Вот бы еще, думаю, с этой доброй душой сесть где-нибудь в уголочке и потолковать, что это за чертовщина здесь творится.
В этот раз меня наружу с чмоканьем выкинуло. Осмотрелся — слава те, господи (или это местным богам хвалу возносить? Да хоть товарищу Сталину за мое счастливое детство) — трава под ногами зеленая, земля коричневая, а небо серое, но не само по себе, а потому, что опять все облаками затянуто. Мутный, конечно, пейзаж, но после зеленого аквариума — словно дома очутился. Местность и та знакомая. Те самые холмы, где я рыжую нашел, на свою голову.
А вот и сама рядом, никак в себя прийти не может.
Ладно. Скинул я мешок, вытащил гранаты, осмотрел — мало ли что, не рассчитывали их все же на такие фокусы. Вроде все в порядке. Ну, я тогда запалы вставил, две «лимонки» на ремень подвесил, а остальные обратно в мешок сложил.
Заодно обойму в «ТТ» поменял. Пусть, думаю, лучше девять в пистолете будет, чем после четырех выстрелов обойму менять.
— Дай гранату.
Ого. Быстро же девочка оклемалась. И даже слово правильное произнесла.
— Нет.
— Боишься, не умею бросать?
А то. Знаем мы таких гранатометчиков, насмотрелись. Так бросит — и себя подорвет, и меня заодно. Только под танк и посылать.
— Боюсь, — говорю, — что умеешь. И бросишь. А сколько народу на этот грохот сбежится, ты подумала? Всю округу хочешь на уши поставить? Рыжая, наша задача тогда будет считаться выполненной на «отлично», если мы придем, уйдем — и ни одна травинка не шелохнется, и ни одна живая душа не заподозрит, что мы тут были.
— А мертвые?
— А что мертвые?
— Мертвые души. Они ведь тоже могут поднять тревогу. Да и сами…
— Знаешь что, — говорю, — давай будем с живыми разбираться, а покойники уж как-нибудь без нас обойдутся. И вообще, — говорю, — я по мертвецам невеликий специалист. Я больше по тому, как из живого покойника сделать.
— Если бы черный маг, — заявляет Кара, — узнал твое настоящее имя, он бы даже после смерти заставил тебя служить своей воле.
— Черный маг? Этот самый Гарик Охламон? Так я ему целых два раза свое имя повторил. И имя, и звание, и даже часть свою назвал.
Кара на меня с таким ужасом уставилась, что я и впрямь струхнул малость. Чем, думаю, черт здесь не шутит, а вдруг этот Гарик меня и вправду выудить по имени может. Прихлопнуть не прихлопнуть, но запеленговать — уже хреново. Арчет же намекал что-то насчет того, что он на той стороне появиться не может, потому что его на расстоянии чуют.
— Да нет, — говорю, — бред. Он бы меня уже давно выловил. А он мне даже приснился — и все равно найти меня не мог.
— Он был в твоем сне?! И ты жив!
— Только щипать меня не надо, — говорю. — То, что я живой, — в этом я уверен. Вот насчет здравости рассудка — сомневаюсь.
— Ничего не понимаю, — шепчет Кара. — Гор-Амрон давно должен был наложить проклятье на твое имя. Если он сумел узнать твое полное имя.
И тут до меня дошло. Вспомнил я, как он на первом допросе меня спрашивал — и что я ему ответил.
Сел на землю и заржал во весь голос.
Кара на меня смотрит — и ничего не понимает. Только винтовку поудобнее перехватила, на тот, наверно, случай, если проклятье только сейчас подействовало. А я хохочу — остановиться не могу.
— Пусть, — сквозь смех выдавливаю, — накладывает. На живых и, главное, на мертвых пусть накладывает. На всех мертвых 134-й стрелковой дивизии. От Днепра до Волги и обратно до Днепра, за три года — ох и много же мертвых на его зов из братских могил повстают. И таких плюх ему навешают, таких проклятий поналожат — до самого Страшного суда не проикается.
— Да объясни ты, — рыжая меня даже за плечо начала трясти, — толком.
— Я ему свою часть назвал, — хохочу. — Вэ-чэ номер такой-то. Хорошо хоть полевую почту не приплел. Это… ну, как тебе объяснить… если б я сказал, что я воин дружины барона Лико, а он на всю дружину такое проклятье… наложил, много бы толку с него было?
— Т-ты… т-ты…
— Я. Сергей Малахов, старший сержант разведывательной роты 134-й стрелковой дивизии! — ору. — Именно так я ему и сказал, идиоту лысому. Два раза повторил. И фамилию и имя и… тьфу, а отчество-то забыл.
— Что за отчество?
— Ну как бы тебе объяснить, — говорю. — У нас, в моем мире, в мое полное именование еще и имя отца входит. Так что ни черта у лысого Охламона не выйдет.
— Ну, Ма-алахов, — говорит Кара, — ну… знаешь, мне даже убивать тебя немного расхотелось. Очень хочется посмотреть, что ты еще выкинешь.
— Слушай, — а я еще, дурак, не отсмеялся до конца, — а за что ты меня так не любишь?
Тут рыжая сразу смеяться перестала.
— А за то, — шипит, — что ты меня три раза побеждал. Три раза, Ма-алахов.
— Могу и в четвертый, — усмехаюсь. — Мне понравилось.
А вот в этот раз очень больно было. Потому как сапогом по лицу. Хорошо еще вполсилы, зубы целые остались.
Поднялся кое-как, кровь вытираю.
— Ты что, — спрашиваю, — совсем одурела?
А она мне платочек протягивает. С кружевами.
— Пошли. Нечего тут рассиживаться.
Развернулась и зашагала.
Черт, думаю, хлопнуть бы ее в спину — и вся проблема.
Нет, но это ж до чего меня довести надо, чтобы мне такая мысль вообще в голову пришла!
Даже захотел было догнать ее и вперед пойти, так ведь дороги не знаю.
По холмам продирались где-то час. А то и больше — часов-то нет. Неприятное место эти холмы, очень уж для боя несподручно — пока за очередной гребень не перевалишь, что за ним — не видишь. А для засады в самый раз.
В таких холмах и лощинках минометчики любят располагаться. Поди определи их тут.
Ну а за холмами лес. Старый знакомый. Тоже вроде и живой, но все равно словно мертвый. Неприятный лес.
Я даже с рыжей заговорил, первый раз с тех пор:
— Что с лесом-то случилось?
А рыжей вся эта местность тоже сильно не по нраву — озирается во все стороны, винтовку держит так, будто из-за каждого куста на нее рота выпрыгнуть может, и крадется — ни один сучок не хрустнет. Я, глядя на нее, тоже «ТТ» на изготовку взял.
— Этот лес, — говорит, а слова будто выплевывает, — он выглядит живым и здоровым, но душа его умерла. Ее убили. Но она еще может отомстить — и она мстит каждому, кто заходит сюда. Это очень плохое место.
Душа леса. Неплохо. Я даже разогнулся.
— Знаешь, — говорю, — ты меня всеми этими мистическими штучками не загружай. Душа леса — это, конечно, высокая поэзия, только вот мина натяжного действия лично мой организм куда больше волнует, можно сказать, за живое задевает. И вообще, я привык конкретных вещей опасаться. Эсэсовец с автоматом или, допустим, этот зеленый, как, бишь, его там, орк с дубиной — это просто, понятно и вполне излечимо девятиграммовой пилюлей с высокой начальной скоростью. А душа…
— А что, Сергей, — шепчет Кара. — Ты веришь только в то, что можешь потрогать руками?
— Вообще-то… — начал и осекся.
В самом деле, думаю, Малахов, а электрический ток ты тоже руками щупал? Или радиоволны? А ведь взглянуть на это дело со стороны — пошептал чего-то в черный ящичек, точно как Кара в свой амулет, и откуда ни возьмись — эскадрилья штурмовиков. Причем, что характерно, именно по той балочке, по которой танковый батальон на исходный рубеж атаки выдвигается. Показать это какому-нибудь товарищу папуасу, который о Попове слыхом не слыхивал, что он скажет? Правильно, на колени бухнется и завопит во весь голос: «Колдовство!»
И в баллистике с тригонометрией ты, Малахов, тоже не очень хорошо разбираешься, примерно как в этике с эстетикой. Что вовсе не мешает этой самой тригонометрии на твою, Малахов, голову вполне исправно снаряды обрушивать и весьма прицельно.
Так что, товарищ старший сержант, скатай свои сомнения в скатку и засунь поглубже. Ты местный чародейский техникум не кончал и тамошнего диплома не имеешь. Да и вообще, в образовании твоем, с точки зрения местных реалий, белые пятна размером с Антарктиду. И если высунется из воздуха рядом с тобой бела рученька и схватит тебя за горло, что тогда будешь делать? Кару на помощь звать? Так ведь не сможешь.
А пулями, товарищ Малахов, далеко не все проблемы решить можно. А то бы их еще в 17-м кардинально разрешили. Пулями, товарищ Малахов, можно снять только некоторые проблемы, причем не главные и часто всего лишь на время. По прошествии которого они опять встают во весь рост.
— Далеко еще?
— До замка? Две лиги.
Черт, думаю, я же так и не узнал, как местные локти с саженями в метрическую систему перекидываются. По поповской-то карте хоть метрами меряй, хоть милями, хоть ананасами в банках — разве что номер текущего года от Рождества Христова выяснишь.
— А если на дерево залезть? — спрашиваю. — Замок виден будет?
— Должен.
— Ну, раз ты у нас Кара, так покарауль внизу, а я пока слажу, осмотрюсь.
— А если на дерево залезть? — спрашиваю. — Замок виден будет?
— Должен.
— Ну, раз ты у нас Кара, так покарауль внизу, а я пока слажу, осмотрюсь.
Скинул мешок, «ТТ» в кобуру спрятал, гранаты от пояса отцепил. Одну в нагрудный карман впихнул, а вторую рыжей отдал.
— Смотри, — говорю, — швырять только в самом крайнем случае. И швыряй подальше, что есть силы. У нее разлет осколков знаешь какой?
— Знаю, — отвечает. — Двести этих ваших, метров.
Ладно. Полез я наверх, только на пару метров поднялся — что такое? Схватился за сук, с виду совсем нормальный, а он р-раз — и у меня в руках остался. И в месте слома вроде бы древесина как древесина, ни гнили, ни трухи.
Черт, думаю, надо с этими деревьями поосторожнее быть. А то схватишься так, и хорошо если просто вниз загремишь. А можно пролететь пару метров и на еще один сучок с размаху напороться, и уж он-то целым окажется. Не знаю, кто там этим занимается, душа леса невинно убиенного или просто гад ползучий невидимый, но только кто-то мне определенно гадит.
Кое-как взобрался поближе к кроне, осмотрелся — замок. Тот самый, урод ломаный. И не так уж далеко, километров шесть по прямой.
Ну да, все правильно. Когда я из него вылетел, бегом да по ручью — полтора, потом еще пяток с хвостиком, потом деревня сожженная была, а за деревней скоро и холмы пошли. Все верно, никуда он не делся.
Интересно, думаю, а в самом деле, может этот замок, вроде границы ихней, с места на место перемещаться? Надо будет у Кары спросить, когда спущусь.
Черт, мне бы бинокль сюда хороший, вроде того «цейса», что у капитана был. До чего шикарный бинокль — просто слов нет. Не хуже стереотрубы.
Черт, да мне бы хоть какую-нибудь хиленькую оптику! И хорошо бы не забыть винтовку к ней привинтить.
Ладно. Сижу, дорогу вниз мысленно прокачиваю и обстановку — заодно.
Ясно, что соваться непосредственно к замку крайне нежелательно. Лысый, если он не полный идиот, а он, скорее всего, им не является, хотя и очень смахивает, должен был под каждый кустик в радиусе километра по сюрпризу понапихать. И не обязательно, чтобы сразу в клочья разносил. А можно просто тихо просигналить — выпускайте, мол, ребята, собачек погулять, к вам тут гости пожаловали.
Так что к самому замку соваться не стоит. Да и незачем. Пока.
Другое дело — дорога. Если она тут есть, а я думаю, они еще на полное само- или авиаобеспечение не перешли, не настолько они тут великие и могучие, то дорога быть обязана. И по ней в замок и из замка всякое добро доставляется, а заодно и носители информации перемещаются. Зачастую — весьма ценной информации.
Милое дело — проверка на дорогах. Как там наш капитан говорил? Не помню. Чего-то про коммуникации.
Скатился я вниз, очень даже удачно — один только раз полметра не по своей воле пролетел — и к рыжей.
— Ты, — спрашиваю, — окрестности замка хорошо изучила?
— Замка Гор-Амрона?
— Да уж не вашего, — говорю, — как там его, Крохалек?
— Кроханек. Нет, знаешь, окрестности замка Гор-Амрона — он, к твоему сведению, Шагор называется — я плохо изучила. Потому что те, кто это пытался сделать получше, рано или поздно получали для этого прекрасную возможность — с вершины главной башни. Некоторые — во время полета вниз, некоторые — с петлей на шее, а некоторые и вовсе — прикованные к камню.
— Только не надо, — говорю, — меня вашими ужасами доморощенными пугать. А то и я такое могу вспомнить, что у тебя волосы твои рыжие на две недели дыбом встанут. И у вашего Охламона тоже бы встали, даром что лысый.
Да. Концлагерь, например, который мы под Житомиром освободили. И еще много чего. Черт, да просто показать, что простой снаряд иногда с человеком делает — уделался бы от ужаса.
— Ладно, — говорю. — Но хоть примерно начертить, как дорога проходит, можешь?
— Попробую.
— Вот и пробуй.
Мало все-таки двоих. Даже с учетом оружия. Во-первых, никто не сказал, что у тех тоже «шмайссер» не нарисуется, а во-вторых… мало двоих. Не то что засаду нормальную организовать — дозор толком не выставить. Два минус один — сколько будет? Правильно. А ведь дозор надо в обе стороны выставлять. Два минус два равно…
Придется выкручиваться. Потому что подкрепления тебе, Малахов, взять неоткуда. Ты да рыжая — вот тебе и дозор, и резерв, и ударная группа, и боевое охранение. Как хочешь, так и комплектуйся. Сделай и не умирай!
Полюбовался я на Карину схему, подбородок потер — черт, ну и щетина отросла, срочно бриться надо, а то потом лезвие не возьмет, — и спрашиваю:
— Вот сюда вывести можешь?
— Запросто.
Судя по этой ее схемке, там дорога изгиб делает подходящий. И просматривается неплохо в обе стороны, особенно если опять на древо взгромоздиться, и до замка не так близко: если стрелять придется — не услышат.
— Ну, тогда пошли, — говорю. — Посмотрим на этих гадов поближе, полюбуемся, какие они. Может, даже разведать удастся, какого у них цвета кровь и с каким звуком кишки наружу выпадают.
Рыжую от этих слов аж передернуло. Тоже мне, разведчица.
— А хотя, — продолжаю, — в любом случае чертовски неприятный, наверно, звук. А уж запах…
— Заткнись, а?
— Вежливей надо быть, — говорю. — Заткнись, пожалуйста, Сергей.
И немедленно на выставленный локоть налетел. Поднимаюсь, отряхиваюсь, и вот тут рыжая говорит:
— За-аткнись, по-ожалуйста, Ма-алахов, а то мне так хочется язык твой отрезать.
— А больше ничего?
— А-атрезать, на ме-едленном а-агне поджарить и тебе обратно в пасть запихать. Ma-аленькими такими кусочками.
— Значит, так, — говорю. — Всю лирику — люблю-ненавижу — отставить! Ясно?
— Ясно.
— Тогда вперед. И понеслись.
Местность, оказалось, и в самом деле для засады — то, что надо. Просто идеальная. Дорога вокруг пригорка заворачивает, лес почти вплотную подступает и видимость вперед от силы метров на пятьдесят. Милое дело — подпилить пару деревьев и пулемет в кустики.
Да вот только нет у меня пулемета.
Вышел на дорогу, осмотрелся. Колея накатанная, но не от машин, а тележная. Поуже, чем у немецких армейских. И следы подков. А один след совсем непонятный. Треугольный, словно птичий, только лапа у этой птички даже не сорок пятого размера, а хорошо побольше. Но ходит эта птичка на двух лапах и взлетать не пытается.
Подозвал Кару.
— Вот такое, — на отпечаток показываю, — кто мог оставить?
— Не знаю. Никогда таких не видела.
Да уж. Разведка тут у них явно не на должной высоте. Ладно. Выбрал я дерево подходящее, с которого дорога из замка хорошо видна, а рыжую на другую сторону пригорка в кусты послал. Там, вообще-то, пригорок весь — метров десять, но так уж получилось — или в одну сторону обзор, или в другую.
Сам снова на дерево влез, примостился в развилке, веток вокруг себя натыкал и сижу — воронье гнездо изображаю.
Черт, если бы я сам на задании такое вот гнездышко углядел, то непременно бы его автоматной очередью прочесал. А что делать? Бинокля-то нет.
Вот так все. Пока рядом, пока под рукой — не ценим. А вот когда нет, а надо позарез — вот тогда и воем, как волки на луну.
Странно, кстати. Я за всю войну волчий вой всего пару раз слышал. А самого волка видел и вовсе однажды. Казалось бы — жратвы для них. Ан нет. То ли шума боятся, то ли вовсе от людей шарахаются — люди-то нынче все с оружием.
Зато в тылу, наверно, обнаглели до предела. Охотников-то нет.
— Эй!
— Что? Едут?
— Нет. Просто… ты совсем не шевелился. Тьфу!
— А что я, по-твоему, — шепчу, — крыльями должен размахивать?
— Я просто подумала…
— Ты не думай, ты за дорогой следи.
Эх, девочка, не встречала ты настоящих «кукушек». Они в таких «гнездах» сутками сидят — не шевелятся. Хороший снайпер — это похуже батареи шестиствольных. Не то что в бинокль глянуть — палец из траншеи не высунуть. А у фрицев снайпера хорошие. Но и у нас не хуже.
Помню, когда этой весной в обороне стояли, напротив 372-го полка такой снайпер объявился. За два дня — одиннадцать человек уложил. И всех — наповал, ни одного раненого. Ну, командование туда наш снайперский взвод направило. Целую дуэль устроили. Двух наших этот немец ухлопал, а на третьем кончилось его счастье. Мне потом старшина этот, Ерохин, винтовку того немца показывал. Хорошая винтовка, штучной работы, наверно, еще до войны на заказ делали. И прицел оптический на ней тоже сильный, не стандартный армейский.
Документы, правда, с того немца вытащить не удалось. Только винтовку и погон капитанский, гауптмана. А интересно было бы в его книжку глянуть, сколько он, гад, народу нащелкать успел, пока сам на прицел не попал.
— Эй.
— Что?
Ну, если ей опять привиделось…
— Едут. Телеги. Пять штук. И конные.