Башмак полетел в корзину, принявшую через минуту еще какие-то бумажки, картонки и прочий хлам. Когда она заполнилась, я примял мусор и продолжал свои труды. Когда втискивать было уже больше некуда, я выволок ее на лестницу и опорожнил в мусоропровод. Там меня и застал телефонный звонок, но я не ускорил шаги: кто бы ни звонил, я занят полезным делом.
Я всегда считал свою контору довольно симпатичным помещением. Конечно, она не сияет чистотой, — хоть сейчас на обложку «Лучший дом и сад», — но все же казалась мне вполне пристойной и даже не лишенной уюта. И стоило лишь присмотреться повнимательней, как обнаружилось такое!.. И я продолжал уборку, наращивая темп, выдвигая ящики, просматривая их содержимое, решая судьбу каждого предмета, попадавшегося мне на глаза. Еще раз пропутешествовав в коридор, я вылил в раковину вчерашний кофе, а сам кофейник наполнил водой и покрутил, стараясь избавиться от коричневато-сероватого налета на стенках. Не избавился. Тогда я решил взяться за него всерьез и направился в ванную, расположенную в конце коридора.
Когда я вернулся в кабинет, рукава рубашки промокли до локтя, брюки от пояса до колен были покрыты пятнами мыльной воды, но кофейник был вычищен и вымыт. Он благоухал и сиял. Да и вся моя контора была ему под стать.
Тут опять зазвонил телефон. На этот раз я снял трубку. Фортуна мне улыбнулась: это был Хьюберт. Я спросил, сильно ли он занят сегодня. В ответ он начал декламировать:
— Для тебя всегда свободен и на все всегда пригоден!
От Хьюбертовых стишков мороз идет по коже. Не удостоив его похвалой, я сказал:
— Встречаемся через час в клинике Билли.
— А-а, п-п-понимаю! Нашему маленькому доку ну-нужно на-найти сбежавшего психа?
— Нет. Это мне нужно.
Поговорив с Хьюбертом, я снова позвонил в клинику. Билли еще не вернулся. Мой собеседник на коммутаторе был крайне лаконичен, давая мне понять, что спрашивать следует «доктора Уильяма Нормана», а никак не «Билли». На это я в том же лапидарном стиле посоветовал ему заниматься исключительно своим делом. В противном случае кто-нибудь может ненароком обидеться и по несчастной случайности отправить его к зубному врачу. А потом велел разыскать Билли и передать, что Джек Хейджи будет у него через час. Внушение возымело действие: голос на том конце провода стал вежливей.
Вслед за тем я позвонил в полицейский участок капитану Рэю Тренкелу, моему единственному приятелю из правоохранительных органов. Ему я сказал, чтобы он меня дождался — я сейчас приеду. Он согласился, заметив, что с утра — не в духе. Отлично, я и сам в препоганом настроении.
Дал отбой, откатал рукава рубашки, убедился, что они просохли, взял блокнот и ручку, сунул их в карман и двинулся к двери, на ходу надевая шляпу. Вышел и дверь за собой запер.
Внизу, у схемы нашего дома, я увидел двух энергичных молодых людей в синих блейзерах — явных репортеров. Один уверял, что контора Хейджи — на втором этаже, а другой спросил меня:
— Простите, сэр, а вы не знакомы с этим самым Джеком Хейджи?
— Как же, как же, — отвечал я. — Горжусь знакомством с таким человеком.
— А вы не знаете случайно, он сейчас у себя?
— Нет его, — сказал я. — Мы с ним собирались закатиться куда-нибудь, но я его не застал. Секретарша сказала: он в Бруклине. Поехал брать Шефа.
Молодые люди, страшно воодушевившись, стали спрашивать, с кем имеют честь и где именно будет происходить задержание. Я назвался Мэтью Суэйном и отправил их в ресторанчик на углу Ностранд и Лафайетт-авеню. Репортеры прыгнули в свой фургон и рванули по указанному адресу.
Мэтью Суэйн — имя моего любимого героя научно-фантастических романов. Пусть-ка эти борзые ребята сошлются на него — сядут в лужу. А авеню Ностранд и Лафайетт пересекаются в квартале чернокожих. Местечко до того опасное, что патрульные полицейские выступают там исключительно квартетом. Местная шпана будет рада появлению двух белобрысых симпатичных джентльменов до смерти. Только вот вопрос — до чьей? Впрочем, я не слишком тревожился за репортеров. Хороший журналист сначала проверяет источник информации, а потом уже кидается очертя голову на место происшествия.
Улыбнувшись про себя, я подумал: «Ну, а если нет, то двумя плохими журналистами на свете станет меньше».
* * *В кабинете капитана Тренкела жужжал, смещаясь от центра влево, вентилятор. Каждые полминуты лопасти задевали за край металлического стеллажа и издавали жалобный звук, словно протестуя против такого варварства, и звук этот гармонично вплетался в симфонию, гремевшую в душном помещении участка. Я давным-давно отвык целоваться. Я не жаловался Рэю, даже когда он находился в добром расположении духа, а уж сегодня, когда все обстояло иначе, — и подавно. Он посмотрел на меня — с бровей у него градом катился пот, — потом устремил взор на бумажный стаканчик, ворчанием выразил свое неудовольствие от того, что он пуст, смял его и, не целясь, швырнул в корзину.
— Ты очень умный, да, Джек? — начал он.
— Стараемся. А что?
— Помолчи, ради Бога. Не вступай со мной в перепалку. У меня нет на это времени. И знаешь, почему?
— Потому, наверно, что ты занят.
— Ага. А чем я занят, ты не догадываешься? Наверно, догадываешься, раз вызвался мне помочь. Ну, и когда ты притащишь его ко мне на допрос? Надо полагать, скоро?
— О чем ты, Рэй? Я не понимаю.
— Отлично все понимаешь, не придуривайся! Об этом вампире, об этом убийце-гастрономе, о маньяке-ценителе изысканной кухни! Ты почему, кстати, не на авеню Лафайетт, угол Ностранд, а? Ты же, кажется, должен был там его повязать? По крайней мере, так нас оповестили по радио!
В ответ я только вздохнул. Рэй извлек из верхнего ящика здоровенную бутыль без этикетки. У него было странноватое, на мой взгляд, обыкновение сливать туда все, что плескалось на донышке других бутылок. За годы нашего знакомства цвет жидкости варьировался от прозрачного до лилового. Сегодня она сверху была янтарной, а на дне — темно-коричневой. Капитан глотнул из горлышка и протянул емкость мне. Я тоже приложился — за компанию.
— Ну, на черта ты это сделал? — продолжал Рэй. — Мало мне хлопот — теперь еще ты будешь путаться под ногами!
— Я не буду путаться у тебя под ногами.
— Ну да, не будешь! Уже путаешься! Меньше часа назад это стало известно нашим щелкоперам, и вот ты уже — наша единственная надежда, наше солнышко. Частный Детектив Джек Хейджи по просьбе убитых горем родителей жертвы берется за это дело! Он уже сел на хвост убийце, совершающему самые чудовищные в истории города злодеяния! Ты что, Джеки, вконец опупел? Зачем тебе это было надо?
Тогда я рассказал ему про Фальконе и про его жену. И про дочку. И про то, какие чувства вызвал во мне старик, и про то, как я не нашел в себе сил отказать ему. Кроме того, это моя работа. Волка ноги кормят.
— Отлично, — сказал он, еще раз глотнув своего загадочного напитка, — посмотрю я, как ты будешь работать, когда вся эта свора шагу не даст тебе ступить, дважды в день — в шесть и в одиннадцать — сообщая обо всех твоих предполагаемых действиях. Посмотрю я, как ты его словишь, принимая в расчет все ограничения, с которыми придется считаться! — Он встал из-за стола, с каждым словом все сильнее наливаясь сарказмом. — А тебе известно, что группа наших обеспокоенных сограждан уже наняла адвоката, который будет следить, как бы кто из моих сотрудников не слишком обидел эту погань, не превысил своих полномочий, не применил бы силу без достаточных на то оснований?! — Последние слова он произнес с нажимом.
Потом, отдуваясь, снова повалился в кресло. Он словно на глазах постарел и обмяк — весь пар из него вышел. Потом, недоуменно пожав плечами, договорил:
— Вот яйца ему через глотку выдирать десять раз в час и всю оставшуюся жизнь — это было бы, пожалуй, «применение без достаточных».
Он опять ухватил бутылку, но остановил ее на некотором удалении от губ. Разумно: если каждый полицейский будет пить, когда ему захочется, или даже когда ему потребуется, в наших доблестных силах правопорядка алкоголиков будет гораздо больше, чем есть сейчас. Бутылка между тем вернулась на стол.
— Да... — сказал он, чуть смягчившись. — Выбора у тебя, конечно, не было. Я таких, как этот Фальконе, навидался за пятнадцать лет. Чуть ли не ежедневно приходится смотреть им в глаза. Начинаешь слушать, и нечем крыть. Не сразу, ох не сразу я научился как бы отметать и чувства их, и слезы, и фотографии из школьного альбомчика — и рассматривать только факты. — Его рука снова обхватила безымянное брюшко бутылки, пальцы побарабанили по нему, но тем и ограничились. — Ну, да что там... Ты уже, слава Богу, большой мальчик, сам все это знаешь. Я хочу тебя только насчет газетчиков предостеречь.
— Да?
— На рожон не лезь. У них с чувством юмора неважно. Ты должен вести себя как образцовый полицейский, иначе они житья тебе не дадут. Как только пройдет достаточное, по их мнению, время, они начнут недоумевать, отчего ж он до сих пор не поймал Шефа? Тут дело нечисто. Тогда ты поймешь, каково нам приходится перед каждыми выборами. Тогда покрутишься. Ну, ладно. Я знал, что ты возьмешься за это дело. Но с журналистами ухо держи востро.
— Да?
— На рожон не лезь. У них с чувством юмора неважно. Ты должен вести себя как образцовый полицейский, иначе они житья тебе не дадут. Как только пройдет достаточное, по их мнению, время, они начнут недоумевать, отчего ж он до сих пор не поймал Шефа? Тут дело нечисто. Тогда ты поймешь, каково нам приходится перед каждыми выборами. Тогда покрутишься. Ну, ладно. Я знал, что ты возьмешься за это дело. Но с журналистами ухо держи востро.
Он окинул бутылку прощальным взглядом и спрятал ее в ящик. Потом со вздохом осведомился, чего мне от него надо. Я объяснил.
* * *В клинику я опоздал. Информация Рэя оказалась обширней, чем я думал. Войдя, я обнаружил Хьюберта в задней комнате — наверно, Билли его завел туда, чтобы он своими шуточками не слишком угнетал пациентов. Сам Норман проводил сеанс психотерапии, но велел дать ему знать, как только я появлюсь. Конечно, его разбирало любопытство, он знал, что если уж я пришел — дело необыкновенно интересное. Да. Интересней некуда.
Увидев меня, Хью бросился навстречу, хромая больше, чем всегда. По тому, как он волочит ногу, можно предсказывать погоду. Судя по всему, собирался дождь. И, я надеялся, такой, что смоет весь этот город к чертовой матери вместе с его липкой духотой и швалью, его населяющей. А просто дождичек, от которого мокро, нам ни к чему.
— Н-ну, что, Дж-жеки, как дела?
— Хуже некуда. Большие неприятности.
— Я т-так и д-думал, раз вы-вызвал нас с Билли разом.
Тут появился и доктор Норман.
— Привет, Джек. — Он ткнул пальцем в Хьюберта. — Вижу, ты нашел нашего Квазимодо.
— Кончай, — сказал я, — не заводи его. Вы мне нужны оба.
Хьюберт ухмыльнулся, Билли кивнул. Они дразнили друг друга беззлобно и не всерьез, поэтому могли отложить это занятие на потом.
— Где бы нам поговорить без помехи?
— Пошли. — Билли повел нас к своему кабинету. Войдя, Хьюберт немедленно повалился на кушетку.
— 3-знаетс, доктор, это н-началось, когда я был совсем маленький... Д-думаю, потому, что я ис-спытывал н-не-нависть к его м-матери...
— Прекрати, Хью! — рявкнул я. Не в том я был настроении, чтобы забавляться этой фрейдистской клоунадой. Хьюберт приподнялся и сел, обиженно моргая. Ну и пусть обижается. Я только сейчас в полной мере осознал, в какую безнадежную затею ввязался, и — мало того, — в каких чудовищных условиях придется работать. На всякие глупости отвлекаться ни к чему. Билли уселся за стол, я — в кресло. Снял шляпу, бросил ее перед доктором и сказал:
— Я взял дело, которое раскрыть нельзя, и прошу, чтобы вы помогли мне не раскрыть его. Про Шефа слышали?
— Еще бы! — радостно заверещал Хью. — Потряс-са-ющий а-анекдот мне рассказали...
— Заткнись, Хью! Обойдемся без анекдотов! Тем более, что все шуточки насчет этой скотины я знаю наизусть. Я доступно излагаю?
Хьюберт кивнул и на всякий случай отодвинулся подальше. Билли спросил:
— Ну, и как мы будем действовать?
— А вот как. Я вам сейчас расскажу все, что мне известно о маньяке, а вы мне — как его поймать. Отличный план действий, а? — Оба молчали, ожидая продолжения. — Ну, стало быть, этот самый кулинар засветился в первый раз около месяца назад. Журналисты устраивают песни-пляски по тому поводу, что он убивает еженедельно. Шесть недель — шесть жертв. Однако полиция предполагает, что действует он уже года полтора и на совести у него двадцать две жизни.
Билли уселся поудобней и придвинул к себе блокнот. Глаза Хью округлились, а на губах вновь заиграла спугнутая было мной улыбочка. Я продолжал свой доклад.
Произошла целая серия зверских убийств, несомненно совершенных одним человеком — слишком сходные были обстоятельства и почерки. Причем — во всех пяти частях Нью-Йорка. А когда Шеф прислал в газеты письмо, в котором брал на себя ответственность за два последних преступления, полиция просто приплюсовала их к длинной цепи нераскрытых убийств. Я напомнил своим слушателям, что он написал в своем первом письме:
Ребята.
Пользуюсь случаем известить вас, что небо скоро рухнет.
Я — пришел.
У меня зверский аппетит.
Кормить меня придется вам.
Маленькая Линда была хороша в постели, но не знала, когда надо утихомириться.
Нэнси была пресновата,
А вы как?
Скоро я лги выясню.
Это будет — раз и неделю.
Нe оставливайте меня.
Я буду убивать.
С наилучшими пожеланиями.
«Линда» — это Линда Энн Райт, «Нэнси» — Нэнси Рейд. За месяц к ним прибавились Унера Ухаке, Присцилла Морли, Рита Сумоки. И Анна Фальконе. Полиция сопоставила факты — сначала те, что бросались в глаза, потом стала копать глубоко и усердно. И ничего не выкопала. Не могли найти того, что выделяло бы жертв и привлекало к ним — пусть даже неосознанно — внимание убийцы. Среди убитых были негритянки, но большинство — белые, кое-кто — испанского происхождения, одна — с Востока. Почти все работали. Две были домохозяйками, одна — проституткой, две учились в университете. Как связать это воедино?
Одна из жертв гуляла со своим поклонником в Центральном парке, другая находилась в довольно большой компании людей, остальные шли одни. Все исчезли, как сквозь землю провалились.
Среди них были блондинки, были брюнетки. Какие угодно. Некоторые употребляли косметику, другие не красились вовсе. Были толстушки, были хорошенькие. Была одна манекенщица. Нет зацепки, хоть тресни. Нет общих для всех черт.
— Нет — и все!
— А может, это и есть зацепка? — спросил Билли. — Может, не надо искать то, чего и нет? Их всех объединяло то, что они — женщины. Просто женщины. Этого достаточно.
— Почему не девочки? Почему не женщины постарше? Все жертвы — от двадцати до сорока.
— Все правильно. Этим возрастом мы и определяем понятие «женщина». Пока нашим матерям — двадцать или чуть больше, мы — еще несмышленыши. А когда начинаем соображать, им как раз — под сорок. Вот и получается, что для большинства мужчин «женщина» — от сорока до двадцати. Все остальные попадают в другие категории.
— Ясно. Замечательно. Выходит, он убивает ради того, чтобы убивать? Не думаю. Должна быть причина.
— Ему нравится сам процесс, — сказал Хью, но Билли прервал его:
— Он прав, наш Хьюберт. О чем он думает, совершая все ото? Возвращается в лоно матери? Мстит бывшей жене, нынешней жене, отвергнувшей его любовнице? А? Каково мнение полиции на этот счет? Есть ли у них в загашнике брошенные мужья или неудачливые любовники?
Я остановил поток его красноречия. Полиция прорентгенила всех, кто имел какое бы то ни было отношение к жертвам Шефа. Перетрясли каждого: люди были разные — грустные и заводные, но все слишком нормальны, чтобы тянуть на роль Шефа. Нет зацепки.
— Хорошо, — не унимался Билли. — Предположим, он и в самом деле выбирает жертву наугад. Значит, надо определить, с какими именно проблемами сталкивается наш мистер Икс. Диапазон пристрастий у него широчайший. Он садист. Он насильник. Он любит оральный секс. Он калечит свои жертвы и, если верить его письмам, не чужд каннибализма. Он ведь пишет, что любит готовить и поедать человеческое мясо на глазах у агонизирующей добычи.
— Все так, — сказал я. — Он редкий выродок. Ну и что из этого следует?
— Следует то, что нужно понять: к какому типу выродков он относится. Надо сузить поле поиска, и тогда ты уже сможешь проверять клубы, расспрашивать и вычислять. Помнишь, мы ведь однажды составили список извращенцев и вычеркивали из него по одному. А этот парень — явно не аутсайдер. Сильная, властная, темпераментная натура. Во всем чувствуется бравада и даже, я бы сказал, щегольство. Ты, Джек, тоже не слабачок, но и тебе бывает нужно сбросить давление в котле, и тогда ты прибегаешь к ударным дозам джина. А наш герой в таких случаях выходит на улицу — и тут уж берегись. Он очень уверен в себе.
— Ладно, — сказал я. — Каков же вывод?
— Вывод? А вывод такой: ты его не поймаешь. Думаю, что когда он не готовит материал для очередной сенсации, то сидит дома, прилипнув к экрану. А когда выходит, то снимает напряжение, разнообразит меню и чувствует себя телезвездой — и все это одновременно. Так что, сам понимаешь... Всё, конечно, может быть, и удача тебе улыбнется, но я лично на тебя не поставлю.
— Он ве-ерно говорит. По-пока не п-поймем, что его тянет к этим несчастным, н-нам его не вы-вычислить. Надо постараться у-уловить эту связь.
И мы стали стараться. Мы изучили все материалы, которые дал мне Рэй, пытаясь понять, что же пропустила полиция. Нам повезло не больше, чем ей. Все его жертвы были связаны между собою одинаковой судьбой — мучительной гибелью, — но это не давало нам никаких зацепок.
Потом решили посмотреть выпуск новостей, заедая их пиццей и пирожками. В полутемном кабинете Билли замерцал экран маленького черно-белого телевизора, и мужчина в безупречном пиджаке с чарующей улыбкой оповестил всех и каждого, что на арену вышел истинный герой, и, хотя им не удалось взять у него — у меня то есть — интервью, нет сомнений, что песенка Шефа спета, и часы его сочтены. Да, было сказано, что в игру вступил Джек Хейджи, как будто у этого самого Джека был хоть один шанс на успех. По этому поводу изощрялся в остроумии не один только Хью.