— Однако! — протянул Золотарёв. — Совсем интересно.
— А на обед?
— Примерно то же сочетание очень простых, полурабских, я бы сказал, блюд с деликатесными консервами. Посуда… сборная солянка из уцелевшего.
— А коктейли?
— Очень вкусные, очень… своеобразные и практически безалкогольные. Делают они их оба мастерски. Как скажи, учились на барменов специально.
— Не исключено, — задумчиво сказал Спиноза. — Ну что, в самом деле, интересно. Думаю, можно подбить итог, — Золотарёв кивнул. — Нужно отступить. Ни Бредли, ни Трейси мы не возьмём.
— Ни в лоб, ни с боков, — кивнул Гольцев.
— Правда, — Спиноза улыбнулся, — есть ещё эти два пастуха. Спальник и лагерник. Но где их искать?
— Лагерник? — переспросил Бурлаков.
— По косвенным данным, — твёрдо ответил Спиноза, — да.
— Но два контраргумента, — так же твёрдо сказал Аристов. — Это здоровая психика у парня — раз. А она здоровая. Я говорил с этим Левине. Он помнит обоих пастухов. В имении они были недолго. Два или три дня в начале, потом ушли со стадом, и столько же в конце, когда привели в имение лошадей из Бифпита и ждали расчёта.
— Ну, и что он о них говорит?
— Хорошо говорит. Его они не обижали. Оба работящие, дело себе сами находили. Индеец постарше, сдержанный, а белый как мальчишка, балагур, остряк, заводила. Любитель поесть, приударить за девчонкой. Живёт весело.
— А… особенности какой он не назвал? — с надеждой спросил Золотарёв. — Ну, приметы?
— Приметы? Светловолосый, голубоглазый, ну, что ещё? Чай любит больше кофе. Заваривал себе чай сам и всех угощал.
— Точно! — встрепенулся Гольцев. — Меня они тоже чаем угощали. Трейси-то чай явно из вежливости пил, а парни им от души наливались.
— Индеец-раб с чаем раньше познакомиться никак не мог, — рассуждая, сказал Спиноза. — Инициатор чаепития не он.
— Да, — кивнул Аристов. — Все наши парни с чаем столкнулись в госпитале, некоторые его до сих пор "русским кофе" называют.
— Любят чай?
— По-разному. Есть один, так он чай из принципа пьёт, в память о русском сержанте, который его спас. Ещё некоторые видят в чае символ свободы, а для большинства главное — сытость, а вкус неважен.
— Любит чай, — задумчиво сказал Новиков.
— Да, — кивнула Шурочка. — И крутился у нашего дома, а у нас информация утекала. Так что он знает русский. Но вроде мы об этом уже говорили?
— Да, но тогда не договорили, — Гольцев приподнял и поставил на стол, пристукнув, свой стакан. — Парень русский. Всё сходится.
— Да, — Спиноза с улыбкой покачал головой. — Непротиворечиво.
— С ума сойти! — вырвалось у Старцева. — И мне ведь говорили, ну, наши шофёры, с которыми он играл. Что парень, ну, совсем нашенский. Значит, вот оно что.
— Сколько ему лет? — тихо спросил Бурлаков.
— Лет двадцать мы определили, но очень примерно, по косвенным, — ответила Шурочка. — А что? Что с вами? Игорь Александрович?
Бурлаков сидел, закрыв лицо ладонями. И на вопрос Шурочки он ответил, не убирая рук.
— Я нашёл в архиве СБ своё дело и дело семьи. Их всех, жену и детей, арестовали в сто одиннадцатом, десять лет назад. Жену и дочерей убили на допросах, а сына… его отправили в спецприют, для перевоспитания. И через два года… как неисправимого… в лагерь. Сейчас… моему Серёже… ему двадцать лет… было бы. Он был светленьким, белоголовым… — он замолчал.
Наступила долгая, мучительная тишина. Никто не решался заговорить. Лагерник, двадцать лет, русский, светловолосый…
— Это слишком… — Золотарёв оборвал фразу.
— Да, — Бурлаков по-прежнему закрывал лицо, — разумеется, вы правы. Это слишком… большая удача. Я понимаю. Я всё понимаю.
— Игорь Александрович, — очень мягко сказал Аристов. — Ведь это только гипотеза. И я утверждаю. Этот парень не может быть лагерником.
— Почему? — резко обернулся к нему Золотарёв.
— Потому что индеец — спальник. Я говорил уже и повторяю. Спальники и лагерники не могут сосуществовать, о каких-то более тёплых чувствах я и не говорю. Когда… ладно, скажу… когда к нам привезли этих двух… лагерников, так парни специально ходили просить, чтобы их не ставили на эти палаты. Они боятся. Боятся самих себя. Что не смогут удержаться.
— У вас есть лагерники? — удивился Золотарев. — Что же ты молчал, Юра?
— Приказано было, вот и молчал. Да и о чём говорить? — Аристов закурил. — Несчастные люди. Такого… букета болезней и травм я, признаться, не встречал. Одного вытащили из рва. Случайно. Второго нашли… тоже у рва. Вылез и лежал на краю. Замерзал.
— Так они что, с зимы у вас?
— Нет. Их сразу пришлось ещё тогда к Романову.
— В центральный психушник? Знаю, — кивнул Золотарёв.
— Там их чуть-чуть подлечили и привезли к нам. Слишком сложный… букет.
— А поговорить с ними?
— Никаких разговоров, — отрезал Аристов. — Да и разреши тебе, толку не будет.
— Почему? — напрягся Золотарёв.
— Потому что они там. В лагере. Они не понимают, ни где находятся, ни кто вокруг.
Бурлаков наконец справился с собой, открыл лицо, взял свой стакан и не спеша размеренными глотками выпил остывший чай.
— Да, Николай Алексеевич, я видел их, пытался поговорить. Это бесполезно.
— И какой прогноз? — спросил Гольцев.
— Медицинский? Касательно чего? Язвы зарубцуются, разрывы срастутся, это мы сделаем, полного восстановления, конечно, не будет, но в стационаре при постоянных процедурах будут жить. А психика… Боюсь, необратимо. Вот и два аргумента. Нормальная психика у парня. И дружба со спальником. Невероятная комбинация.
— Да, — кивнул уже спокойно Бурлаков. — Но знаете, Сопротивление приучило меня к тому, что невероятного нет. Ну, а эти парни, Николай Алексеевич, вам зачем?
— Лагерник нужен, сами понимаете, как свидетель. Спальник… — Золотарёв пожал плечами. — Да, пожалуй, ни за чем не нужен. Даст нам лагерника и всё.
— И всё? — переспросил Аристов. — Да ни черта он не даст. Ни Бредли, ни Трейси, ни, тем более, этого парня. Спальники…
— Ладно, Юра, — Золотарёв насмешливо улыбнулся. — Поживём — увидим.
— Сначала их нужно найти, — улыбнулась Шурочка.
— Найдём.
— Через Бредли и Трейси?
— Шурочка, не язви. Конечно, получается замкнутый круг. Пастухи нам нужны, чтобы прижать Бредли и Трейси и получить от них информацию о местонахождении пастухов.
— Ну-у, — Гольцев присвистнул. — По этому кругу мы до второго пришествия бегать будем.
Шурочка оглядела опустевшие тарелки.
— Спиноза, где у тебя продукты?
— Сейчас.
Новую партию бутербродов готовили совместно, разговаривая о всяких пустяках. И вернулись к прежней теме, только сев опять за стол. И начал Бурлаков.
— Я вот о чём думал. Вот вы найдёте парней. Этих пастухов. А дальше что? Как вы будете с ними разговаривать?
— Игорь Александрович, — засмеялся Золотарёв, — "Как" это не проблема. Когда нужно получить информацию…
— А если они не захотят… давать вам информацию?
— Ну, Игорь Александрович, это уже совсем пустяки. Я уже допрашивал индейца. В принципе, если умело надавить, и этот парень заговорит.
— Надавить? — переспросил Бурлаков. — Вы считаете его лагерником и собираетесь… допрашивать под давлением?
— Я сказал: умело. И не его, а спальника.
— Результат будет тот же, — усмехнулся Аристов. — Когда они не хотят, то заставить их невозможно.
— Ну, найдём и посмотрим.
— Найди, — пожал плечами Аристов.
— Юра, — Золотарёв отпил чаю, оглядел тарелки, выбирая себе бутерброд. — Чего боятся спальники? Кроме физической боли.
— Её они как раз не боятся, — Аристов поправил очки. — Их наказывали током, прикрепляя электроды к телу. А перегорая, они испытывали такую боль, что относятся к ней спокойно.
— Юра, я спросил: кроме?
Аристов поставил стакан и поглядел на него.
— Коля, пытка — всегда пытка. В этом я не помогаю.
— Ладно, — Золотарёв был подчёркнуто благодушен и покладист. — Если я к тебе привезу этого парня, индейца, ты дашь заключение: спальник он или нет?
— Дам, конечно. Осмотрю и дам. Если будет официальный запрос.
— Будет тебе запрос, будет.
— Хочешь напугать его больницей, — понимающе улыбнулся Гольцев. — Ну-ну, Коля.
— Да, — кивнул Новиков. — Индейца, конечно, найти легче. Особенно сейчас, когда основная масса вывезена.
— Голубоглазых блондинов пруд пруди, а красивых индейцев со шрамом на правой щеке… — Золотарёв победно улыбнулся.
— Ну ладно, ну, найдёшь ты его, а дальше что? — спросил Старцев.
— Дальше я у него, — Золотарёв насмешливо посмотрел на него и сидящего рядом Аристова, — предельно тактично и деликатно выясняю всё, что мне нужно о Бредли, Трейси и лагернике. Молчать сразу обо всех он не сможет. Либо он мне сдаёт лагерника, чтобы прикрыть Бредли и Трейси, либо сдаст их, прикрывая лагерника. В первом варианте я сразу беру лагерника и работаю с ним. Во втором варианте я беру за жабры Бредли и Трейси и получаю лагерника уже от них. Сбрасываю ненужное и работаю уже с лагерником. И конечно, на лагерника сразу подключаетесь вы, Игорь Александрович. С вашим Комитетом.
— Спасибо за предложение, Николай Алексеевич. Значит, вы допрашиваете под давлением бывшего лагерника, а я, член Комитета бывших жертв и узников Империи, вам помогаю. Интересно.
— Да, — кивнул Спиноза. — Пикантная ситуация, что и говорить.
— Пожалуйста, — улыбнулся Золотарёв. — Я не настаиваю, Игорь Александрович.
Гольцев задумчиво оглядел Золотарёва и улыбнулся.
— Ты чего, Саша? Думаешь, сорвётся?
— Обязательно сорвётся, — спокойно сказал Гольцев. — Твоя беда, Коля, что ты заводишься и прёшь напролом, уже не думая, нужно ли туда переть. Условия меняются, а ты маршрут не корректируешь. Водится это за тобой. Может, ты и найдёшь индейца. Сложно, но возможно. Но на допросе он тебе ничего не даст. Я же его видел. И говорил с ним.
— Ты с ним у костра болтал, Саша, за чаем, ведь так? Ты сам рассказывал. Там отмолчаться, увести разговор — не проблема. А в кабинете при соответствующем антураже…
— Лагерник ничего тебе не скажет, Коля, — вклинился Новиков. — Я с ним уже пытался и шуткой, и нажимом. Да, Юра, это лагерник, что бы ты ни говорил, ну, в крайнем случае, парень с большим тюремным стажем, — Старцев кивнул. — Его никаким допросным антуражем не удивить и не испугать, игры в "доброго" и "злого" тоже не прокатят. И не светловолосый он, а седой наполовину. Так, Гена?
— Так, — согласился Старцев.
— В двадцать лет и седой, — задумчиво сказал Бурлаков.
— Игорь Александрович, в лагерь попадали отнюдь не только и не столько противники Империи и рабства, — Золотарёв с аппетитом вгрызался в бутерброд. — Но и такие отъявленные уголовники… так что не жалейте этого парня раньше времени.
Бурлаков кивнул.
— Да, возможно.
Разговор угасал, рассыпался. Не о чём говорить. К Бредли и Трейси не подобраться, а парней… ищи-свищи этих пастухов.
Когда уже все вставали и прощались, Старцев подошёл к Бурлакову.
— Игорь Александрович, на минутку. Или… вам куда сейчас? Я подвезу вас.
Бурлаков, помедлив, кивнул. И Золотарев в общей сумятице не заметил или сделал вид, что не заметил, как они ушли вместе.
* * *
Мелкие частые дожди заливали Джексонвилль. Всё стало мокрым и сырым. Женя перевесила в шкафу одежду, убрав подальше летние вещи. Октябрь. На будущий год Алисе надо будет идти в школу. Как быстро время прошло.
Женя шла и улыбалась. Ну и пусть дождь. Новые тёплые сапожки поверх туфель оказались и в самом деле очень удачны. Мама такие называла ботиками. Нет, очень удачная покупка. И Алисе она купила на зиму такие же. А раз они собираются переезжать… Она не додумала.
— Вы разрешите вас проводить, Джен?
Она вздрогнула и выглянула из-под зонтика.
— Ох, как вы напугали меня, Рассел.
— Прошу прощения. Так как насчёт разрешения?
Женя пожала плечами. Она вышла из их конторы одна и была уверена, что уж на сегодня от всех отвязалась, и вот…
— Как хотите, Рассел.
— А я хочу, — улыбнулся он.
Они шли по мокрым пустынным из-за дождя и позднего времени улицам.
— Вы знаете, Джен, я завидую вам.
— Мне? — искренне удивилась Женя. — На что?
— У вас, как бы вам сказать, Джен, есть своё место в этой жизни. Вы на своём месте. А я… — он комично развёл руками.
— Да, — кивнула Женя. — Меня моя жизнь в принципе устраивает.
— Вот потому я и завидую вам. Вы счастливица, Джен. Вам всё даётся легко.
Женя с трудом удержалась. Это ей-то легко?! Это сейчас, благодаря Эркину, а раньше? Когда она была одна, с ребёнком на руках, без денег, без… да без всего!
— А разве вам плохо, Рассел?
— Нет-нет, Джен, я не собираюсь взывать к вашей жалости. Смотрите, дождь кончился.
Женя выставила из-под зонтика руку — сегодня она была без покупок, только с маленькой сумочкой на плече — и улыбнулась.
— Да, действительно.
Она остановилась и закрыла зонтик, мысленно вздохнув: теперь-то непрошенный кавалер точно не отвяжется.
— Дождя нет, так что можно не спешить, — Рассел словно услышал её невысказанное. — Вы не одиноки, Джен. Это уже счастье.
— Одиночество зависит от человека, — сердито ответила Женя. — Что вам мешает, Рассел, жениться, иметь семью?
— Мешает, — кивнул он. — Я неуверен в завтрашнем дне, Джен. Я могу рисковать собой, но не другими людьми, близкими людьми. Ваши родители живы, Джен?
— Нет, — насторожилась Женя.
— И у вас никого, кроме… вашей малышки?
Женя промолчала. Заминка посреди фразы ей не понравилась.
— Не надо дуться, Джен. Я не предлагаю вам ничего, кроме дружбы. Поверьте. Я не Хьюго. Кстати, вы знаете, он уехал на Русскую Территорию.
— Это его проблемы, — равнодушно ответила Женя.
Ей только дружбы Рассела не хватает! Интересно, Эркин уже вернулся? Наверняка уже дома. И ждёт. Хорошо, что она отговорила его встречать её.
— Вы не слушаете меня, Джен.
— Я устала, Рассел. Вот и мой дом. Спасибо, что проводили.
Эркину сегодня повезло. Они с Андреем отхватили классную работу. Правда, получилась третья смена, но заплатили прилично и сказали, чтобы через два дня они были на месте. И самое главное. Если выгорит то, что Андрей придумал…
…Андрей пришёл с утра таким, что он понял: что-то случилось. И сразу встревожился.
— Что ещё?
— Пока ничего, — Андрей изо всех сил сдерживал себя. — Я, знаешь, с кем вчера вечер просидел?
— Только мне и дела, за тобой следить!
— Дашу и Машу помнишь? — не обиделся Андрей. — Из больницы.
— Помню. Хорошие девчонки.
— Ну вот. Они, знаешь, что сделали?
— Скажешь — буду знать.
Андрей быстро огляделся. Они работали на складе, переставляя в указанном порядке ящики. Работали вдвоём и под крышей. Классная работка!
— Они себе документы выправили и на Русскую Территорию уезжают, — выпалил Андрей.
— Ну, счастливо им, — вздохнул он.
— Ты что, не понял? Мы ж тоже так можем!
— Что можем?! Да как ты это сделаешь? Туда, знаешь, какие документы нужны? Нашим справкам не чета!
— Ты слушай, — быстро шептал Андрей. — Угнанных пускают всех. Ну, кого Империя с Русской Территории согнала. Так вот, они, ну, Даша с Машей, поехали в Гатрингс, в комендатуру, заявили о себе, и им бумаги со слов заполнили и удостоверения выдали, с фотографиями, печатями, как положено. Со слов, понял? И они заявление на выезд подали. Получат ответ и поедут. Здоровско?
— Здоровско, — согласился он. — Но они-то…
— А мы чем хуже? На Русской Территории всей этой хренотени с расами нет. Там же Россия теперь. Ты подумай.
— Ах, чёрт! — он чуть ящик не выронил. Как же он сразу не сообразил?! Все ж говорят, что у русских цветных не прижимают. Живи где хочешь, работай кем хочешь. Это ж, это ж… — Слушай, это ж мы жить будем…
— А я про что? — Андрей победно ухмыльнулся. — Оформимся и айда.
И тут он сообразил. Андрей русский, Женя русская, а он? Его братство с Андреем это ж… так, бумажка, скажут — совпадение, и всё. Как он докажет? Индеец, питомничный, раб… нет, ему не проскочить.
— Ничего, — Андрей, выслушав его, тряхнул головой. — Мы так сделаем. Я рвану, разнюхаю всё, вернусь, и будем решать.
— В Гатрингс рванёшь?
— Посмотрим. Близко слишком, раньше времени светиться неохота…
…На том они и порешили. Андрей остался на станции, чтобы с попутным товарняком добраться до какого-нибудь города с комендатурой, а Эркин побежал домой. По просьбе Андрея заскочил к нему предупредить хозяйку, чтоб не забазарила о пропаже жильца. Эркину повезло: она как раз вешала бельё на заднем дворе под сооружённом Андреем навесом. Встретили Эркина неприветливо, но выслушали.
— А мне по всем хренам, где его носит, остолопа этакого. И ты проваливай!
С этим напутствием Эркин и ушёл. К дому он подходил с непривычной стороны и поздно заметил стоящую у калитки пару. Женя? А с ней кто? Ах, чёрт, и сворачивать уже некуда. Ну, гнида белая, ты ещё попадёшься мне. Лишь бы Женя не окликнула.
Рассел замолчал на полуслове. Женя вскинула на него глаза. Он смотрел поверх её головы куда-то вдаль. Она повернулась и увидела приближающегося к ним мужчину в рабской куртке. И сразу узнала Эркина. Холодная волна страха поднялась по ногам к груди, сдавила горло. Что делать?!
Не меняя шага, Эркин прошёл мимо них, позволив себе лишь мгновенный искоса взгляд. Но столкнулся взглядом с белым и понял: зря посмотрел.
— Идите, Джен. Ну же. Запритесь и ничего не бойтесь.
— Но, Рассел, ради бога…
Рассел вталкивал её в калитку.
— Запритесь, Джен. Спокойной ночи.
Женя попробовала вырваться, но железные пальцы Рассела так сжали её, что боль стала нестерпимой, и она поддалась нажиму, вошла в калитку, захлопнула её за собой и… господи, что же это такое?! Что же теперь будет?!
Она прислушалась. Тихо. И медленно, не ощущая, что плачет, пошла в дом.