Он приехал домой вчера вечером, когда бабушка привезла Артема с дачи.
Чтобы не травмировать ребенка перед поездкой.
Мы с Артемом ужинали.
Рома кивнул мне так, словно мы виделись час назад.
Повозился с Артемом.
— Садись ужинать! — сказала я очень приветливо. Ощущая себя Элизабет Тейлор на премьерном показе.
Дети все чувствуют. Их обмануть очень трудно. Но именно это я и собиралась сделать. Артем должен был улететь завтра в Лондон, не догадываясь о том, что дома что-то происходит.
Рома сел за стол:
— Я не очень голоден.
— Давай чайку?
Я принесла чашку и чайник. Достала из холодильника торт. «Ледяной». Супер.
Рома недоверчиво косился на меня. Моя забота его настораживала.
Я налила чай.
— Приедешь и сразу отдашь пятьсот долларов мисс Сэмсон, понял? А она будет тебе выдавать, когда вы по магазинам поедете, — объяснял Рома Артему, не обращая на меня никакого внимания. Даже спасибо не сказал.
— Мисс Смен? — переспросил Артем.
— Мисс СЭМСОН, — отчетливо повторил мой муж.
— Мисс С-Э-М-С-О-Н, — старательно проговорил Артем, — Ну ладно. Там футбол начался.
Я слышала, что Рома улегся на диван в гостиной и включил телевизор.
Я терпеть не могла, когда все еще едят, а он уже уходит.
И он это прекрасно знал.
Почему он так себя ведет? Как будто я провинилась в чем-то? Как будто это не он, а я ушла?
Что если на него не кричать, так он думает, что я чувствую себя виноватой?
Он что, не понял, что я такая хорошая не потому, что заискиваю перед ним — а из-за Артема?
Я в бешенстве подлетела к нему.
Он вальяжно развалился среди подушек.
— Будь добр встать и общаться с сыном! — прошипела я. — А футбол можешь в гостинице посмотреть. Или где там?
В его глазах появилось то выражение, которое было у него за секунду до того, как я ударила его по лицу в прошлый раз.
Наверное, он решил, что сейчас получит еще одну пощечину.
Рома вернулся на кухню.
Артем посмотрел на нас подозрительно.
— Да я уже доел. Ссорьтесь.
— С чего ты взял, что мы ссоримся, малыш? — ласково спросила я.
Рома стоял в дверях.
— Просто твоя мама расстроена из-за того, что ты завтра улетаешь.
— И папа очень расстроен, — проговорила я в тон.
— Мама просто места себе не находит!
— Зато папа очень быстро нашел.
— Слушайте, вы мне надоели! — Артем обычно воздерживался от подобных фраз.
Мы в изумлении замолчали.
— Артем! Что это такое? Как ты разговариваешь? — Я опомнилась первой.
Артем насупился.
— Быстро ко мне в кабинет! Я хочу с тобой поговорить, — приказал Рома.
Лучше бы, конечно, не в кабинет. Потому что он уже давно стал моим будуаром.
Я представила себе, как Рома яростно расправляется с глухими занавесками. Запускает свет в помещение, которое уже забыло, как это бывает.
Артем вышел через десять минут. Судя по глазам, он плакал. Он отправился в душ. Я влетела в кабинет.
Занавески были зашторены. Действительно, какой свет в десять вечера?
— Что ты ему сказал? Ты его обидел? — Если я не кричала, то была близка к этому.
— Нет. Мы поговорили.
— Вы поговорили, а он сейчас, наверное, плачет! А ему уезжать завтра! Ты ничего не можешь делать нормально!
— Не подходи ко мне. И оставь меня в покое.
Я лягу спать здесь.
— Да как ты смеешь со мной так разговаривать?
Я гордо задрала голову. Хам.
— У Артема глаза на мокром месте, потому что он на самолете боится лететь один.
— Боится? — Я растерялась.
Рома кивнул.
— А что ты ему сказал? — Я озадаченно села в кресло.
— Мы загадали: «Если стюардесса будет симпатичная и возьмет его за руку, значит, все будет нормально».
Я улыбнулась. Рома, конечно, молодец. Стюардесса по правилам сопровождения малолетних детей должна будет взять его за руку.
— Ром, а если она будет несимпатичная?
Зазвонил мой мобильный. Номер Машки. Мы разговаривали с ней час назад. Она хотела попросить у меня денег. Просить у меня денег все равно что у нищего — бриллиантов. Моя карта была на стопе. Интересно, Рома об этом знает?
По крайней мере молчит. Я сама просить не буду. Пока.
Я не ответила. В ответ на Ромин вопросительный взгляд пояснила:
— Машка.
Он кивнул.
— Так как быть, если она окажется уродкой? — переспросила я.
— Ну, ты понимаешь… Придется немного испортить вкус ребенку и сказать, что она симпатичная. Надо же чем-то жертвовать.
— Ага. А через пятнадцать лет он приведет нам долговязую жердь с лошадиной улыбкой. И будет ждать твоего одобрения.
— Не волнуйся. Мы найдем общий язык.
Говорить вроде как больше было не о чем, и я вышла.
От Машки пришло SMS. «У тебя есть кокос?»
Я разозлилась. Совсем она, наверное, с ума сошла. Слать такие SMS открытым текстом? А если бы у меня дома кто-нибудь прочитал — Артем? Или Рома?
Видимо, Машка где-то здорово гуляет.
Я не ответила. И отключила телефон. А то еще ночью начнет названивать. А Рома подумает, что у меня роман. И какой-нибудь придурок не может заснуть, пока не услышит мой голос.
Я ворочалась в постели и боролась с желанием пойти к Роме в гости.
«Нет, не пойду. Решит, что я испугалась, что он меня бросит. Хотя он уже меня бросил. Вот пусть первый и приходит».
***— Красотка! — восхищенно протянул Рома, глядя на веснушчатую стюардессу, ожидающую нас на стойке регистрации. Она, словно услышав, повернула в нашу сторону свои выпученные из-за сильных линз глаза.
— Да, симпатичная, — подтвердила я оптимистично.
Ромин водитель отвез меня домой.
11
Мамочка, прости меня, пожалуйста.
И ты, Леночка тоже.
Я вас очень люблю.
Не думайте обо мне.
Психолог с шанелевской сумкой забраковала четверых. Жирно написала в заключении: «Профессионально непригодна». И аргументировала на трех страницах.
Крези была «психологически нестабильна»; от нее ожидали «неадекватных реакций в нештатных ситуациях»; личность ее «не была окончательно сформирована». И к сожалению, у нее был недостаточный уровень интеллекта.
Оля не подходила потому, что была «необучаема» и «вспыльчива», а также «не связывала с профессией свое будущее». Но самой опасной чертой ее характера оказалась «мстительность».
Клетка была «слишком романтична» и «слишком стремилась к подвигам». К тому же психолог предлагала нам не рассматривать кандидатуры моложе 25 лет.
Ей не понравилась Модель. «Не исключены личные отношения с клиентами». И вообще она «личное ставит намного выше общественного».
Подругу Модели тоже забраковали. Слишком «не развита физически». Часто болеет. Очень мнительна.
Я сидела в обшарпанном кабинете психолога и согласно кивала.
— Вообще я бы ни про одну из них не сказала «профессионально пригодна».
— А может, вам стоит встретиться с ними еще раз после обучения?
— Да, это было бы интересно.
Зазвонил телефон. Анжела.
— Не вешай трубку, одну секунду.
Я сгребла в охапку личные дела, благодарно кивнула, оставила $300 и вышла.
— Да, Анжела, извини, у меня была встреча.
Анжела говорила как будто с зажатым носом.
— Не слышу, Анжел! Сейчас я выйду.
Я толкнула дверь на улицу.
— Машка умерла.
— Что? — Мне показалось, я ослышалась.
— Машка.
Первая мысль: «Она мне вчера звонила. Не может быть».
— Она мне вчера звонила.
— Мне тоже. Правда, я трубку не взяла. Представляешь? — Анжела тоненько всхлипнула и неожиданно разрыдалась.
«И я не взяла», — подумала я.
Мне казалось, что мы говорим о чем-то постороннем. О чем-то, что можно исправить. Как будто бы, например, мы не пригласили Машку в ресторан, и теперь надо срочно ей звонить. Или не сказали, что в Третьяковский завезли новую коллекцию.
— Она умерла… — всхлипывала Анжела, — представляешь?
Перед глазами стояло лицо Машки. Смеющееся…
— Приезжай ко мне, пожалуйста, — простонала Анжела.
Я кивнула и отключила телефон.
Куда-то хотелось бежать, что-то делать.
Вдруг стало пронзительно жалко Машку. Она умерла.
Я села в машину и заплакала.
Это были грустные слезы. Не отчаянные, не истеричные. А очень грустные.
И все время ее лицо перед глазами.
Почему она умерла?
Я набрала номер Анжелы.
— А почему она умерла? — У меня было ощущение, что Анжела сейчас скажет что-то такое, что я засмеюсь и скажу: «Дурочка, это же не смерть. Просто заболела немного. Но — выздоровеет». Я почти успела улыбнуться.
— Передоз. Наверное, героин. Я тебе говорила. Ее домработница утром нашла. Вызвала «скорую». Она письмо оставила. Прощальное. Видимо, чувствовала, что ей плохо. А может, специально…
Мы плакали в одну трубку с двух сторон.
Все краски вокруг меня почему-то стали ярче.
Все краски вокруг меня почему-то стали ярче.
Листья — зеленее, небо в лобовом стекле — голубее, вывеска «ЛЮСТРЫ» передо мной — кричащего красного цвета.
Хотелось оказаться рядом с Машкой, обнять ее и успокоить, Я попыталась представить ее в морге. Окоченевшей. Не получилось.
Посиневшей.
Стало страшно.
— Анжела, я к тебе сейчас приеду.
Я задержала взгляд на нелепой красной шляпке пожилой женщины, переходившей дорогу.
Люди шли, курили, выбирали себе безвкусные шляпки — делали все то же самое, что и до того, как Машка умерла.
С ее смертью ничего не изменилось. И даже я не изменилась.
***Ее хоронили через три дня.
Прилетела Ленка из Милана. Ее сестра.
Приехала мама из Крылатского. С мужем.
По рукам ходило ее письмо. Листок из блокнота на пружинке.
Первые две строчки очень ровно.
«Мамочка, прости меня, пожалуйста. И ты, Леночка, тоже».
Дальше — строчка полетела вверх, буквы как будто непослушно скакали по бумаге и их собирали в слово. Буквы были разного размера, а последние вообще печатные.
«Я вас очень люблю. Не думайте обо мне…»
Фраза была, наверное, недописана. Все гадали, какое слово она хотела написать: «плохо»? Или, может быть, «вообще»? Или: «не правильно».
Каркали вороны.
Ее хоронили в свадебном платье.
Три года назад Машка собралась замуж. Купили платье. А свадьба не состоялась.
Я подошла к Машкиной маме. Она стояла у могилы с отрешенным взглядом.
Я улыбалась.
Она посмотрела сквозь меня под землю.
Я готова была от стыда провалиться за эту улыбку, но чем больше я нервничала, тем улыбка моя становилась шире.
Я могла и хохотать начать.
Это у меня с детства.
Первый раз я растянула рот до ушей, когда у нас в летнем лагере птенец сдох. С тех пор все время улыбаюсь. Когда другие плачут.
Однажды я расставалась со своим бой-френдом. Он меня предал. И улыбалась во весь рот.
Хотя готова была рыдать. А он смотрел на мою улыбку и чувствовал себя ничтожеством. Думал, что мне — все равно. Если бы мне было хоть чуть-чуть больше все равно, я бы рыдала. И его самолюбие не было бы так задето. Он мне потом еще несколько лет звонил.
Я немного удивилась, увидев Илью. Кто ему сказал? Наверное, секретарша.
Здесь он мне уже не показался красавчиком.
Да и одет был не очень. Пришел в черной водолазке в мае месяце. К чему эта показуха?
Все, наверное, принимали его за родственника. Бедного. Я подошла к нему.
Он выглядел каким-то испуганным.
— Ну, я поехал. Мы в Реутово живем, — проговорил он, словно извиняясь.
При чем тут Реутово? Просто хочет побыстрее уехать. А зачем приезжал тогда?
— А мы на Рублево-Успенском. — Не знаю, зачем я это сказала? Прозвучало как приговор.
— Никит, как получилось, что вы с Маней вместе что-то делали? Это агентство? — спросила Ленка.
Я пожала плечами:
— Не знаю.
— Ты видела, что с ней творилось?
— Видела.
— Так почему мне не позвонила? — Ее голос был полон возмущения. — Почему?
— Мы дружили. Ей бы это не понравилось…
Она посмотрела на меня с ненавистью.
Я хотела сказать ей, что «еще твоя младшая сестра мне звонила. Ночью. Но я не взяла трубку — боялась, что она попросит денег. А может, она хотела попросить о помощи!»
Машка умерла в четыре часа утра.
Я заблаговременно отключила свой телефон.
Лена еще раз посмотрела на меня и быстро отошла. Наверное, я в ее жизни больше не существую. Как и Машка. Она потеряла нас обеих.
Поминки были в Центре международной торговли. Машка терпеть не могла это место. Говорила — «лоховское».
Я думала об этом и плакала в туалете.
Мертвая — это все равно что «новорожденная». За тебя решают другие. Просто потому, что не знаешь, как им все объяснить. Просто не можешь донести до них свои мысли. Только перспектив меньше. Хотя кто это знает?
Я насыпала кокс тонкой струйкой.
«Машка, я тебя люблю».
***Ленка искала друзей своей сестры.
Никто в дружбе с ней не признавался.
Ленка подозревала меня.
Она говорила со мной холодно и с ненавистью.
Один раз мне позвонила Машкина мама. Она рыдала в трубку. Она кричала, что это мы не уберегли ее девочку.
Мне хотелось стать глухой.
Приходили из милиции. Хорошо, что Артем улетел. Тамара косилась на меня с подозрением.
Милиция приходила по просьбе Ленки. Выспрашивали. Подозревали.
— Я не виновата! — однажды закричала я в трубку.
— А я так не думаю, — ответила Ленка.
— Это ты ее бросила! — обвинила я. Хотя на самом деле так не считала. Виновата была я. Я — ее подруга. Я — ее старше. Машка умерла из-за меня.
По-моему, милиция тоже так думала.
Как вообще все это могло произойти?
Хочется убежать. Но куда?
Или правильней — от чего?
Хочется стать хорошей. Чтобы подруги не умирали.
Завести новых подруг и начать новую жизнь.
12
Получи: пошел ты со своими деньгами!
Ты сам стал в моей жизни лишь банковским счетом!
Я припарковалась на втором этаже подземной стоянки. Второй этаж — для сотрудников.
Я в первый раз приехала в наш офис после смерти Машки.
Я медленно шла по коридору, словно тянула время.
Сзади хлопнула дверь. Я обернулась.
Анжела. На высокой шпильке и с розовой сумочкой-кошельком.
— Ужас! — сообщила она вместо приветствия. — Мало того что мы им компьютер купили, так теперь я еще бумагу должна покупать для принтера!
Я улыбнулась.
Анжеле легко выбирать себе работу. Никто не откажется от сотрудников, покупающих компьютеры и бумагу.
— Все! Не начнут платить мне зарплату — уволюсь!
Наша секретарша читала «Менеджера мафии». Я кивнула ей и прошла в кабинет.
Я думала о Машке. Я как будто ощущала ее присутствие. Сейчас я толкну дверь, и она окажется там. С очередной телохранительницей.
Мой кабинет оказался битком забит человечками. Они сидели в креслах, на диване, перемещались по периметру на своих коротких ножках. У них были очень серьезные глаза. И большие головы. Некоторые из них были похожи на игрушки Артема.
Лилипуты.
Я аккуратно прикрыла дверь.
— Что это? — спросила я секретаршу.
Она с трудом оторвалась от книги.
— Лилипутки. Вы же хотели. Восемь человек.
— Отлично.
Я вернулась в кабинет.
Маленькая женщина с детским хвостиком встала мне навстречу и представилась Ангелиной Сергеевной. Старшей. Спросила, что, собственно, мы можем им предложить?
— Только никакие обнаженки, расчлененки, расписенки мы не рассматриваем. Мы — серьезная труппа. А то, знаете, когда просят одних женщин — это настораживает.
Мне стало ужасно смешно. Первый раз с тех пор, как умерла Машка.
— Никакой обнаженки! — пообещала я.
Малыши радостно зашевелились.
— И два выходных! — продолжала качать права Ангелина Сергеевна.
Я кивнула.
— И одежда за ваш счет.
— А вы где одеваетесь?
— У нас личный портной!
Когда Ангелина Сергеевна говорила своим странным утробным голосом, она сильно жестикулировала. Я невольно следила за ее руками и никак не могла толком разглядеть ее саму.
Мне бросилась в глаза грубая кожа на ее руках. Она странно контрастировала с их размерами.
— Ну, так мы где будем работать? Рассказывайте.
Я взяла со стола листок и написала на нем адрес Роминого офиса. Почему-то крупными печатными буквами.
— Работа разовая. Несколько цирковых номеров. Сможете?
— Четыреста долларов.
— Идет. С вами расплатятся на месте. А если понравитесь — дадут постоянную работу. Все зависит от Никитина Романа Анатольевича. Я здесь написала. Кстати, у вас собачки с собой?
— Какие собачки?
— Я же просила — с собачками!
Я возмущенно оглядела притихших лилипуток. У каждой из них была настоящая взрослая сумка.
— Без собачек — полцены, — категорично заявила я. Все-таки не чужие мы с Ромой. — Номер минут на десять, не больше. Так что соглашайтесь.
— Мы готовы.
Ангелина Сергеевна оставила мне свою визитку. На ней было написано: "Труппа «Маленькие львицы». Роме понравится.
Я позвонила на охрану в Ромин офис и попросила пропустить лилипуток без препятствий.
Я нашла в Интернете адрес частного охранного предприятия с учебным центром.
Мне же надо готовить девушек. Это единственное, что я могла сделать сейчас для Машки.
На столе лежали личные дела. Эрудит, Алекс, Гора, Мадам, Байк, Мышка. Я покачала на руке личное дело Оли. Отложила в сторону. Будем доверять мнению профессионалов.
Я не могла пригласить Илью. Получилось бы, что я избавилась от Машки и стала прекрасно сотрудничать с Ильей.
Хотя его помощь мне бы сейчас пригодилась.
Охранное предприятие располагалось в полуподвальном помещении. На входе висел щит с образцами всех видов оружия.