Кочан плюнул ему под ноги, но как-то неуверенно. И юркнул в класс. А Симка сперва пошел в туалет и умылся…
Маме он ничего не сказал. Когда вызовут, тогда и узнает, а зачем ей расстраиваться раньше срока. Но маму не вызывали. Ни через день, ни через два, ни через неделю. Симка успокоился.
А Кочан значок принес. На следующее утро, как и велел директор.
– На!.. – и кинул Симке под ноги.
Симка не стал изображать слишком гордого, нагнулся и поднял. Только все же сказал при этом:
– Если бы разбил, я бы тебе морду своротил налево…
Кочан не ответил. Его лицо было припухшим, а движения осторожными. Клим Негов, когда Симка сел за парту, доверительно придвинулся и прошептал:
– Папаша его знаешь как лупит? Не ремнем, а резиновой скакалкой. Это в тыщу раз больнее. Не пробовал?
– Сам пробуй, если охота, – буркнул Симка, которому было стыдно слушать про такое. Он даже невесомые подзатыльники получал от мамы не чаще раза в год.
…А про всю эту историю со значком и драками мама все равно узнала. На родительском собрании в конце первой четверти. Пелагея Петровна (которой в общем-то было все равно перед пенсией и которая не помнила, кто прав, а кто виноват) сказала, что вот Стеклов устраивал безобразные драки и чуть не заработал пониженную оценку по поведению за четверть.
Вернувшись, мама взялась за Симку, и пришлось все рассказать. Мама только головой покачивала, а брат Игорь, который приехал в короткий отпуск, усадил Симку рядом на кровать.
– Конечно, ты молодец, что прочистил мозги этому подонку…
Симка вдруг вспомнил Нору Аркадьевну и хмыкнул:
– Это были адекватные меры.
– Ну да… Только вот что. Бывает, что человек, почуял силу и сперва тратит ее на войну за справедливость, а потом начинает применять для своей выгоды. Потому что видит: все его боятся, отпору не дадут…
Симка потерся щекой о рукав Игоревой куртки – казалось, что он нее пахнет охотничьим порохом и тайгой.
– Не, я не буду так.
– Вот и ладно…
Симка потерся опять и опять сказал:
– Я не буду…
Он и правда после всех этих скандалов не стал ни нахальнее, ни храбрее. Ни в какие драки не лез, по-прежнему опасался шпаны на улицах и побаивался засыпать без включенной лампы (хотя не признавался в этом и засыпал). И порой он вздрагивал от отвращения, вспоминая, как терзал Кочана в слепой ярости. Неужели только так, остервенелой силой, можно отстаивать правду?
Четвертый «Б» после осенних каникул соединили снова, в прежнем составе. Пришла из пединститута молодая и славная Ирина Матвеевна, с которой класс зажил душа в душу. Симка опять сидел вместе со Стасиком Юхановым.
Прозвище Зуёк осталось за Симкой на долгие годы. Но теперь оно опять стало не обидным (как при Кочане), а вполне нормальным и даже с налетом флотской лихости.
Кочана Симка видел с той поры только изредка, на переменах. Противно было смотреть на него, и все же Симке нравилось, что Кочан обходит его и в глаза не глядит. И значок свой Симка носил в школе безбоязненно. На лацкане все того же чешского пиджачка. Давно уже пришла слякотная осень, перепадал снег. Пришлось, конечно, влезть в старые школьные брюки, но пиджачок Симка надевал постоянно, хотя тот подходил к мешковатым и залатанным на коленях штанам не больше, чем «фрак дирижера дистрофичному медведю» (по словам Игоря). Все равно! Зато это была постоянная память о летнем путешествии!
Про Нору Аркадьевну Симка ничего не знал. В конце сентября она зашла попрощаться. Сказала, что уезжает в Воронеж к троюродной сестре (видимо, той, с которой встречалась в Ленинграде). Уезжает до весны, а может быть, и на более долгий срок, будет видно. Чмокнула в щеку маму, подержала на руках Андрюшку, погладила по голове Симку и ушла.
А в начале декабря на имя Серафима Стеклова пришел из Воронежа заказной пакет.
В пакете оказались листы с чем-то напечатанным на машинке и два письма в разных конвертах. На одном написано было «Симе», на другом – «Анне Серафимовне Стекловой».
Ну, Симка, понятно, сразу ухватил сшитые проволочными скобками листы. Вот это да! На них была поэма «Мик»!
Значит, тетя Нора ничего не забыла! Позаботилась, перепечатала со старой тетрадки африканскую сказку, которая так заворожила Симку в ленинградскую белую ночь. Симка глазами вцепился в первые строчки…
– Ох, Господи! Что же это… – сказала мама у Симки за спиной незнакомым голосом.
Он вздрогнул, обернулся, сразу учуяв беду:
– Что?!
– Вот. Посмотри… – Мама, глядя мимо Симки, протягивала развернутое письмо.
Твердым разборчивым почерком там было написано:
Уважаемая Анна Серафимовна!
Вам пишет родственница Норы Аркадьевны Селяниной. Последние месяцы Нора Аркадьевна жила у нас в Воронеже. С прискорбием должна сообщить Вам, что неделю назад Нора Аркадьевна скончалась, у нее был рак горла.
Незадолго до смерти Нора Аркадьевна просила, чтобы я, когда ее не станет, переслала прилагаемые бумаги и письмо Вашему сыну Серафиму. Теперь я это делаю и прошу принять мои соболезнования.
Вера Николаевна Гревская.
Симка с минуту одеревенело смотрел на письмо неизвестной Веры Николаевны Гревской. Потом непослушными пальцами взял со стола конверт с надписью «Симе».
Это было ее письмо.
Написанное, когда она была еще живая .
Сима, здравствуй!
Та тетрадка оказалась в Воронеже, и я рада, что сумела сделать копию тебе в подарок. Перечитывай иногда и вспоминай ту удивительную ночь.
Надеюсь, ты не забываешь наше путешествие?
Вспоминай почаще маятник Фуко: он свидетельствует, что в мире есть законы, которые сильнее законов человеческих и самого вращения Земли. Они незыблемы. Пусть и совесть твоя будет такой же.
«Мика» старайся не показывать посторонним – сам понимаешь почему. А в крайнем случае, если кто-то ненужный увидит и начнет расспрашивать, скажи, что это подарок от тетушки. Как ты понимаешь, мне уже ничего на свете не грозит.
Вот и все.
Обнимаю тебя.
Тетя Нора.
P.S. А плакать не надо. Ни в коем случае.
Симка не плакал. Мама плакала, а он нет. По крайней мере, при маме. Ночью – другое дело. Но и тогда – не сильно, не взахлеб. Просто он со слезами вспоминал все, что было . Маятник в соборе, парусники, мальчика на берегу и голос тети Норы, когда она читала «Мика». И руку ее – как она трогала его волосы (это была единственная ласка, которую тетя Нора позволяла в отношении Симки).
«Она уезжала прощаться с Москвой и Ленинградом, – понял Симка. – Она уже знала . А меня взяла, чтобы передать мне все это . Все, что любила…»
«Может, я напоминал ей брата, когда он был мальчиком, – подумал он еще. А потом: – Но и самого меня она тоже любила…»
А в голове все вертелась песенка:
Говорят, что назначена свадьба
Капитана бригантины Родриго,
И то, что горделивая невеста
Умна, богата, не мне чета.
Но только пускаюсь я в пляску
И кастаньеты мои стучат,
Вижу, как нежною лаской
Блестит Родриго влюбленный взгляд…
Казалось бы, какое отношение песенка эта имеет ко всему, что случилось. Но Симка вспоминал ее, и становилось легче. Чуть-чуть…
«Наверно, она теперь там же, где Луи, – думал Симка про тетю Нору. – Ну, не в войске Михаила Архистратига, но все равно в небесном царстве…» В те дни и ночи он изо всех сил верил, что это царство есть. Жаль только, что не было жаворонка, чтобы послать его в запредельные небеса…
Симке очень хотелось увидеть тетю Нору во сне, но он не увидел ни разу. А снилось только страшное: про собаку Лайку, которую два года назад запустили на орбиту в запаянном шаре (про это опять недавно вспоминали по радио). Снилось, что он сам эта собака. Симка просыпался с прыгающим сердцем и хватал губами воздух, спешил надышаться. Потом, чтобы успокоиться, вспоминал Мика и Луи.
Он часто перечитывал поэму. Обычно украдкой от мамы. Потому что мама, если видела эти листы, очень тревожилась и говорила, чтобы он не вздумал их никому показывать – она ведь тоже знала, кто такой Гумилев. Симка обещал, что не вздумает…
Один раз Симке приснился зверь с кошачьей головой. Он был не страшный, ростом с котенка и такой же ласковый. Так же мурлыкал. Только гладить его мешали торчащие между ушей колючие рожки…
Один раз Симке приснился зверь с кошачьей головой. Он был не страшный, ростом с котенка и такой же ласковый. Так же мурлыкал. Только гладить его мешали торчащие между ушей колючие рожки…
Лишь через пятнадцать лет Серафиму Стеклову удалось побывать в Воронеже. Веру Николаевну Гревскую он там не нашел, она куда-то неожиданно уехала, не оставив адреса. Не удалось отыскать и могилу тети Норы на старом воронежском кладбище. И Симка осторожно положил букет прямо у ограды.
А еще через несколько лет, когда искусство в фотосалонах достигло высокого уровня, он отнес мастеру ленинградский фотоснимок – их с тетей Норой снял на Дворцовой площади уличный фотограф. На фоне Зимнего дворца, в полный рост.
Оказывается, в старых фотографиях скрыто много неразличимых простым глазом деталей и качеств. Их можно «вытянуть» с помощью специальной техники. И мастер вытянул, увеличив снимок в несколько раз. Стали различимы даже буковки на стеклянном значке!
Серафим Стеклов повесил этот двойной портрет над своим рабочим столом. И теперь в комнате навсегда поселились десятилетний Симка («пиджачок на тросточках»!) и тетя Нора – некрасивая пожилая дама в старомодном платье из темного шелка. Навсегда живые в своем давнем лете пятьдесят девятого года.
Но это случится уже во взрослой Симкиной жизни. А пока такой жизни еще не было. Была зима пятьдесят девятого, а потом шестидесятого года. Следом – бурный, звенящий стеклянными гирляндами сосулек март, апрель с желтой мать-и-мачехой у заборов, май с буйной черемухой. Затем июнь – когда мама с Андрюшкой попали в больницу, а Симка обнаружил в стене за картиной тайник. И день, когда Симка искал отмеченные на таинственной карте места.
А потом, как всегда, пришел вечер…
Третья часть Красный мяч
Снова белая ночь
До вечера Симка успел еще много чего. Ну, разумеется, он снова долго разглядывал найденную в тайнике бутылку: и ее внутренность – на просвет, – и сургучную пробку с оттиском старинного пятака. Ничегошеньки в бутылке не было (кроме невидимой тайны). Симка так вертел посудину, так пялил глаза, что в конце концов почудилось – за стеклом сидит крохотный джинн в чалме и сердито рвет из длинной бороды волоски.
«Ты скоро свихнешься», – предсказал Который Всегда Рядом .
Чтобы не свихнуться, Симка отправил бутылку в тайник, а тайник прикрыл картиной с глазастым пнем – прицепил ее на два верхних гвоздика. И занялся линзами будущего телескопа. Но разглядывать через них привычную улицу скоро надоело. Вот когда телескоп будет построен и нацелен в ночное небо – другое дело…
После обеда у тети Капы (жидкая уха из чебаков и плоская котлетка с гречкой) Симка устроился было на кровати с книжкой, но тут за окном, как вчера, закричали братья Авдеевы: «Зуёк, ты дома? Айда купаться!» На этот раз Симка не стал притворяться, будто его нет.
На реке они, как всегда, бултыхались на отмели до озноба, а потом загорали на ледорезе. Грея тощий живот и ребра о горячее железо, Симка небрежно рассказывал братьям, как вчера почти переплыл реку с той стороны. И переплыл бы совсем, если бы его не окликнули с самодельного маленького парохода «Тортила». Побывать на удивительном пароходике было любопытно, и поэтому Симка прервал заплыв (про линзу и про неожиданную судорогу он не рассказывал – к чему такие пустяковые подробности!). Братья доброжелательно верили. Пароходик на реке они однажды видели сами, а раз он есть, значит, могло быть и все остальное. Тем более, что Зуёк в большом вранье никогда не был замечен…
Дома Симка сделал на клетчатом листке приблизительный чертеж будущего телескопа и к нему пририсовал себя – как он смотрит в окуляр. Чертеж получился ничего, а сам Симка вышел похожим на кривобокого чертика без рогов.
«Да, ты не Репин», – заметил лишенный деликатности Который Всегда Рядом .
«Подумаешь…» – буркнул Симка и пошел ужинать, потому что тетя Капа стучала в стену.
А после ужина Симка прилег и уснул, хотя сперва пытался читать «Тони и волшебную дверь». Сморило его после нескольких часов купанья и солнцепека и после еды (хотя и не очень обильной).
Симке даже сон приснился. Интересный. Будто ребята с «Тортилы» притащили ему под окно трубу от своего парохода. «Вот забирай для телескопа!». – «А как же вы без нее?» – «А нам не надо! Мы теперь атомный двигатель поставили, как на ледоколе «Ленин»! Будет атомоход «Тортила»!» – «А где горючее берете? Ведь нужен уран!» – «Да его до фига в глине на обрывах. Надо только порыться!..»
Тут Симку кольнула тревога. А что, если найдется какой-нибудь псих, накопает урана да смастерит бомбу? Тогда ни «Тортилы», не телескопа, ни всей Турени…
С этой тревогой Симка проснулся и облегченно понял, что на самом деле никакой опасности нет.
«Смотришь во сне всякую ерунду», – буркнул Который Всегда Рядом .
«Тебя не спросил…»
За окнами была светлая ночь. Симка пригляделся к старательно стучащим ходикам. Ну да, без десяти двенадцать!
«Самое время начинать бояться», – ехидно напомнил Который Всегда Рядом .
«Пошел ты…»
Прежних страхов у Симки не было. Видимо, они угасли после вчерашних приключений с тайником. Теперь старый дом был дружелюбным и уютным – полностью его, Симкиным . Ну, может быть, где-то в дальних углах и за зеркалом еще копошились похожие на мохнатых пауков остатки боязни, но… с ними даже интереснее. Гораздо больше Симку беспокоило другое – голод.
Видимо, тети-Капин ужин (все та же гречка-размазня, причем на этот раз без котлетки) переварился без остатка. В желудке попискивала ну прямо космическая пустота. А в доме, конечно, никакой еды. Холодильника не было – где на него денег-то наберешь! – значит, и запасов никаких не водилось. Была вчера половинка батона, но Симка сжевал ее незаметно, между всякими делами. Не стучать же среди ночи к тете Капе с просьбой: «Дайте кусочек хлеба». Тем более что сегодня вечером Симка услыхал разговор тетя Капы с дочерью. Мол, денег на продукты совсем не осталось, а на рынке все дорожает, не подступишься, и даже капуста по цене сделалась как заморские ананасы. Дочь отвечала, что скоро получит зарплату, но насколько ее хватит при такой жизни, сказать заранее невозможно.
Симка помнил, что мама оставила тете Капе деньги на его пропитание, но все равно ощутил себя нахлебником. Конечно, женщины про Симку в разговоре не упоминали и, скорее всего, даже не думали о нем, но было не по себе. И он не решился попросить добавки к ужину и горбушку с собой, про запас…
Сейчас Симка пошарил в шкафу на кухне, но там отыскался лишь древний черный сухарик. А еще – полбутылки подсолнечного масла. Сухарик Симка моментально сгрыз. А от масла какой толк? Не будешь же его пить, как молоко. Эх, была бы картошка…
Мама и Симка любили сварить иногда картошку «в мундире», и поесть ее, снимая тонкие кожурки и макая клубни в блюдце с подсолнечным маслом и крупной солью. Мама называла эту еду «воспоминанием молодости» – тогда, в военные годы, это у многих была любимая еда, а для мамы осталась любимой на всю жизнь. И Симка ее тоже полюбил… Особенно хорошо, когда с ломтем свежего хлеба, но, в конце концов, можно и так.
Только где ее взять, картошку-то!..
Далее Симкина мысль раскручивалась, как пружинная спираль.
Где взять картошку, Симка знал. Только это о-го-го как далеко! На пристани, куда пассажирские пароходы и сухогрузы приходили не только днем, но и по ночам, был базарчик. Недалеко от речного вокзала тетушки за дощатым прилавком торговали всякой едой. Один раз, когда провожали на пароход Игоря, Симка заметил на этом прилавке и ведерки с картошкой.
Наверняка ее продают там и сейчас!
Ну и что же, что далеко? Целая ночь впереди! А в постель все равно теперь не захочется до утра, вон сколько дрыхнул!
«Просто ты боишься сидеть ночью в доме и не спать», – хмыкнул Который Всегда Рядом . Это была брехня, и Симка назвал Которого треплом. Но потом смягчился и добавил:
– Знаешь, как лопать хочется! А еще…
«Что еще ?» – подначил его Который .
– Ну… вдруг случится какое-нибудь приключение…
Симке все сильнее вспоминалось почему-то прошлогоднее путешествие по проспекту, ночной берег залива и мальчик с корабликом. И стало шевелиться в душе какое-то ожидание .
Который Всегда Рядом высказался о безмозглых пацанах, ищущих приключений на свою голову и… (он даже сказал не «на голову», а… Свинья такая!) Симка велел ему заткнуться.
В нижнем ящике письменного стола Симка отыскал завернутый в носовой платок их с мамой неприкосновенный запас. Конечно, чтобы брать оттуда деньги, следовало спросить разрешения у мамы. Но это кроме экстренных случаев. А сейчас был как раз такой случай. Ведь не на кино и не на мороженое Симка вытягивает из НЗ шелестящие бумажки. В конце концов, не хочет же мама, чтобы ее родной сын протянул ноги от голода! А завтра он ей все объяснит…