик, уставленный бутылками и пакетами с чипсами, на краю лежит журнал с голыми красотками. Двое — каждый сидит на своем диване — смотрят по телевизору с диагональю как размах крыльев сверхзвукового истребителя «Подводную одиссею команды Кусто» или что-то вроде этого. При появлении Марка они отрывают глаза от флегматично скользящих по экрану рыб. Один из них делает приглашающий жест, и Марк опускается на край дивана. Его кожа под вспотевшей ладонью Марка напоминает ему прикосновение к телу Альки. Два огнестрела, раскрытые глаза, бело-синее постельное белье, труп кавказца на полу.
— Рассказывай, что там и как, — Драган пультом убавляет звук.
Пока Марк говорит, он смотрит в глаза Драгану. У того целлулоидный взгляд, причина которого — непрерывные «Мальборо лайт» с афганским хашем, совершенно неясным для Марка образом сочетающиеся в мозгах Драгана с личным тренером по йоге, мюслями на завтрак и любовью к обогащенному кислородом воздуху. Темные волосы коротко пострижены, мускулы играют на мощной шее, по которой под одежду спускается кельтский узор татуировки. Выражение лица — умиротворенное, будто Новопашин рассказывает ему сказку на ночь. Отец Драгана — югославский инженер, серб по национальности — познакомился со своей будущей женой, врачом из Советского Союза, на стройке электростанции в Египте. Из Африки они вернулись официальными мужем и женой, жили в Ленинграде, воспитывали вскоре родившегося сына Драгана. Тот рос любознательным, с техническими наклонностями, но немного вспыльчивым парнишкой. Когда пришла пора получать высшее образование, пошел в электро-технический институт, но вскоре начались лихие девяностые, и Драган выбрал путь криминала, по собственному усмотрению трактуя УК. Умный, хитрый и жестокий, он пережил многих подельников и конкурентов и занял свое место под солнцем. Отчасти из-за своих качеств, отчасти из-за имени, отчасти из-за бешеного темперамента он получил прозвище Дракон. Под этим именем Марк его и узнал, когда с помощью Алины устроился водителем-охранником в эскорт-агентство, где при номинальном директоре — глуповатом парнишке лет двадцати пяти, чьем-то родственнике — за главного был Драган. Его боялись. Он был суров, но, надо отдать должное, справедлив. Как предприятие с вредным производством, выплачивающее повышенные экологические платежи. Всегда был готов отпустить ту или иную девушку из бизнеса или на заработки в смежные области — вроде Алькиных порносъемок. Никогда не рукоприкладствовал, наоборот — защищал моделей. Алина как-то обмолвилась, что однажды Дракон в одиночку приехал на ночную квартиру, где двое пьяных менеджеров, ушедших в отрыв с премиальных, избили его проститутку, и отправил их в больницу, уходив одного кастетом, а другого выкинув из окна третьего этажа. И через день улетел волонтером на побережье Мексиканского залива спасать экосистему от разлившейся нефти. В другой раз он ехал по Сампсоньевскому, когда из шедшего впереди него «джука» с блатными номерами в форточку вытряхнули пепельницу. Драган подрезал «ниссан», за рулем которого сидела дочка какого-то чиновника из Смольного, как она тут же заявила, и начал вежливую неспешную беседу о том, что мусорить там, где живешь — плохой тон. Дочка чиновника скривила модельную мордашку и ответила что-то нелицеприятное. Тогда Драган за волосы вытащил заверещавшую девицу из «джука» и буквально повозил лицом об асфальт. Потом уехал, пообещав девице, что найдет ее и отрежет ей губы, если она поднимет шум. «Чем мохито и члены сосать будешь?» Судя по всему, девица ему поверила.
Марк заканчивает рассказывать. Драган затягивается сигаретой, что-то думает, затем говорит:
— Познакомься, Марк.
Он показывает на сидящего на соседнем диване.
Второй за вечер кавказец. Этот живой. Старше Драгана лет на десять, одет со вкусом, явно дорого, серьезные часы на руке, на правой части лба свежая ссадина, даже, скорее — рана, зашитая хирургом. Поломанные хрящи ушей выдают в нем бывшего борца.
— Это Джонни И. Депп, — представляет кавказца Драган. — Совладелец моего бизнеса.
Замороженные кокаином эмоции Марка позволяют ему пошутить:
— Он Джонни или Депп? И где второй?
Кавказец и Драган смотрят на него, потом серб произносит:
— Думал, ты ее любишь… Джонни И. Депп. «И» означает — Ильяс, его настоящее имя, а Джонни Депп — прозвище вроде моего. Он веселый парень, как Джек Воробей, да, Ильяс?
Ильяс совсем не кажется Марку веселым парнем. Скорее — человеком, только что закопавшим в землю своего пса, которого ему щенком подарили на День рождения в детстве.
Кавказец проводит рукой по ране на лбу. Говорит:
— Человек, которого убили с проституткой — мой родственник, сын сестры, — он вздыхает. — Я взял его в свое дело…
— Метадон, — перебивает Ильяса Марк, — имеет отношение к твоему делу?
Ильяс смотрит на Марка, на закуривающего новую «мальборо» Драгана, тот делает знак — одними глазами.
— Метадон — и есть наше дело, — произносит Ильяс. — Почему ты спрашиваешь об этом?
— Нашли на квартире, где произошло убийство, — отвечает Марк. — Этот твой племянник — он употреблял?
Внезапно Марк понимает, что кокаин отпустил его. Он начинает чувствовать то, что минуту назад не чувствовал, видеть — что не замечал. Например, двух девочек лет по четырнадцать, которые в дальнем углу комнаты с помощью каких-то неизвестных Марку гаджетов перед большим телевизором (не меньше того, в котором плавают рыбы и команда Кусто) играют в теннис. Вскрикивают, нанося виртуальные удары, сопят, пытаясь дотянуться до трехмерного мяча из двоичного кода. Отблески зеленого корта освещают их скулы, а из-под коротких юбок в шотландскую клетку виднеются трусики. В стене над девочками — вытянутое окно с концентратором — линзой, собирающей днем солнечный свет и греющей им полосатый, под шкуру амурского тигра, ковер с коротким ворсом. Алька говорила по секрету, что, в хлам обкурившись, Драган любит на нем валяться.
Драган перехватывает взгляд Марка и поясняет:
— Разнюхал телочек спидами, чтобы потрахаться от души, от сердца, а тут вся эта канитель началась. А их прет на движение. Пошли потанцевать, мало. Вернулись сюда, видишь — теперь играют. Уимблдон у них. Стонут как Мария Шарапова — а я еще и не дрючу их.
Драган смеется. Его смех похож на хруст мнущихся алюминиевых банок из-под пива.
Марк вспоминает, как Алька, рассказывая о пристрастии Драгана к несовершеннолетним, назвала его «чертовым лоликонщиком». Не исключено, что в этой страсти тоже каким-то образом проявляется любовь серба к дорогим экологически чистым продуктам. Он еще несколько секунд наблюдает за «теннисистками», потом отводит глаза и в его голове вспышками стробоскопа возникают сцены, действующие лица в которых — Драган, диван, на котором он сидит, и девочки. Потом перед глазами возникает лицо Альки. Она говорит: «Первыми уходят самые лучшие». Марк отвечает ей, что он не уверен, что дагестанец Талгат Гамидов, застреленный вместе с ней, относится к числу самых лучших. Внезапно он осекается, возвращается в реальность и смотрит на Драгана, пытаясь понять, разговаривал он сейчас вслух или про себя. Наверное, все-таки про себя, потому что серб говорит о другом:
— На копов в этом деле надежды мало. Для них это одна проститутка, один дагестанец и один глухарь. Землю носом рыть они не будут.
— Наверное, — пожимает плечами Марк.
— А найти того, кто убил, надо, — продолжает Драган. — Для Ильяса — это дело чести, убит его племянник. Виновный должен ответить. Я тоже понес ущерб…
— Ущерб? — перебивает его Новопашин. — Алина погибла, а для тебя это только ущерб? На одну девочку меньше будет работать, меньше прибыли, так что ли?
— Драган, ты скоро? — капризным голосом спрашивает его одна из «теннисисток», сделав к ним из своего угла пару шагов.
Марк наблюдает за последующим за этими словами превращением Драгана в дракона — у него разве что не отрастают за спиной кожистые перепончатые крылья. Злым и суровым голосом он, не поворачивая головы, кидает несколько фраз, и испуганные девочки притихают маленькими мышатами.
— А что я должен сделать? — интересуется Драган минуту спустя. — Написать ее родным трогательное письмо? В память о ней набить себе портак с ее изображением? У меня уже есть один, с мамой. Могу показать. Или все-таки хватит просто отмщения? В конце концов, — добавляет он, — это ты с ней спал, а сейчас сидишь тут и пялишься на моих лолиток.
Он наклоняется к столу, отодвигает лежащий глянцевый журнал, на обложке которого новая женская группа, недавно записавшая глупый хит, который теперь крутят по всем радиоволнам. Девушки обнажены, но стоят и сидят в таких позах, когда ничего не видно. У них вполне милые улыбки. У рыженькой по центру пустой взгляд и плечо, растатуированное под гжель.
— Эй! — Драган трогает Марка за плечо. — Сюда лучше посмотри.
Сюда — это туда, где только что лежал журнал, скрывавший нетолстую пачку тысячных купюр и пистолет, матово блеснувший в неярком свете.
— Оставишь себе машину, заберешь ствол и деньги — тут пятьдесят тысяч. Будет мало — попросишь у Джонни И. еще. Надо, чтобы ты нашел убийцу. Связи в ментовке, думаю, у тебя остались, сделай так, чтобы они тебе помогали. А действовать сможешь самостоятельно, без протокола.
— Найди его! — грустным голосом произносит веселый парень Джонни И. — Если не сможешь взять живым, завали на месте этого гада!
Его взгляд тяжелеет так, что на это неприятно смотреть.
— Может, еще его голову тебе принести? — интересуется Марк.
Серб делает предостерегающий жест, Марк умолкает. Понимает, что не стоит перегибать палку с людьми вроде Джонни И.
— Если нужна будет помощь, любая — обращайся, — говорит Ильяс и протягивает Марку визитку, бархатную наощупь.
Не глядя, Марк вместе с деньгами засовывает визитку в карман. Чувствует, как мнется плотная дорогая бумага. Пистолет прячет под куртку, за брючный ремень.
— Я пойду, Драган, — произносит Марк.
— Давай, — Дракон протягивает ему руку. — Держи меня в курсе. Удачи тебе!
Джонни Ильяс со своего места поднимает раскрытую ладонь, Марк кивает.
«Glenfiddich Solera Reserve» на столе, которому лет больше, чем лолитам Драгана, парящие в толще воды медузы на экране телевизора, девочки, вновь разошедшиеся с компьютерным теннисом.
Узкими кирпичными внутренностями клуба Марк выходит в «Зал рок-н-ролльной славы». Перебравшая энергетиков и разнообразных стимуляторов толпа скачет под несложную электронику и голос, шепчущий что-то пророческое про кровь на танцполе.
На улице — ночь в октябре, когда хорошо жечь костер где-нибудь в лесу, на берегу озера с лунной дорожкой, или пить молочный пу-эр на кухне под Стинга или хриплый эфир джазовой радиостанции.
Но город принимает Марка в оборот. Ствол, кэш, яд в крови, опустошенность, чувство мести.
Он садится в машину, заводит ее. Достает пачку «Лаки Страйк» с предупреждающей надписью «Курение является причиной импотенции». Алька старалась покупать сигареты с такой надписью, говоря: «Полагаю, мне это точно не грозит».
Марк трогается с места. Едет медленно. Все расплывается из-за текущих из глаз слез, которые делят лицо на равные части.
7. Фарт
Разбудил его собственный застарелый надсадный кашель. Не открывая глаз, он приподнялся на своей постели и попытался откашляться. Сделать это было не так-то просто. Отсутствие лекарств, плохое питание и сырость делали свое дело. Иногда ондумал, что у него туберкулез. Странно, но эта мысль его пугала и радовала одновременно.
Наконец, он откашлялся и сплюнул мокроту. Протянул руку и нажал на кнопку, включив туристический фонарь, найденный пару месяцев назад в мусорном контейнере. Теперь можно открыть глаза. Луч желтого света откусил от плотной темноты, выхватывая грязные стены и потолок, поломанный диван с плоским матрасом, пол, на котором оставались следы от протечек и дверь, ведущую из подвала. Экономя батарейки, он быстро собрался, взял хозяйственную сумку, в которой хранил почти все свое имущество, выключил фонарик, уже на ощупь спрятал его в углу под тряпьем и надавил на тугую дверь. По истертым ступеням поднялся наверх и выбрался через окно первого этажа с торца здания.
На улице было светло и прохладно, облаков не наблюдалось, и день обещал быть солнечным. Запахнув свою куртку с поломанной «молнией», он подвязал ее армейским ремнем и двинулся по хорошо известному маршруту. Отойдя от дома, как обычно, обернулся, чтобы посмотреть на него издали. Бывший двухэтажный особняк купца Грачева знавал лучшие времена. После того, как его внесли в «Перечень объектов, представляющих культурную ценность» и выселили из него женский медвытрезвитель, он стоял закрытым, с заколоченными окнами и осыпающейся штукатуркой. Лестница, ведущая к парадному входу, уже лет пятнадцать как требовала ремонта. Подниматься по ней было сродни опасному аттракциону — того и гляди, на тебя обрушится накренившийся балкон второго этажа. Когда он в первый раз забрался в этот дом, в нем в нескольких местах текла крыша и не жили даже крысы. Разбросанная по подвалу и этажам отрава да листы тонкой жести, закрывающие проемы дверей и окон — все, на что хватило денег у города. И хорошо, что жесть была такой тонкой — он сумел отогнуть один лист и проникнуть внутрь.
Выстояв с полминуты перед домом, служившим ему приютом, Матвей Сергеевич Павлов направился по Дровяной улице в сторону набережной. По дороге ему в голову пришла мысль, что у него с домом похожая судьба. Преподаватель с тридцатилетним стажем, один из лучших специалистов по истории Санкт-Петербурга, водивший по городу зарубежные делегации, теперь, забытый всеми, живет в темном и неотапливаемом подвале.
Зарубежные делегации — если бы не они, кто знает, где бы он был сейчас. Матвей Сергеевич вспомнил, как в середине девяностых они вдвоем с коллегой из «Общества охраны памятников истории и культуры» и «Общества краеведов» устроили двухдневную экскурсию шведской группе во главе с профессором, пишущим книгу о Достоевском. Восхищенный рассказами о Петербурге русского классика, профессор пригласил их в гости в Стокгольм. Визы, билеты и проживание — за счет приглашающей стороны. Из Швеции Павлов и его коллега возвращались на пароме через Финляндию. Непогода и пронзительный ветер выгнали их с палубы, и они коротали время в каюте за бутылкой купленной в магазине «такс-фри» шведской водки. Приняв на грудь, коллега предложил Матвею Сергеевичу сходить в казино, которое было на пароме, сыграть по маленькой. За столом рулетки, кроме них, было еще три пьяненьких финна, которые шумно и азартно ставили на «красное-черное». Историки присоединились к ним. Коллеге повезло меньше — а может, и больше — кто знает. Он очень быстро проиграл свои фишки, на которые поменял последние шведские кроны с изображением Сельмы Лагерлеф, диких гусей и Нильса, и позвал Матвея Сергеевича в каюту допивать водку. Но Матвей Сергеевич, до этого не увлекавшийся даже преферансом, был в серьезном выигрыше. Интеллигентно уступив просьбам коллеги, он вернулся в каюту, допил с ним черносмородиновый «абсолют» и лег спать. Проснувшись часа через полтора от качки, он, ведомый каким-то инстинктом, оделся и спустился в казино. Крупье за рулеткой сменился, а народу чуть прибавилось, но это не отразилось на фарте Матвея Сергеевича. С ловкостью эквилибриста балансируя между «красным» и «черным», Павлов вернул себе деньги, потраченные на поездку, и вышел в плюс. Впрочем, останься он в минусе, ничего бы не изменилось. Больше всего ему понравились не быстрые шальные деньги, а чувства, испытываемые им при ожидании того момента, когда остановится шарик и крупье объявит результат. В Петербурге в первый же свободный вечер Матвей Сергеевич, надев парадно-выходную пару, отправился в один из игорных клубов, которые тогда были у каждой второй станции метро. Публика в них была менее респектабельная, но эмоции от этого были только сильнее. Словно по инерции, первые разы он выигрывал, потом началась затяжная полоса неудач, изредка скрашиваемая небольшими выигрышами. С тонкостями теории вероятности он, потомственный гуманитарий, не был знаком, поэтому, играя, не надеялся ни на какую собственного изобретения систему, а рассчитывал только на фарт. Но как раз удача в тот период жизни отвернулась от него. В какой-то момент погоня за синей птицей стала каким-то наваждением. Матвей Сергеевич был бездетным вдовцом, и так случилось, что некому было поддержать его, охладить разрушительную страсть к игре. Очень скоро подошли к концу все его небольшие сбережения, и он начал занимать у знакомых. Те, зная его пунктуальность и щепетильность, давали деньги охотно, с улыбкой и небрежно бросая: «Да пустяки». Несколько месяцев спустя ему перестали давать в долг даже самые близкие и доверчивые, они отмахивались от заверений лудомана и предложений написать расписку. Кто-то в сердцах сказал ему: «Я не банк, чтобы давать взаймы». На следующий день Матвей Сергеевич сидел перед симпатичной улыбчивой служащей кредитного отдела одного из коммерческих банков. Он попросил потребительский кредит сразу в полмиллиона рублей на три года под безумные тридцать два процента годовых. Через неделю кредит одобрили, а еще через три Павлов проиграл последние деньги. Его игромания приобрела размах приватного Апокалипсиса. Внешне это было незаметно. Он приходил на работу, читал студентам лекции о Крымской войне и Первой русской революции, отвечал на их вопросы, помогал соседскому парнишке — десятикласснику с рефератом об индустриализации в России начала ХХ века, а где-то внутри него постоянно по кругу катался шарик, останавливающийся в гнездах напротив нужных ему цифр. В реальности все было сложнее и печальнее, Матвей Сергеевич много играл, но ему фатально не везло. Итогом всего стало появление на пороге его квартиры коллекторов, посланных банком, где он брал кредит и так и не сделал ни одной попытки погасить его. Внешнее здравомыслие подсказало решение проблемы и убедило продать свою «однушку». Это было началом конца. Он переехал в коммуналку на Владимирском и вернул деньги банку. Продажа квартиры отрезвила его. Матвей Сергеевич начал лечиться от игровой зависимости у каких-то, как он сейчас понимал, сомнительных врачей и даже отдал часть долгов со старых времен. Вновь сорвался он из-за пяти минут фильма Мартина Скорсезе «Казино», случайно увиденных при переключении телевизионных каналов. Чтобы раздобыть денег на игру, он предложил одному неуспевающему студенту поставить зачет за небольшую мзду. Студент пошел в деканат, Матвея Сергеевича обвинили в коррупции и уволили с работы. Оставшись без средств к существованию и к игре, бывший преподаватель переехал в меньшую по площади комнату в девятикомнатной квартире на проспекте Ветеранов. Через год или два потерял и ее, став бродягой или, если говорить без экивоков, бомжом. «Престарелый Гаврош», — спокойно, по-философски думал он про себя. Закрытие казино и точек с автоматами возле метро Матвей Сергеевич воспринял как смерть родственника. Мир, каким он был, кончился. В подпольные игорные клубы его не пускали — доходы его были не те, да и тяжело сохранить презентабельный вид, ночуя в подвалах и на чердаках. Потеряв возможность играть, Матвей Сергеевич первое время испытывал почти физическую ломку, в апатии лежал в своем очередном убежище, пока чувство голода не выгоняло его на улицу. Привели в себя его двое бомжей, подвизавшихся грузчиками на Апрашке, и в свободное время, в ожидании работы, игравших в кости возле складов на задворках рынка. Попав в их компанию, Матвей Сергеевич, азартно швыряя кубики костей на кусок гофрокартона, проигрывал почти весь свой копеечный дневной заработок, далеко не всегда оставляя себе на жизнь, но стук кубиков, точки на их гранях и испытываемые эмоции давали ему почувствовать себя живым.