— Теперь всё.
— Что всё? — не поняла Женя.
— Я не человек, значит, — Эркин с трудом выталкивал слова. — Кукла. Заводная кукла.
— Что ты говоришь? Опомнись!
Он по-прежнему глядел перед собой.
— Я думал: они так просто… куражатся над нами. От злобы. Все мы так думали. А они… книжки писали. Придумывали всё это, — у него задрожали губы, но он справился с ними. — Женя. Мне… мне уйти, да? Тебе… тебе неприятно будет… со мной… после этого…
— Замолол! — нешуточно рассердилась Женя.
Она резко встала, почти бросила обе книжки на комод, обернулась. Эркин по-прежнему сидел за столом, глядя в пустоту. Женя подошла, встала у него за спиной, положила руки ему на плечи. И впервые не ощутила его ответного мягкого движения.
— Кто-то что-то наврал, а ты…
— Это всё правда, — перебил он её. — Всё это с нами, со мной сделали. Всё так.
— Перестань, — она тряхнула его за плечи, вернее, попробовала встряхнуть, но он был как каменный.
— Я работал, Женя. Мне велели, я шёл и работал.
— Перестань! Со мной тогда, там, ты тоже работал?!
Женя сама не ожидала, что это вырвется. Они оба, не сговариваясь, ни разу за эти месяцы, с весны, не упомянули вслух об их первой встрече. Клиентки и спальника. Женя сказала и испугалась. И своих слов, и реакции Эркина. Он вздрогнул и упал головой на стол, как от удара, закрыл голову руками. Но Женя не отошла от него, не разжала пальцев, вцепившихся в его такие твёрдые сейчас неподатливые плечи.
— Ну же, отвечай, — Женя говорила теперь таким же жёстким приказным тоном, как и он, когда требовал, чтобы она читала всё подряд без пропусков. — Не мне. Я ответ знаю. Себе отвечай. Ты на меня, нет, на Алису смотришь, о чём думаешь? Ну?
— Не надо, — глухо простонал он.
— Ну же, Эркин, — не отступала Женя. — Ну же, посмотри на меня. Ты тот, кем себя считаешь, понял? Ты не кукла, ты — человек.
Она отпустила его. Ей хотелось погладить эти взъерошенные торчащие иглами пряди, но она удержалась. Сейчас этого нельзя. И… и надо поесть.
Женя ушла на кухню и поставила на плиту чайник. Плита была ещё тёплой, но чая на такой не вскипятишь. Она открыла топку и стала на углях разводить огонь, подкладывая лучинки. И когда за её спиной раздались лёгкие шаги — она не услышала, а как-то ощутила их — она не обернулась.
Эркин мягко потеснил её у плиты, забрал лучины. Женя кивнула и встала. Пока он налаживал огонь, она принесла из комнаты их чашки, вылила в лохань остывший чай, ополоснула чашки и ушла в комнату. Что у неё… у них есть? Хлеб, масло? Нет, масла мало. А печенье ещё есть? Да, немного, но им хватит.
Она заново накрыла на стол и вернулась на кухню к Эркину.
Он по-прежнему сидел на корточках у плиты, неотрывно глядя в открытую топку.
— Я не доливала, — сказала Женя. — Подогреется и ладно.
— Я долил, — голос у Эркина хриплый, натужный, как не его.
Женя кивнула.
— Ты… — она вздрогнула, так неожиданно он заговорил. — Ты простишь меня?
— За что? — ответила она вопросом и не дала ему ответить. — Ты ни в чём, понимаешь, ни в чём не виноват. И что бы ты ни говорил, но они… эти книжки врут.
— Это всё правда.
— Не вся, — возразила она. — А полуправда — тоже ложь.
Чайник тоненько свистнул, и Эркин закрыл дверцу топки и встал. Подошёл к Жене и остановился перед ней. Она требовательно смотрела ему в лицо. И увидела, как оно медленно меняется, как из-под жёсткой корки проступают знакомые черты.
— Да, — его голос тоже стал прежним. — Это не вся правда.
У чайника задребезжала крышка, и он повернулся к плите, взял чайник и понёс в комнату. Женя посторонилась, пропуская его, и вошла следом.
Они снова сели за стол. Женя налила чай и аккуратно, чтобы треском обёртки не разбудить Алису, вскрыла пакетик с ореховым печеньем. Эркин взял печенье, хрустнул им, отпил чаю и… наконец улыбнулся. Женя перевела дыхание и взялась за свою чашку.
— Женя, — голос Эркина ровен и мягок. Как всегда. — Я ведь помню, как нас снимали, ну, фотографировали. Понимаешь, нам велели принять нужную позу и снимали, — он вдруг улыбнулся. — Я помню. Было трудно.
Женя кивнула, улыбнулась. Не его словам, а тому, что он становится прежним. Пусть говорит. Пусть говорит, что хочет, о чём хочет…
— Женя, — Эркин смотрел на неё с какой-то новой горькой улыбкой. — Я сам не всё понимаю, но… но я тебе всё расскажу. Обо всём.
— Не надо, — Женя подалась к нему, накрыла своей ладонью его руку. — Тебе ведь… тяжело, неприятно вспоминать, так?
— Так, — кивнул он. — Но… я хочу, чтобы у меня не было тайн. От тебя.
— Спасибо. И я тоже тебе расскажу. О своих тайнах.
Эркин мягко накрыл ладонью её руку, лежащую на его кулаке.
— О чём мне рассказать тебе?
— О чём хочешь.
Он опустил веки, его лицо стало опять жёстким, но он явно заставил себя снова посмотреть на Женю.
— У меня никогда… не будет детей, Женя. Спальникам убивают семя. Там… в книге об этом нет. И… и если спальник три или там четыре дня… не работает, он… он начинает гореть. Это очень больно, — Эркин говорил по-английски, медленно, подбирая слова, будто вдруг забыл язык и теперь с трудом вспоминал. — Когда меня купили в имение, давно… пять лет прошло… я горел. Ты… ты звала меня… я слышал тебя. И выжил. Если бы не ты… И я не работал больше… спальником.
— Эркин…
— Нет, Женя, подожди. Когда спальник перегорит, он уже не может… работать. Я думал… всё… кончилось… я не ждал… а тут… я… я никогда не работал с тобой, Женя. Правда. Я сам не знаю, как это… я себя не помню, когда… Я… я хочу, чтобы тебе было хорошо.
— А тебе самому, — Жене удалось перебить его, — тебе со мной хорошо?
— Лучше не бывает.
Эркин ответил с такой убеждённостью, что Женя засмеялась.
— Мнение знатока, да?
Он не сразу понял, а поняв, улыбнулся той, памятной Жене ещё с их первой встречи, преображающей его лицо улыбкой.
— Нас в Бифпите десять было. Ну, таких, как я. Поломанные куклы.
— Эркин!
— Нет, Женя, я о другом. Они тоже горели, зимой… нет, не то, понимаешь, это правда, что мы работали по приказу, но… но мы боялись… кто отказывался работать, того убивали. После двадцати пяти лет убивали всех. Я не знаю, почему… нет, мы можем по приказу, через силу, через… через всё… но…
— Не надо, Эркин, — Женя всё-таки остановила его. — Я поняла. Какие же вы куклы, если вам так плохо… от этого. У куклы душа не болит. Куклы бездушные, а вы… ты человек, Эркин. И был им… тогда. И всегда будешь.
У Эркина дрогнули губы, словно он хотел улыбнуться, но получилось… Он медленно разжал пальцы, отпуская руку Жени.
Женя молча смотрела, как он пьёт. Красиво, как всё, что он делает. Эркин быстро вскинул на неё глаза, поймал её улыбку и ответно улыбнулся.
— А ты что не пьёшь, Женя?
Она кивнула, взяла чашку. Теперь что? Теперь её очередь. Он доверяет ей, а она… "Мужчины всегда ревнивы к прошлому женщины больше, чем к настоящему". Старая истина, но…
— Эркин…
— Да, Женя.
— Эркин, теперь моя очередь, да? — она храбро улыбнулась. — Моя тайна.
Он недоумевающе посмотрел на неё и медленно кивнул.
— Я… я расскажу тебе… о нём… — она остановилась не в силах продолжать.
— О ком? — попробовал ей помочь Эркин.
— О нём, — Женя невольно сжалась, как от холода. — Об отце Алисы.
— Тебе тяжело, — возразил Эркин. — Не надо.
Он повторял её же слова, и она возразила тоже его словами.
— Я хочу, чтобы между нами не было тайн.
— Как хочешь, Женя, — согласился он.
— Я… я училась тогда в колледже. А он… он приезжал туда… со своими… друзьями… И был Бал… Бал Весеннего Полнолуния…
Женя не удержалась и всхлипнула, и Эркин сразу дёрнулся, как от удара.
— Женя…
— Нет, ничего, я в порядке. А потом, словом, ему это было так, развлечение. И когда девушка ему надоедала, он передавал её остальным, — у Эркина потемнело лицо. — И он не хотел ребёнка, потребовал, чтобы я избавилась, сделала аборт. Я не захотела. Вернула ему его подарки и… и всё.
Эркин встревоженно посмотрел на неё.
— Он… обидел тебя, да?
— Он не мог мне простить, что я сделала по-своему, не пошла по рукам. Он не терпел, чтобы ему противоречили.
Эркин медленно кивнул.
— Я понимаю. А… а сейчас он где?
— Не знаю, — пожала плечами Женя. — Больше я его не видела, — о преследовании, как её гнали из города в город, она решила не рассказывать. Незачем. Было и прошло. Эркин всё ещё смотрел на неё, и она улыбнулась. — Вот и всё, Эркин.
— Спасибо, — сказал он очень серьёзно. — Женя… если он опять полезет к тебе… убью.
Она не поняла сначала, а поняв, рассмеялась.
— Ты думаешь, это Рассел? Нет, того нет в городе. Я же сказала. Больше я его не видела.
— А этот, Рассел, ему чего надо? — и тут Эркин сообразил. — Эти книги он дал?
Женя кивнула и, увидев, как изменилось лицо Эркина, заторопилась:
— Нет, Эркин, не надо. Не связывайся. И потом… мы же уедем скоро. А посадят тебя… Как я одна с Алисой и вещами управлюсь? И не поеду я без тебя. Я прошу тебя, Эркин.
Эркин вздохнул.
— Слушаюсь, мэм.
— То-то, — изобразила строгость Женя.
Сняв шуткой страшное напряжение этой ночи, оба почувствовали усталость. Эркин прислушался к чему-то.
— Светает уже. Ты… ты устала, Женя, я замучил тебя.
— Перестань. В понедельник я ему отдам их…
— А зачем дал? — перебил её Эркин и замер с открытым ртом, — так… так, значит он… так он видел… он, значит…
— Что видел? Ты о чём? — встревожилась Женя.
— Ладно, — Эркин не хотел рассказывать, но тут же решил, что пусть лучше от него узнает. — Мы тогда из леса вышли, там развалюха была, помнишь? — Женя кивнула. — Я потом подошёл к ней, но внутрь не заглядывал. Там как… ну, как дыхание чьё-то. Я подумал, что крысы, и ушёл. А это он, значит, там сидел. Ну… ну, ладно. Один раз я его отпустил, во второй раз, выходит, не заметил. Ладно, третьего не будет.
— Эркин, я же просила. Не надо. Он с оружием.
— Сам не полезет — не трону, — пообещал Эркин, допивая давно остывший чай.
Женя решила удовлетвориться этим, а выяснение, что это за первый раз был, отложить на потом.
Эркин пощупал чайник.
— Чуть тёплый. Женя… ты… я тебе всё расскажу… и ты не думай…
Женя улыбнулась.
— Знаешь, я думаю, раз он нас там видел, он, наверное, хочет поссорить нас. Но это же глупо. Просто глупо.
Эркин кивнул.
— Может, и так.
Он протянул к Жене руки ладонями вверх, и Женя с улыбкой положила на его ладони свои. Эркин наклонился вперёд и прижался лицом к её рукам. И рывком выпрямился, посмотрел на Женю. Женя кивнула.
— Ничего. Ещё месяц, и всё.
— Выдержу, — улыбнулся Эркин. — Ты ложись, поспи. Не ходи сегодня в церковь.
— А ты?
— Я пойду, — вздохнул Эркин. — А то он, поп этот чёртов, припрётся. Мне говорили: он так шляется. Как кто не придёт, так он сразу в дом лезет и выспрашивает.
— Да, — согласилась Женя. — Тогда, конечно.
Эркин встал и подошёл к окну, осторожно отвернул край шторы. На его лицо легла серая полоса света.
— Уже утро? — удивилась Женя.
Эркин кивнул. Женя погасила лампу, и он отодвинул штору.
— Пойду за водой сейчас. Ты… ты не жалей меня, Женя. Я счастливый. Выжил, тебя встретил, самого страшного, что с нами делали, у меня не было.
— Самого страшного? — сразу переспросила Женя.
— Да. Только… я потом расскажу об этом. Не сейчас.
— Конечно-конечно.
Женя подошла к нему, на мгновение как бы прислонилась и тут же отошла. Но он успел наклонить голову и коснуться губами её виска.
ТЕТРАДЬ СОРОК ТРЕТЬЯ
Джентльмену положено размышлять у камина, попивая коньяк или херес, в крайнем случае, хорошее виски. А он… Ну, так он никогда и не считал себя джентльменом. В современном понимании этого слова. Он, слава Богу, джентри. Из тех, старых. И потому он занимается самым мужским делом — чистит, смазывает, заряжает и готовит к бою своё оружие. Мужчина не бывает уродлив, мужчина не бывает стар. Оружие тоже. Если, конечно, к нему относятся как к оружию, а не как к музейной рухляди. Начало, нет, не коллекции, собранию, да, правильно, собранию оружия положил ещё прапрадед, родоначальник. Говорят, он был неграмотным то ли пиратом, то ли… неважно. Свою войну предок выиграл, и потому его прошлое никого не волнует. Каким мы его опишем, таким оно и будет. Друг продаст или предаст, то есть продаст бесплатно. Жена изменит. Дочь выйдет замуж и поставит мужа выше отца. Сын постарается уложить отца в могилу, чтобы самолично распорядиться накопленным. И только оружие тебя не продаст и тебе не изменит. Если и ты будешь с ним честен и заботлив. И никогда не доверяй своего оружия рабам.
Оглядев очередное старинное ружьё, вычищенное и практически готовое к стрельбе, он заботливо уложил его на положенном месте, рядом мешочки с пулями и порохом. Конечно, вряд ли дойдёт до двухсотлетнего старика, но лучше, чтобы всё было наготове. Так, что у нас дальше? Красавица винтовка, "Красотка Мери Сью". Тоже не первой молодости, но ещё хоть куда. Дальность, кучность, калибр — всё при ней. Да, тогда, ещё в первую расовую чистку, старушка потрудилась изрядно. Дед любил рассказывать об удачных выстрелах, нащупывая заветные щербинки на прикладе. Многим идиотам-говорунам, радетелям равенства и братства, демократо-либералам она укоротила язык. Ну, и прочим, кто мешал или, что важнее, мог помешать. Да-а, было время. Потом снова настали времена. Республики, империи, что-то ещё — всё преходяще. Но неизменен Старый Охотничий Клуб. Никакой политики, ни-ни-ни! Мы — только охотники, любители и ценители оружия, сугубо мужского развлечения. А где, как и на кого мы охотимся… ну, это же такие мелочи. А Белая Смерть? Досужие сплетни, ночные страхи. Официально её нет и не было. А что там болтают… Ну, вот и старушка готова к работе. Настоящая красавица хороша не блестящими бирюльками, а победами над чужими, ха-ха, сердцами. И головами.
В дверь осторожно поскреблись, и голос жены прошелестел:
— Тебя ждут у камина.
Условная фраза означала, что приехал свой для серьёзного разговора.
— Спасибо, дорогая. Скажи, что иду.
Да, не стоит заставлять ждать, новости могут оказаться серьёзными.
Гость ждал, как и было сказано, у камина. И не в гостиной, а в кабинете. Рассматривая развешенные над камином дипломы с выставок охотничьих трофеев. На стук закрывшейся двери не обернулся, демонстрируя полное доверие, дескать, за спину не опасаюсь. И разговор доверительный, но без имён и названий. Стоят плечом к плечу два немолодых человека, рассматривая реликвии и трофеи, перебрасываясь короткими, понятными только им фразами.
— Выпьешь?
— С утра пьют аристократы, а мы джентри.
— Понятно. Всё-таки сейчас.
— Выяснилось, что Старику перекрыли банковские счета, а без поворота офисные крысы хвостом не шевельнут.
— Они перестали бояться?
— Они теперь боятся других.
— Русских?
— Не исключено. Там кто-то крепко шурует. Пока не проявился.
— Понятно. А наши счета?
— Этот бригадный идиот перевёл клубные на свою службу. А русские объявили её преступной. А старый идиот прикончил бригадного, не взяв кода.
Ого, как он про Паука. Раз он осмелел, то, значит…
— Без кода и русские ничего не возьмут. Нужен суд.
— С каких пор победители судятся с побеждёнными?
— Даже так?
— Похоже на то.
— Думаешь, русские вмешаются?
— Будет шумно, вмешаются обязательно. Вспомни День Империи.
Кивок и снова молчание.
— Да, рановато, но и откладывать нельзя. Будет совсем не с кем.
— Машину запустили, так что думать уже поздно.
— Надеешься выпрыгнуть на ходу?
— А ты?
— В моём собрании ничего русского нет. Пусть обыскивают.
Понимающий кивок.
— Я тоже всё скинул.
— Юнцы зашумят.
— Пускай. Прочистят и проредят, а потом скинем и их. Личные счета остались.
— Да, шанс есть.
— Его и используем. Начнём в понедельник вечером, чтобы Хэллоуин спокойно отпраздновать.
— Ни пуха ни пера.
— К чёрту.
— Взаимно.
Гость повернулся и вышел. Было слышно, как он прощается, отвешивая хозяйке дома несколько грубоватые, но очень искренние комплименты. Хозяин по-прежнему стоял у камина, разглядывая дипломы, знакомые до буквы, до пятнышка на полях. Всё-таки не один год, даже не десятилетие собирались. Когда за спиной раздались шаги жены, он не обернулся.
— Дорогой…
— Я у себя.
Жена молча отступила, пропуская его в оружейную.
Надо успокоиться, вдохнуть привычные с детства родные запахи оружейного масла, металла и пороха, ощутить тяжесть металла и живое тепло дерева. Завтра, да, завтра всё решится. Утром среды всё закончится. А начнём… ну, это решают на местах. Здесь лучше завтра с утра. Всё-таки Колумбия — большой город, русские держат большой гарнизон, а ночной шум заметнее. Русские… да, надо продумать и этот вариант. Если что… Старик Говард без своих телохранителей не опасен. А как удалось узнать, он потерял уже девятерых. Десятый — последний и сдан в аренду в провинцию, тамошней подставе. Сам старик в Атланте. Так что… рассчитывать можно и нужно только на себя. Если что…
* * *
Женя быстро и бездумно печатала очередной лист. Текст был сложный, насыщенный цифрами, вставками и невнятной правкой, но её это не волновало. Этих текстов у неё было… и будет наверняка. Неумолчный щебет женских голосов, треск и звон машинок…
— Завтра Хэллоуин…
— Да, на час раньше заканчиваем.
— А приходим?
— Тоже на час раньше?