Огонек в его глазах разгорался и уже не казался Герти столь холодным. Что-то почти человеческое промелькнуло во взгляде «мистера Иггиса». Что-то, что можно было принять за отголосок человеческого чувства.
«Он учится, — восхищенно подумал Герти, забыв про обожженный язык, — Чарующее зрелище. Машина учится у человека…»
— Что вы от меня хотите?
— Извините, не уверен, что допустимо ставить вопрос именно таким образом…
— Что вы от меня хотите? — повторил автоматон, неотрывно глядя прямо в глаза Герти.
Обретенная было уверенность вдруг стала рассыпаться подобно карточному домику, тронутому слабым сквозняком. Вопрос был задан таким тоном, что уклониться от него не представлялось возможным. Это нарушало планы Герти, который собирался подводить автоматона к своему предложению медленно и постепенно. Но, кажется, тот сам желал форсировать события, ломая выстроенную человеком тактику.
— Если честно, есть одна вещь, в которой вы можете мне немного помочь… — сказал Герти, немного теряясь от подобного напора.
— Сколько вы хотите?
Подобная прямота оскорбила Герти. Автоматон с самого начала знал, что человек попросит у него денег. Обычный шантаж. Как это характерно для людей с их низменными и алчными инстинктами. Конечно же. Чего еще мог хотеть человек, случайно ставший свидетелем величайшей тайны?..
— Простите! — воспротивился Герти, возмущенный в лучших чувствах, — Вопрос стоит не так. Вы несколько смещаете…
— Сколько. Вы. Хотите.
Автоматон выжидающе смотрел ему в глаза. Взгляд его уже не казался Герти механическим. Безэмоциональным — возможно. Но вполне человеческим, пусть даже и сокрытым мутным стеклом очков. Этот автоматон, хоть и был создан недавно, судя по всему, уже прошел школу жизни. Он знает, что такое человек. Потому и бежит с острова. Слишком хорошо знает…
Герти понял, что говорить что-то бессмысленно. Бессмысленно заверять автоматона в своей преданности или восхищении, бессмысленно нести благостную чушь о равенстве разумных индвивидов. Бессмысленно сопереживать. Это механическое существо успело заглянуть в человеческую душу. И увидело там достаточно. Разговора не будет.
— Десять фунтов, — пробормотал Герти, безотчетно комкая салфетку, — Десять фунтов будет достаточно.
— Совсем немного, — заметил «мистер Иггис», — Я удивлен. Дело ваше. Я дам вам деньги прямо сейчас. Вы ведь не захотите подняться в мой номер?
— Кхм…
— Я так и думал. Ждите меня здесь. Я спущусь с деньгами. Передам их вам. И немедленно покину гостиницу. Больше вы меня не увидите.
«Мистер Иггис» шевельнулся, словно собирался вставать. Герти понял, что сейчас все и закончится. Эпохальное событие завершится и, слава Богу, за ним не будут наблюдать тысячи журналистов. Иначе на следующий день на передовицах всех газет появилось бы лицо Гилберта Уинтерблоссома, обескураженное и смущенное подобным финалом.
Диалога машины и человека не получилось, вернее, получился, но в таком ключе, что хуже и не придумаешь. Машина попросту спроецировала на человека все то, что было ей известно о человеческой природе. Алчность и жадность. Машина не хотела вести беседу. Она хотела откупиться от докучливого человека и продолжить свое бесконечное путешествие в одиночестве.
«Мистер Иггис» принесет ему деньги и, не прощаясь, покинет гостиницу. Больше его Герти никогда не увидит. А через несколько дней «мистер Иггис» навсегда покинет остров. Это значит, что Герти больше никогда не представится шанса поговорить с искусственным человеком. Единения разумов, природного и искусственного, не произойдет. Слишком разные, хоть и сосуществующие в едином мире, они никогда более не соприкоснутся.
Но у него остались вопросы. Множество, огромное множество вопросов. Существо, которое сидело напротив Герти, было уникальным, невероятным, не имеющим аналогов. Возможно, это единственный экземпляр во всем мире, и больше подобных ему не будет. Кому нужны механические слуги, слишком умные и самостоятельные, чтоб прислуживать человеку?
— Стойте! — не выдержал Герти.
«Мистер Иггис» замер, не успев подняться.
— Что вам угодно? — холодно спросил он.
— У меня вопрос. Один вопрос. Просто… Вы же сейчас уйдете, верно? И я больше никогда вас не увижу?
Машина в человеческом обличье медленно кивнула.
— Именно так все и произойдет.
— Я хочу знать. Хотел бы…
— Что вы хотите знать?
В зал ресторана вошел коридорный, тот самый парень, что посвятил Герти в искусство понимать тайную клинопись на багаже. Он обвел зал взглядом и, заметив Герти, поспешно двинулся к их с «мистером Иггисом» столику. Но Герти решительным жестом заставил его замереть. Не до того сейчас. У него есть право на вопрос. Единственный вопрос, который человек может задать не человеку. Своему творению. Это должен быть какой-нибудь очень важный вопрос. Очень серьезный. Такой, чтоб проникнуть в самую суть, в сердцевину замкнутой раковины…
— Скажите, мистер Иггис… Что есть человеческая жизнь?
«Мистер Иггис» вдруг усмехнулся. Губы его, обычно неестественные, явственно шевельнулись. Усталая сардоническая усмешка существа, которое никогда не было человеком, и не знало, что это такое — быть человеком.
— Человеческая жизнь — это ёлочная игрушка.
— Что?
— Стеклянный шар, который болтается на ёлочной ветке. Снаружи он украшен позолотой, а внутри его находится пустота.
— Это какая-то метафора? Простите, не совсем понял…
— Дети возятся с ёлочными игрушками, очарованные их мнимой красотой. Они не знают или не хотят думать о том, что за позолотой скрывается пустота. В какой-то момент, рано или поздно, игрушка разбивается. Так всегда бывает. И тогда позолота теряет всякую значимость, потому что уже не может сдержать прущую изнутри пустоту. А перед пустотой бессильны все. И еще… Ёлочную игрушку трудно разбить только в первый раз. Потом это может стать привычкой.
«Мистер Иггис» коротко кивнул Герти и встал из-за стола. Костюм в тонкую серую клетку висел на его сухой фигуре, как на вешалке. Мертвая, невыразительная ткань. Но глаза «мистера Иггиса» в это мгновенье показались Герти не просто осмысленными, но и скрывающими какое-то новое, непонятное ему, чувство. Пренебрежение? Усталость? Сочувствие? Герти замер за столом, глядя в спину удаляющегося автоматона, пытаясь понять, что именно ему удалось разглядеть в последний момент во взгляде высшего существа. Существа, которому он, Гилберт Уинтерблоссом, никогда не станет равным.
— Эй, мистер! Мистер из шестнадцатого!
К его столику уже пробирался коридорный. Обнаружив, что Герти сидит один, он, верно, рассудил, что теперь можно привлечь его внимание.
— В чем дело? — рассеянно спросил Герти. Он все еще глядел на узкую спину в мелкую серую полоску.
— Один человек принес пакет, — затараторил мальчишка, поправляя форменную кепку, — Имени не назвал, но сказал, чтоб передали его джентльмену из Канцелярии. Видимо, вас имел в виду. Я оставил его у консьержа, но если желаете…
Герти еще ничего толком не понял, но «мистер Иггис» вдруг замер посреди зала. Словно споткнулся. Может, дефект заржавевшего шарнира?
Когда «мистер Иггис» повернулся, Герти едва не вскочил от удивления сам. В невыразительном лице автоматона произошла перемена. Впервые за все время, что Герти знал постояльца семнадцатого номера, оно скривилось от ярости. В этом не было никакого сомнения. На мертвой имитации плоти было самое настоящее выражение ярости. И вполне человеческой. Сухие бледные губы разомкнулись.
— Канцелярия?.. — прошипел «мистер Иггис», рука которого одним коротким и невероятно мягким движением опустилась в пиджачный карман, — Так вот, к чему это? Ловушка?
— Вы не так меня поняли! — в отчаяньи воскликнул Герти, не обращая внимания на рокот чужих голосов: прочие джентльмены стали поворачиваться в их сторону, забыв про свой ростбиф и пирог с почками, — Дело не в этом!..
— Пару… — процедил «мистер Иггис» по-поллинезийски, потом поправился, — Дрянь.
Когда рука его вынырнула обратно, Герти показалось, что в пальцы автоматона впилось небольшое, но яростное, отливающее металлом, чудовище.
В котором мгновением спустя он опознал вороненый, тяжелой стали, револьвер.
Все это происходило как-то неестественно просто и тихо, как не должно происходить в жизни. Это было сновидение, захватившее в свою власть разум, и вдруг обернувшееся ночным кошмаром. Язык Герти бессильно задергался, как погремушка в детской руке, изо рта сыпались вместо слов отрывочные и беспомощные звуки.
— А… Я… О…
Револьвер в руке автоматона рявкнул грязным пламенем, от которого душа Герти скомкалась тлеющей тряпкой и обмерла. Пуля ударила в угол стола в нескольких дюймах от Герти, вздымая опаленную скатерть и бесшумно расшвыривая в стороны осколки чашки. По белой ткани разлетелись мокрые чаинки и деревянная щепа.
«Надо испугаться, — подумал кто-то в голове Герти, — Вот сейчас. Пугайся».
Но он не мог даже этого. Все эмоции вдруг пропали, оставив только сосущую бессмысленную пустоту. Вроде пустоты, что бывает в ёлочной игрушке. Герти и ощущал себя игрушкой в этот короткий миг, который вдруг растекся на несколько минут. Очень хрупкой игрушкой, чья оболочка вот-вот разлетится с жалобным звоном. Дымящийся ствол в руке автоматона медленно плыл в сторону Герти, заглядывая ему в душу бездонным черным глазом.
Коридорный очнулся прежде всех прочих. Что-то неразборчиво закричав, он устремился к двери. Револьвер мгновенно рявкнул ему в спину. Между острых лопаток образовалась рваная дыра, и коридорный полетел на пол, сшибая стулья. Форменная фуражка скатилась с головы и покатилась по спирали, но поднимать ее коридорный не стал. Он уже лежал, прижавшись щекой к ковру, и взгляд его медленно тек вверх, точно силясь в последний раз увидеть хрустальное великолепие венчавшей все мироздание люстры, прежде чем опустится тьма и подведет окончательный итог.
Кто-то закричал, пронзительно и громко. Но крик получился какой-то ненастоящий, переигранный. Герти даже подумал, а не сам ли он это закричал?.. Он попытался сдвинуть свое тело от стола и обнаружил, что оно подчиняется, пусть и необычайно медленно. В потертой и немного пожелтевшей скатерти все еще курилась дыра, похожая на распахнувшееся в снежной равнине жерло вулкана.
Герти бросился прочь от стола. Нервы во всем теле вдруг обернулись обледеневшими проводами, отказывались передавать сигналы мозга, тянули вниз… Все это выглядело нелепой постановкой, донельзя фальшивой, пошедшей в раздрай, с бестолковыми актерами и беспомощным режиссером.
Герти услышал еще один выстрел, и увидел, как стул, мимо которого он пробегал, пошатнулся и отпрыгнул в сторону, лишившись половины вычурной спинки. Четвертый выстрел грянул почти сразу же вслед, и расколол дешевую деревянную панель на стене.
Джентльмен, сидевший за соседним столом, приподнялся, машинально оправляя полы пиджака. Он выглядел растерянным, сбитым с толку и почему-то смущенным. Даже рот открыл, собираясь, по всей видимости, что-то сказать. Герти только заметил, что губы у джентльмена перепачканы яичным желтком. А может, это был соус.
Револьвер изрыгнул облако черной копоти ему в грудь. Джентльмен вдруг выпучил глаза, будто только сейчас обнаружил что-то невероятное, шлепнулся спиной на стол, и остался так лежать. Вниз по скатерти потекли жирные потеки супа с аккуратными луковыми колечками.
Только тут разразилась наконец настоящая паника. Точно кто-то вдруг рванул шнур в кабине паровоза, выпуская наружу все, что прежде было сжато, стиснуто в пылающем и стонущем от напряжения котле.
Вокруг закричали, зазвенело стекло. Зал ресторана мгновенно превратился в подобие вьюжного зимнего леса. Затрепетали взметнувшиеся скатерти, ледяной россыпью застучали водопады стеклянных осколков.
«Мистер Иггис» шел по залу с револьвером в руке, спокойно и индифферентно, как если бы прогуливался по открытой палубе теплохода. Лицо его было сосредоточено и равнодушно, но это никак не сказывалось на его действиях. Револьвер в его руке мгновенно и точно находил цели, его хозяин указывал на них черным дымящимся пальцем. И то, на что он указывал, мгновенно делалось неподвижным.
Некоторые из ужинавших даже не успели покинуть своих мест. Свинцовый кнут хлестнул по залу, высекая из сидящих то, что сперва казалось россыпями темно-алых искр. Искры эти мгновенно тухли, опустившись на скатерти и ковры, делаясь крохотными карминовыми кляксами. Человеческие головы лопались вперемешку с фужерами и бутылками, со столов прыскало водопадами, вперемешку со стеклянным крошевом, золотистое шампанское. Салфетки взметнулись в воздух тлеющими птицами, беспорядочно разлетелись в стороны. Жалобно звякнув, рассыпалась черепками фарфоровая ваза.
Автоматон стрелял, перезаряжал револьвер, и стрелял вновь. Получалось у него это ловко до автоматизма. Он даже не смотрел на оружие, будто оно было обособленной частью его тела, не нуждающейся в особом контроле. Семь выстрелов, потом наполненная короткими быстрыми щелчками пауза — и револьвер снова грохотал, терзая и без того изуродованный интерьер ресторана, вырывая из него клочья и заполняя пол бесформенными обломками.
Официант попытался выскочить через кухню, но реакция автоматона не оставила ему шансов. Первым выстрелом официанту раздробило бедро, он замер, привалившись к столу, вторым швырнуло на пол. Еще один джентльмен из ужинавших бросился к выходу, но, прежде чем он успел сделать два шага, пуля ударила его в затылок. Голова джентльмена беспомощно дернулась, из лопнувшей скулы в потолок хлестнуло тягучей винной струей, словно из горлышка слишком поспешно откупоренной бутылки.
Автоматон убивал так же равнодушно, как делал все прочее. Он даже не морщился. Он шествовал по залу, раз за разом разряжая пистолет и, верно, чувствовал себя не более чем активно работающей деталью сложного механизма. Вертящейся фрезой в станке.
Герти упал на четвереньки и покатился под стол, не обращая внимания на ушибленное колено. Над его головой пули с методичным хрустом рвали столешницу, вниз, застревая в волосах, сыпалась белесая деревянная труха. Зал ресторана затянуло едким пороховым дымом, который плыл теперь клочьями, окутывая изуродованную мебель и облизывая выщербленные пулями стены. Беззвучно разлетались по воздуху клочья обоев, стонали раненные, жалобно хрустело под ногами автоматона стекло разбитых фужеров.
— А ведь это вы во всем виноваты, мистер Уизерс, — произнес автоматон своим скрипучим голосом, исполненным явственного и вполне человеческого презрения, — Я ведь на самом деле хотел дать вам денег и исчезнуть. Но вы сделали это невозможным.
Герти хотел возразить, но горло сжало спазмом, да и челюсти сомкнулись намертво, как зубья капкана, наверняка и не разжать без ножа… Он торопливо полз под столами, отодвигая головой свисающие саваны скатертей, местами заляпанные свежей кровью. Иногда это было вино.
Очередная пуля хлопнула в ярде от его руки, выбив в паркете неровное отверстие. Герти инстинктивно откатился в сторону. И едва успел отдернуть ногу — еще одна пуля разочарованно взвизгнула, едва не размозжив его колено. Герти задыхался, переползая с места на место, легкие мучительно клокотали в груди, втягивая в себя воздух вперемешку с пороховыми газами. Сердце тарахтело, словно его набили мелкими камешками и теперь трясли изо всех сил.
Автоматон не оставит его. Он сошел с ума. Вероятно, какой-то сбой в программе. Фатальная ошибка. Механический гений, первый и единственный в своем роду, стал убийцей.
«Этого и стоило ожидать, идиот! — дребезжала в голове мысль, сама похожая на осколок стекла, — Диалог машины и человека!.. Автоматоны никогда не славились надежностью!»
Критическая нагрузка оказалась смертельной для тончайшего механизма, пусть даже столь сложного. А смерть человека для механического разума, незнакомого с моральными ограничениями, не представляла собой трагедии. Всего лишь прекращение запутанного и никчемного биологического процесса.
Как и его, Герти, смерть.
На веранде, за стеклянной стеной ресторана, мелькнул ярко-красный мундир швейцара. Судя по всему, он, испуганный стрельбой, пытался сообразить, что происходит внутри. Автоматон, мгновенно повернувшись, выпустил в него две пули. Как ни странно, промахнулся. Швейцар, проявив удивительное для его грузного тела проворство, рухнул ничком на землю и откатился в сторону, невидимый среди кустов. Автоматон выпустил ему вслед еще две или три пули, непоправимо испортив еще несколько стеклянных панелей, и вернулся к Герти.
Тот, обмерев от ужаса, продолжал неуклюже ползти, прикрываясь столами. Сколько раз выстрелил автоматон? Пять? Может, шесть? Если у него разряжен барабан, возможно, есть шанс вскочить и в несколько прыжков оказаться снаружи…
Щелк. Щелк. Щелк.
Герти едва не рассмеялся злым и едким, как кислота, нервным смехом. Он бы не успел сделать и шага. Автоматон знал свою работу. Его движения были по-механически отточены. То же самое, что соревноваться в скорости с автоматическим станком.
Какой-то бедолага в клетчатом сюртуке попытался подняться с пола. Он квакал с полным ртом крови и пучил глаза. Автоматон хладнокровно застрелил его в висок. Комья серой мякоти прилипли к обивке стула, а клетчатый человек опрокинулся навзничь, суча ногами.
Герти продолжал ползти, не замечая, что осколки столовой посуды режут его ладони и предплечья. Он подтягивал тело, которое стало весить не меньше трехсот фунтов, и толкал его вперед. Разум его понимал, что это не может длиться вечно. Автоматон медленно и неспешно загонял его в тупик, туда, где маячила глухая стена. Но тело отказывалось это понимать. Пока в нем циркулировала кровь, оно отчаянно сопротивлялось. Животная неконтролируемая реакция. То, что невозможно превратить в рисунок на перфокарте.