Тут я крепко задумался: меня интересовало всё. Потратив на обдумывание пару минут (а старушка терпеливо и с приветливой улыбкой спокойно пережидала мою растерянность), я попросил что-то "на тему". И старушка (она представилась как Анна Ильинична Абалакова, наверняка она и есть хозяйка этого магазина-читальни), поинтересовавшись, читаю ли я по-немецки или по-французски, и, услышав ответ, принесла книжку на русском, сказав с видимым сожалением, что на английском книг у нее вообще нет. И не надо, мне на русском читать проще.
А может быть и не проще – мало того, что везде в тексте яти с твердыми знаками и фитами, так еще половина слов неизвестно чего означает. Причем и слова-то вроде знакомые… Ну кто бы догадался, что означает "земляная охра", и чем она лучше чем "охристая земля". Кое-какие слова мне Колька объяснял, а большую часть – эта самая Анна Ильинична, услышавшая как я Кольке задаю "такие простые вопросы". Хорошо что я бумажкой запасся – за три часа, проведенных в читальне, я принесенную старушкой книжку законспектировал почти всю. И только к самому концу своих трудов обратил внимание на то, как Анна Ильинична смотрит на мою гелевую ручку…
Домой мы ехали в очень приподнятом настроении. На четыре рубля наторговали – и это невероятно радовало ребятишек. Знаниями новыми обогатились – это сильно радовало уже меня. Да и вообще день прошел весело, а три часа плыть по Волге на пароходике, наслаждаясь закатом – это само по себе удовольствие немаленькое.
Вернувшись домой я узнал что и "отряд помогальников" зря времени не терял, касса пополнилась ещё тремя рублями с мелкими копейками. Евдокия на всю команду наварила борща на настоящем бульоне, купив на эти "мелкие копейки" у трактирщика большую "мозговую" кость с кусками мяса. И я впервые с момента попадания почувствовал, что жизнь начала налаживаться.
Но лишь начала. А чтобы она окончательно наладилась, нужно было сделать еще очень многое. И кое-что из этого "многого" я собрался начать делать уже завтра.
Глава 6
Михаил Федорович Мельников – помощник уездного Предводителя дворянства и "замещающий" (то есть исполняющий обязанности) Председатель уездного собрания – задумался. Саратовский губернатор – Борис Борисович Мещерский – к вопросам народного просвещения относился трепетно, и сообщать ему о закрытии очередной сельской школы у Михаила Федоровича желания не было ни малейшего, тем более что за прошлый год из-за отсутствия учителей школ закрылось уже две. Тех двух учителей господин Мельников прекрасно понимал: села были не из богатых, на ремонт средств не выделяли, а жить в разваливающихся избах – удовольствие не для слабых духом. Но в Ерзовке-то и школа хороша, и мужики к окладу учителя добавляли немало – но поди ж ты, приспичило этой паршивке замуж!
Решение, правда, вроде бы "само пришло" – какой-то безродный дворянский недоросль вроде как к селу прибился и даже интерес проявил к обучению детишек, но ведь и запросы сразу показал дворянские! Впрочем, денег ведь он не просит, а вот то, чем он занимается, вполне можно "подать" в губернию как, допустим, "летнюю школу для крестьянских детей". Дети-то крестьянские? И если он и в самом деле деятельность сию продолжит, то и рапорт о том, что в Ерзовке народная школа отсутствует, можно будет и не писать. Вот правда с дворянством его вроде что-то непонятно. Впрочем…
– Так вы говорите, что дворянство его околоточный свидетельствует?
– Так точно, Ваше превосходительство – ответил Мельникову ожидающий решения волостной старшина, – говорит, что самолично его бумаги смотрел.
– Тогда так и решим – Мельников повернулся к секретарю – записывай: "по личной просьбе владельца включить усадьбу дворянина Волкова в состав усадебных земель слободы Ерзовка".
Закончив диктовать, Мельников снова повернулся к старшине:
– Продавайте ему этот пустырь. Решение схода пусть староста сам напишет, а мужикам о том и знать не нужно. Да, как, говоришь, зовут его?
– Волков его зовут, Александр Владимирович. Во второй части род его, околоточный говорит…
– Ладно, готовь ему бумаги. И пока учителя в Ерзовку не найдем – в деле детишек обучения ему помогайте. Букварь ему купите, что ли…
Приказав секретарю проследить, чтобы необходимые бумаги были тотчас же оформлены в канцелярии, Михаил Федорович задумался. Дворянин, записанный во вторую часть родословной книги и в вонючей слободе – это странно. Но про такое – не врут, проверить легко. Врал бы – на пятую или шестую часть отнесся бы, там и вовек не проверишь. А вторая…
Впрочем, ладно. Нужно будет – так и проверим, а пока если через него в Ерзовке можно школу действующей числить – и то слава Богу. Кстати, а уж не об нем ли говорила давеча Анна Ивановна? Но вот по запросам своим – не блаженный, так что ошибается госпожа Абалакова. А кто он на самом деле – узнаем. Если потребуется.
Меня, откровенно говоря, дом Дмитрия не устраивал. То есть жить-то в нем вроде и можно, но уж больно неуютно. И – холодно, точнее – сыро и зябко: глиняный пол что ли эту зябкость обеспечивал?
Среди всех прочих торговых точек, которые я осмотрел в городе, посетили мы и лавку (или контору – вот уж не сказать наверняка) одного из местных кирпичных заводов. Офис – потому что заказывали кирпич на строительство тут, а везли его покупателю сразу с завода. А лавка – потому что если нужно было скажем крышу или печь подправить, то тут же можно было и купить пару дюжин кирпичей, и пачку черепицы, или изразцы.
Кирпич оказался довольно дорогой, тысяча штук с доставкой по всему Царицыну стоила четырнадцать рублей. И в Ерзовку его везти – тоже крайне накладно получалось: телега обходилась в рубль-полтора (как договоришься), а в телеге помещается лишь четверть тысячи. Можно, конечно, и на арбе с волами – цена почти та же, а влезает вдвое больше. Но все равно недешево. Да и денег у меня всяко нет.
А цемент оказался вроде бы довольно дешевым, десятипудовая бочка цемента стоила пять рублей – в бочках тут цемент продавался – но и это меня совсем расстроило. На мои-то мерки это всего три мешка! Для меня это было все же слишком дорого. Так что забег по строительным магазинам оказался вполне себе депрессивного свойства – чтобы дом нормальный построить, мне еще пару лет гамбургерами торговать придется.
Зато книжка, которую мне давеча принесла Анна Ильинична, мне упавшее было настроение подняла, поскольку оказалась она совершенно противоположного свойства. Вдохновляющего. Выпущенная аж в тысяча восемьсот пятьдесят втором году под названием "Наставление, как строить усадебные строения и приготовлять все потребное для строительства там же", она содержала под одной обложкой сразу три руководства: по изготовлению кирпича и черепицы, по изготовлению цемента и – что меня особенно поразило – по устройству водопровода. Последнее было не очень актуально, а вот первые две… Главное, что я из книжки понял – самому все получится сделать в разы дешевле, чем покупать.
Собственно, у меня было все необходимое сырье для изготовления и кирпича, и даже цемента. Для цемента не хватало гипса, но это было решаемо – его немного нужно, да и в строительных лавках он продавался. Но еще у меня не было топлива, а более точно – угля. Не было даже и дров, но на дровах всяко кирпич не сделать, а уголь в Царицыне был, и не очень дорогой, всего по гривеннику пуд за плохой и по двенадцать копеек – за хороший. Каменный уголь, а еще продавался и древесный, но он был уже по двадцать пять копеек за пуд. Я бы даже каменного угля и купил бы – но везти далеко, а если платить по два рубля за полста пудов, что влезали на телегу – то разорюсь. Точно разорюсь: денег у меня пока как раз на одну телегу с углем и хватит.
Так что я пока строил планы – а жизнь их рушила. Но я, после краха очередных планов, тут же начинал строить новые, благо строительство планов особых расходов не требовало. И я, для начала, запланировал получить много денег. Осталось, правда, спланировать процесс получения – ну да это несложно, главное – в тот момент, когда в голове родится план, имеющий шанс не рухнуть, его не пропустить. И я, похоже, не пропустил.
А ставку я сделал на то, что уже сейчас каждый из дюжины работающих у меня детишек приносил в копилку по тридцать копеечек в день. А вот если таких детишек привлечь человек сто… даже и сто не надо.
Ерзовка – село зажиточное. В среднем. Пять сотен домов, три трактира, вокруг – сады и поля. Народу более пяти тысяч человек живет. Только вот ведь сразу-то до меня не дошло: в семьях тут хорошо если человек семь (если с дедом и бабкой в доме семья живет), а больше – по четыре-пять человек. Умножаем, вычитаем… Где еще две тысячи народу?
На северо-западной окраине Ерзовки, в овраге с названием "Хохловская балка" – целый "микрорайон", где жили полторы тысячи человек. Рязановка называется. Батраки-"неустроенцы"-то у хозяев проживали если только семьи не имели. А женился – геть со двора! Или – просто надоел, тоже "геть"… А куда "геть"? В овраге -то землянку можно быстро выкопать, поэтому – туда, в овраг. Сухая балка, садов не развести – поэтому "живите кто хотите". Вот и жили. Десятка два домишек, правда, жители Рязановки выстроили. Не хуже того глиняного сарая, в который меня Дима Гаврилов привез. Но у Димы – своя земелька усадебная, хозяйство – а тут ни хлева не построить, ни конюшни, ни сарая завалящего. То есть вовсе не напрасно Димка Гаврилов не считал себя бедным – по сравнению с рязановцами он был вполне себе зажиточным мужиком.
На северо-западной окраине Ерзовки, в овраге с названием "Хохловская балка" – целый "микрорайон", где жили полторы тысячи человек. Рязановка называется. Батраки-"неустроенцы"-то у хозяев проживали если только семьи не имели. А женился – геть со двора! Или – просто надоел, тоже "геть"… А куда "геть"? В овраге -то землянку можно быстро выкопать, поэтому – туда, в овраг. Сухая балка, садов не развести – поэтому "живите кто хотите". Вот и жили. Десятка два домишек, правда, жители Рязановки выстроили. Не хуже того глиняного сарая, в который меня Дима Гаврилов привез. Но у Димы – своя земелька усадебная, хозяйство – а тут ни хлева не построить, ни конюшни, ни сарая завалящего. То есть вовсе не напрасно Димка Гаврилов не считал себя бедным – по сравнению с рязановцами он был вполне себе зажиточным мужиком.
Народ там жил больше батрачеством, да сдачей своих наделов в аренду более удачливым сельчанам. А посему – скота нет, наделов – нет, и детишки тамошние обычными сельскими работами были очень недогружены. Я подумал – и пригласил еще два десятка детишек-"рязановцев" от десяти до двенадцати лет возрастом себе в помощь. Не сказать, чтобы моя инициатива вызвала бурю восторга у Дуни или Кузьки – но они смолчали. Что же до Дмитрия, то он как раз воспринял это дело нормально: раз барин – то батраков нанимать для него правильно.
Первым делом я слепил из глины печку-хлебопечку. Лепил я ее по совершенно "неправильной" технологии, но зато на строительство у меня ушло меньше недели. Обычно кирпич-сырец должен сушиться неделю, а то и две – я же замесил глину с соломой и класть печку начал через день после лепки кирпичей. Глину мальчишки копали в овраге, паршивую глину, в общем-то для кирпича негодную. Но ее быстро размешивали с водой, песок и прочая дрянь в пять минут оседала – а через пару часов в бадье, сколоченной из купленных на местной лесопилке досок, на дно садилась и более-менее нормальная глина. Погода – теплая, ветерок дует – так что если процесс начинать утром, то в полдень глина готова для лепки кирпичей, которые – для простоты – делались тоже в дощатых формах.
Печка у меня была небольшая – метр на метр внутри, но сделал я ее по типу духовки: топка была отдельно от основного объема, снизу – и отделялась от него железным листом. Да и вместо печной заслонки я сделал дверь из двух железных листов, между которыми положил слой глины – так что духовка получилась очень удобная, и – после того как я добавил "этажерку" из толстой проволоки – булки в печке можно было печь сразу на трех противнях. По сто штук одновременно. Но главное, что в отличие от русской печи, мою хлебопечку не нужно было предварительно прогревать, а потом – выгребать золу и угли: духовка работала все время, пока в топку подбрасывали дрова. Да и дров для нее нужно было гораздо меньше, и вообще ее можно было топить хоть кизяком.
А чтобы печку "загрузить", я как раз и воспользовался рязановскими излишними трудовыми ресурсами: кроме Евдокии (ее батрачество закончилось вместе с посевной) в мой "колхоз" пришли поработать еще две женщины: одинокая старушка лет сорока пяти баба Лена и вдова Епифанова. Епифанова "пришла" со своими двумя детишками, девочками-погодками семи и восьми лет. А еще к компании "присоединился" молодой – двадцатилетний – парень Евсей Евсеев, из "одинцов". В этом году его "одинцовство" дошло до "логического завершения" – весной пала единственная его лошадь, и он решил, что иного пути для выживания у него не осталось. Собственно, правильно решил – в одинцы он ушел четыре года назад, разругавшись не только с родней, но и со всеми соседями, но за прошедшее время даже отстроиться толком не сумел, в землянке так и жил.
Кстати, Евсей помог мне решить и еще одну проблему. Детишки в большинстве босыми бегали – причем, как я обратил внимание, почти сразу как снег сошел. Ну не было у них обувки, совсем не было – собственно поэтому и большинство "рязановских" рубчтишек примкнули к отряду помогальников уже в мае, когда тепло стало. А Евсей, как оказалось, умел обувку делать. Не модельные туфли, и даже не сапоги, а что-то, напоминающие сандалии. И такие сандалии он на всех детишек и наделал – я лишь купил пару свиных шкур и специальные сапожные нитки, именуемые дратвой. Расход оказался небольшой, уложился в шесть рублей всего – а сопливость среди "помогальников" резко снизилась. Что очень было неплохо, особенно если вспомнить слова Кирилла Константиновича о том, что в селе чуть ни четверть детских смертей вызвана именно простудными заболеваниями. И не только детских, но мне бы только со своими заботами справиться.
Так что "коллектив" у меня подобрался приличный – по численности. А по производительности – по производительности тоже неплохой. Три бабы (и несколько девчонок) могли испечь в день по пять-шесть сотен булок, два десятка парней обеспечивали производство рыбой. Еще с дюжину ребятишек из числа сельской молодежи ревностно ухаживали за огородом, обеспечивая поставки зелени и помидор.
Булок напечь – дело нехитрое. А вот продать их – это уже сложнее: на тракте больше полутора сотен гамбургеров продать никак не удавалось. Но полторы сотни – это уже четыре рубля с копейками, причем в день. Уже есть чему радоваться и с чем строить планы на будущее. Правда, на печку пришлось денег потратить рублей шесть, да муки и прочих продуктов подкупить, не говоря уже о дровах – но в конце концов все статьи расходов временно "исчерпались" и пошел процесс чистого накопления капитала.
В субботу, второго мая с Колей и Пашей мы снова съездили на рынок в Царицын. То есть они – на рынок, а я – за бумагой. Которой закупил сразу два пуда. А на рынке ребята продавали помидоры: в парнике созрело их килограмма три. Да, немного – но при цене в рубль за фунт ехать на рынок стоило.
Бумага, хоть и неудобного формата, но очень пригодилась в торговых целях. Парень из типографии верно сказал, что склеивать – мороки много. Однако почти два десятка ребятишек с работой этой справлялись очень быстро, и гамбургеры продавались теперь в бумажных пакетах, склеенных из узких лент мучным клейстером. Не ахти какая хитрость, но сейчас у тракта в день продавали гамбургеров уже по полторы сотни, что за неделю только чистой прибыли мне принесло двадцать рублей. А с "помидорными" деньгами да с выручкой за воскресенье у меня накопилось уже чуть даже больше тридцати рубликов.
Тридцатка – сумма солидная, и я знал на что ее потрачу. В понедельник с Федором и Евдокией мы отправились в станицу Пичугинскую, что находилась верстах в десяти выше по Волге. Мне предстояло впервые познакомиться с казаками в родной, так сказать, среде обитания и любопытство меня так и распирало: "Тихий Дон" я смотрел и мне было интересно, насколько будущее кино соответствует нынешней жизни.
Оказалось, что соответствует, но не очень.
Первыми на въезде в станицу нас встретили мальчишки. Было их человек пять, сидевших на ограде из жердей, и они были первыми, от кого я услышал в "этой жизни" матерную брань – так незатейливо они выражали свое отношение к въезжающим в станицу крестьянам. Вторым нас встретил уже взрослый казак: он выглянул в ворота второго или третьего от околицы дома (в отличие от Ерзовки здесь все дома были за глухими заборами явно выше двух метров, и через открывшиеся ворота выехал нам навстречу уже на коне. Казак был очень похож на киношного: с торчащим из-под фуражки чубом, в штанах с лампасами. Подъехав к телеге, он, глядя на нас сверху вниз, очень брезгливым тоном поинтересовался:
– Кто такие? Чего надо?
Не знаю, что на меня нашло, но ответил я еще более по-хамски:
– Барон Александр Волков, инженер. У вас что, в станице щенки матерно лают на всех или только дворянам такая честь?
Морда казака мгновенно из надменной сделалась какой-то раболепной:
– Извините, ваша светлость, мальцов за дерзость выпорем, вы не сомневайтесь. Сей же час выпорем, чтоб знали, шельмы…
– Выпороть – это правильно. А я вот по какому делу: мне сказали, что в станице можно лошадь обозную присмотреть недорого. Не подскажите, кто продает?
– Соизвольте до есаула проехать, я сейчас же все узнаю – и казак ускакал вперед. Я начал было осматриваться в поисках у кого бы узнать куда нам ехать. Станица, впрочем, была крошечной, домов на тридцать-сорок вся, так что спрашивать не пришлось – казак оставил коня в пяти домах от околицы. Вышедшему пожилому казаку, очевидно упомянутому есаулу, встретивший нас что-то тихо сказал и, снова вскочив на коня, уехал куда-то в переулок. Есаул же подошел, по-военному четко представился и лишь затем сказал:
– Не извольте беспокоиться, Ваша Светлость, казачат сейчас проучат. А вот по поводу коней… ярмарка-то прошла давно, так что есть лошади, да не самые хорошие…
Мне его слова доставили огромную радость: лошади были сейчас хоть и не очень дороги, савраски безродные вообще от пятнадцати рублей на ярмарке шли – но хорошая могла и за сто пятьдесят продаваться. Поэтому я, скрывая радость, слегка скривился и ответил: