Я буду думать о Стасе.
Я закрыла глаза. Теплое солнце бабьего лета грело мои веки.
Я загадала: если он позвонит сейчас, значит, все будет хорошо. Если буду счастлива я — значит, будут счастливы все. И любовник, и свекор — все. Если он позвонит сейчас, значит, кто-то там наверху любит меня и заботится обо мне. А значит, и обо всех, кого я люблю. А может быть, так предначертано свыше и свекор снова влюбится в свою жену? И они будут трогательно носить друг другу пледы и грелки?
А потом умрут в один день?
Я бы сама хотела так провести старость. Я попыталась представить Стаса состарившимся. Ничего не получилось. Перед глазами была только его улыбка. И его губы.
Я думала о нем, и мне хотелось петь. Громко.
И даже не притворяться, что у меня есть слух.
Хотя это не была любовь.
Я помню, как это бывало, когда я влюблялась.
Мне хотелось, чтобы объект моей любви сходил по мне с ума. Чтобы он думал обо мне каждую секунду, и чтобы не было для него ничего важнее, чем мои капризы. Чтобы он замирал, глядя на меня. Чтобы он скупал весь цветочный рынок и весь цветочный рынок, как прессованная ветчина, умещался в моей машине. Чтобы я просыпалась оттого, что слышала его голос в телефоне, и засыпала, слыша его голос в своем сердце.
Ничего этого мне не нужно было от Стаса.
Удивительно, но я просто хотела оказаться с ним в одной постели. И чтобы мы никуда не спешили. И чтобы занавески были такими плотными, что ночь могла длиться бесконечно. Когда я думала об этом, мое тело покрывалось мурашками и кружилась голова. Я была десять, нет, уже одиннадцать лет замужем и родила ребенка. Ничего подобного со мной раньше не происходило. Как же я жила?
Я хотела заниматься с ним любовью, и желание было таким огромным, что сердце в бешеном ритме стучалось прямо об кожу. Я хотела быть с ним, и мне было абсолютно все равно, что будет потом.
Наверное, так влюбляются мужчины. Своим телом. И если бы кто-то сказал мне, что в этом меньше романтики, чем в сентиментальных мечтаниях о свадебном платье, я бы сочувственно рассмеялась в лицо.
Наверное, это называется «страсть».
Я думала о нем, и мне хотелось выть.
Уверена, именно так чувствуют себя животные в брачный период.
Я вспомнила пса, который у меня был, вспомнила, как он сломя голову бегал за течными суками, и мне стало его жалко. Потому что не каждый раз ему удавалось догнать какую-нибудь из них.
Наверное, существует между людьми связь на уровне какого-нибудь астрала.
Стас позвонил тогда, когда за этот звонок я готова была отдать всю оставшуюся жизнь. Всю, кроме наступающей ночи.
— Что делаешь? — спросил он, словно мы прожили вместе сто лет и он мог предвидеть любой вариант ответа.
Поэтому я не сказала то, о чем думала: «Схожу с ума, потому что хочу тебя».
— Так, ничего. Телевизор смотрю.
— Какие планы?
«Обычные. Хочу переспать с тобой. Даже если потом ты меня бросишь».
— Не знаю. В принципе, есть хочу.
— Так, может, поужинаем?
«А вдруг он импотент? Или эгоист? Или…»
— Давай.
— На «Веранде»?
«Надену чулки. Нет, тепло. Пошло. Не надену ничего».
— Давай.
— Через час?
Я повесила трубку. Забыла попрощаться. Он понял, что я согласна? Может, перезвонить?
Я сняла с вешалки свое любимое платье. Сиреневые и желтые цветы на белом фоне. Luca Luca.
Он онемеет, когда увидит меня в нем. Он перезвонил сам.
— Так я не понял, через час?
— Ну, давай через час.
***Я позвонила Рембо из машины. Отключен. Ну и ладно. У меня другой наркотик — гормональный. Любовь.
Я зашла на «Веранду», улыбаясь еще от входа.
Стас уже ждал меня.
Официанты с интересом разглядывали его.
С кем это я? И кто он такой?
Мы долго выбирали вино. Потому что все время начинали говорить о чем-то другом.
Наконец заказали первое попавшееся.
По-моему, Willa Antinori.
Интересно, у него хватит денег, чтобы оплатить счет?
Я заказала кальян. Какую-то еду.
С моего лица не сходила дурацкая улыбка.
С его щек не пропадали ямочки.
Мне казалось, что все на нас смотрят и все все понимают.
Мы трогали друг друга глазами.
Я ощущала его почти физически.
Он болтал какую-то ерунду. Рассуждал про сигары. Мне было смешно.
Мы оба не притронулись к еде.
Выпили бутылку Willa Antinori.
На следующий день я не смогла вспомнить, о чем мы говорили.
Но мы все время о чем-то говорили.
Иногда я останавливала себя, чтобы дать возможность говорить ему.
Кальян закончился.
Еду унесли.
Расстаться было невозможно.
— Что будем делать? — несмело спросил он.
Я пожала плечами. Посмотрела на него из-под ресниц. Ответ на свой вопрос он должен был прочитать у меня в глазах.
— Может, заедем ко мне? — спросил он. Ямочки исчезли.
Я кивнула. Хорошо, что не пришлось предлагать самой.
Он жил на Кутузовском. Это близко.
Я давно не была в таких грязных подъездах.
Он взял меня за руку. Как в школе. Как маленькую.
Я и сама жила когда-то в таком же подъезде.
***В лифте мы не отрываясь смотрели друг на друга. Мои губы хотели его губ, и каждый кусочек кожи моего тела хотел его тела. Мы смотрели друг на друга и тонули в глазах друг друга. Он был так близок, что кружилась голова.
Мы были как несчастные, замученные жаждой люди, которым дали кипяток. И они дули на него. Они не пили, обжигаясь. Они держали его в руках, и от этого их жажда становилась еще мучительней. Но они медленно дули на кипяток, предчувствуя наслаждение и наслаждаясь этим предчувствием. Какой бы вода ни оказалась на вкус, это будет вкус удовлетворения.
Лифт открылся. Я смеялась, пока Стас открывал дверь. Он долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Он приложил палец к моим губам. Дверь открылась. Свет был или нет? Я не помню.
Одежда — это не то, что нужно в такую ночь.
Жадные губы, нежные пальцы. И совсем иногда — слова, их не понимаешь, потому что они вообще ничего не значат. Но в то же время они значат так много!
У каждой ночи есть имя.
Эту ночь звали Страсть.
Капельки пота на висках и бездна, в которую погружаешься вместе. Держась за руки так, что ногти впиваются в кожу. И нежность. Всепоглощающая, бездонная, в которой растворяешься настолько, что не чувствуешь своего тела. Но что может быть важнее своего тела в такую ночь?
Только его тело.
Мы лежали не просто обнявшись. Мы лежали так, как живут сиамские близнецы — просто не представляя себе, что может быть по-другому.
Вкус его тела был на моих губах.
Его запах впитала моя кожа.
Секс — это как объяснение в любви: всегда приятно. Почти всегда — по-разному. Зависит от темперамента. Можно ограничиться тремя словами, можно сложить поэму. Причем три слова от любимого человека заменяют поэму.
— Выходи за меня замуж, — сказал Стас.
— Конечно, — кивнула я.
Мы как будто следовали сценарию. Идеальному сценарию идеальной ночи.
— Я люблю тебя, — сказал Стас.
Или мне это приснилось? Потому что, когда он сказал это, я уже спала.
У него был большой коричневый холодильник. Абсолютно пустой. Только квашеная капуста.
Стас спал. Я хотела есть.
Я села на пол, обхватив банку ногами. Я с удовольствием доставала пальцами капустные листья.
Сколько лет прошло с тех пор, как мы устраивали такие пикники с Ромой?
Мы провели с ним тогда вдвоем трое суток.
Не выходя из дома.
Мы съели все, что хранилось в его шкафах.
Я варила макароны, и мы кормили ими друг друга, прямо из кастрюльки, руками. Мы облизывали друг другу пальцы и губы. Мы жадно разрывали одну макаронинку зубами с двух сторон.
Мы не одевались три дня.
Не проходило десяти минут, чтобы мы не целовались.
Мы обнимались каждую минуту.
Мы смеялись над какой-то ерундой и еще несколько лет находили эту ерунду смешной.
Мы придумывали друг другу прозвища.
Мы объяснялись друг другу в любви своим телом. Как давно это было!
Я смотрела на спящего Стаса. Он улыбался во сне.
Я хотела домой.
Я собрала свои вещи с пола и оделась в ванной.
Убрала капусту на место.
Вышла из квартиры, тихонько хлопнув дверью. Я чувствовала себя героиней французского романа.
Романа, который закончился, не успев начаться.
Без чулок было холодно. Бабье лето длилось два дня.
21
Мне хотелось, чтобы мою банку никогда не открыли.
Мне бы хотелось всю жизнь провести в тесноватом мирке огурчиков, делающих вид, что они — рыбки.
Рома долго не брал трубку.
Стояло раннее утро, но улицы не были пустынны.
Машины послушно останавливались на светофорах.
Меня подрезал 220-й «мерседес». Такой же, какой был у меня. Может, мой?
На светофоре стояли «тойота» и старая маленькая «ока». «Мерседес» встал за «окой». Я бы тоже так сделала. Маленькая «ока» оценит проявленное доверие и стартанет первой. Даже рискуя потерять педаль газа. А «тойота», наоборот, помедлит, наслаждаясь своим секундным — мнимым! — преимуществом.
Рома ответил заспанным голосом.
— Как дела? — спросила я бодро.
— Давай попозже. Я сплю.
— Подожди. Я по тебе соскучилась.
Мне показалось, что он не расслышал.
— Алло, Ром?
— Никит, чего ты хочешь?
Я представила себе, как он сел на кровати.
Взял сигарету. Щелкнул зажигалкой. Закутался в одеяло.
Все такое родное и знакомое.
— Я соскучилась, Ром.
— Как Артем? Он звонил мне вчера.
— Я соскучилась! — закричала я. Он что, не может поверить собственным ушам?
— Никит, это просто у тебя настроение такое, — тихо сказал Рома, — тебе стало обидно, что я давно не звонил.
— Да нет! — Рома в своем репертуаре. — Ром, возвращайся. Я хочу домой. И хочу, чтобы дома был ты. Никакое не настроение.
Рома молчал.
— Я устала жить без тебя, Рома.
— Нет, Никит. Я уже не вернусь.
— Почему? — Я не понимала, что это — игра какая-то?
— Я не смогу с тобой больше жить. Ты просто не представляешь себе, насколько мне хорошо одному.
Я повесила трубку.
Он издевается? Или это нарочно?
Снова набрала его номер.
— У тебя кто-то есть, Рома?
— Не в этом дело.
— У тебя кто-то есть? — закричала я.
— Да нет у меня никого.
— Тогда что же?
— Я не хочу жить с тобой.
— Думаешь, я с тобой хочу? Да я просто так позвонила! Думаешь, ты мне нужен? Да у меня любовник молодой! Он на мне жениться хочет!…
— Извини меня, Никит…
— Я изменила тебе! Ты слышишь? И мне было очень хорошо!…
— Ты не заводись, ладно? Хочешь, пойдем вместе позавтракаем?
— Да пошел ты знаешь куда?
Я кричала так, что перекрикивала гудки в телефоне.
Достала из бардачка валерьянки.
Снова набрала Ромин номер. Телефон был отключен. Вот свинья.
Этого не может быть, потому что просто не может быть.
Я выпила валерьянку.
Расплакалась. Меня бросил муж.
Нажала на газ. Не было никакого смысла куда-то ехать.
Я свернула в сторону химчистки. Надо забрать пальто. Потом заехать в магазин, купить стиральный порошок.
Потом застрелиться. Жизнь потеряла всякий смысл.
***Колонотерапия — это клизмы по-научному.
Катя увлеклась ими с таким же рвением, с каким еще недавно изучала йогу. Каждый день с 4 до 5 сухонькая женщина в белом докторском халате вставляла шланг в ее прямую кишку и закачивала по нему специальный состав, имевший своей целью промывание кишечника. К шлангу, вероятно, была приделана портативная камера.
Потому что изображение своих внутренностей с 4 до 5 Катя рассматривала на плоском мониторе, как научно-популярный фильм. Под комментарии женщины в белом халате.
Курс состоял из 10 процедур по 80 долларов.
После первой процедуры Катя позвонила в состоянии легкой эйфории.
— Представляешь, — прошептала она в трубку, словно боясь, что ее услышат, — у меня глисты. Я видела их прямо на экране. Это отвратительно.
— Наверное, съела что-нибудь, — предположила я, думая о том, что у Кати с ее девицами и поездками еще и не то может быть.
— Доктор сказала, что глисты есть почти у всех. — Катя словно читала мои мысли. — Тебе тоже надо пойти.
— Обязательно.
У Барона Мюнхгаузена в распорядке дня с 4 до 5 был «подвиг». У Кати — клизма.
Я лежала на полу своей ванной и смотрела в потолок.
В конце концов, почему бы не сделать клизмы? Но только пусть приходят сюда и делают их прямо здесь.
Я немного поплакала.
Я все время думала об этом юноше. Который сейчас у таджиков.
Я пыталась представить его. Наверное, красивый. Высокого роста. С темными грустными глазами. И тонкими длинными кистями рук.
Почему-то я представляла такого юношу, которого хотелось жалеть.
Он сказал, что его бьют. Что у него на глазах повязка.
Наверное, у него связаны руки. Затекли и болят.
Ему дают пить? И есть?
Его не насилуют?
Образы грязных пьяных таджиков, сдирающих одежду с темноволосого юноши, разрывали мое сердце на миллиарды острых и ядовитых осколков, которые рассыпались по моим внутренностям. Но я никак не могла прогнать эти образы. Как вообще таджики относятся к гомосексуализму?
Я взяла телефон.
Одновременно он прошептал: «Message». Потом чуть громче: «Message». Потом еще чуть громче. Я скачала это из Интернета. Так было, когда мне приходили сообщения. Через несколько секунд телефон дурным голосом уже орал на всю квартиру: «Message! message! message!»
От Стаса.
«Я хотел снять про тебя кино. Но никак не мог решить, что должно быть на экране? Твое тело? Или твои глаза?»
У Ромы отличная служба безопасности. Они все сделают как надо.
Я набрала Ромин номер.
Телефон заблокирован.
Я снова расплакалась.
Дурак. Он отключил телефон. Из-за меня. Думает, я буду названивать ему.
Я ведь позвонила только из-за того, что надо помочь его папе.
Второе SMS от Стаса.
«Где ты? Отзовись!»
Я смотрела в потолок и чувствовала себя законсервированным огурчиком.
Огурчик, после того как его законсервируют, становится похожим на рыбку. Плавает себе за стеклянной стенкой.
Мне бы хотелось, чтобы мою банку никогда не открыли. Мне бы хотелось всю жизнь провести в тесноватом мирке огурчиков, делающих вид, что они — рыбки.
Надо бросить коко-джанго. А я и бросила.
Рембо нет уже две недели.
Позвонила Мадам.
Больного Сайда отпустили на выходные. Он сказал свекрови, что пойдет к своему брату. У таджиков все — братья.
Мадам считала, что это — наш шанс.
— Я не упущу его, — пообещала она.
Я отправила ей на помощь Гору.
Эрудит осталась в доме.
Хотелось позвонить в милицию и переложить все на чьи-то надежные плечи.
Я боялась все испортить.
Ни в одном кино родственники похищенных не обращаются в милицию.
А может быть, Сайд приведет моих девушек сразу туда, куда надо?
Может же такое быть?
Первый раз за весь день мне стало легко.
Я даже ответила на звонок Стаса.
— Я хотел сказать тебе спасибо за эту ночь, — все-таки у Стаса очень сексуальный голос, — такого в моей жизни никогда не было.
— Спасибо, — произнесла я кокетливо. Словно его слова были банальным комплиментом. — Что делаешь?
— Работаю. Знаешь, у меня столько новых идей! Ты — мое вдохновение.
— Клево.
— Моя муза.
Может, посоветоваться со Стасом? Он же мужчина.
Нет. Он или испугается, или уйдет в мир своих фантазий. Или и то и другое.
— Ты уже подбираешь себе свадебное платье?
В этой теме есть все, о чем любая женщина будет говорить часами и с придыханием; замужество и одежда. Один этот вопрос сделает женщину лучше и добрее в несколько раз.
Я рассмеялась. Сказала очень нежно:
— Конечно. Какой бы ты хотел меня видеть?
— Голой, — ответил он.
— Заколку можно?
— Да. Сосредоточься на дизайне заколки.
Он спросил, во сколько мы увидимся. Я сослалась на семейные проблемы.
— А можно мне поучаствовать в их решении? — спросил Стас.
Конечно. Последи за Саидом. Убей его товарищей. Освободи заложника. Объясни всем ситуацию — и можно идти ужинать. В японский.
— Еще успеешь, — пообещала я.
Я отправила Роме SMS.
«Срочно перезвони»
Он получит его, как только включит телефон.
Позвонила Катя. Я машинально посмотрела на часы. Половина пятого. Неужели она собирается вести «репортаж с места событий»? Рассказывать мне про своих глистов и пользу клизм прямо с той кушетки, на которой она лежит лицом вниз?
— Алле.
Всхлипывания и рыдания.
За последнюю неделю такая реакция на мое «алле» ужа стала нормальной. Попробую говорить «да».
— Этот идиот переспал со Снежанной! — прорыдала Катя.
Надеюсь, эту новость она узнала не с трубкой в попе.
Речь шла об Антоне. Не потому, что он — идиот. А потому, что он уже давно поглядывал на Снежанну. И это замечали все, кроме Кати.
— Откуда ты знаешь? — спросила я. Как будто это имело какое-то значение.
— Прочитала ее SMS в его телефоне. Ты знаешь, как она его там называет? — Катя слегка завывала и шмыгала носом каждую секунду.
Мне было ужасно интересно, как может называть Снежанна Антона. Если, например, своего олигарха она называет Пузиком.
— Что будешь делать? — Мне казалось, что чем спокойнее я говорю, тем лучше для Кати.
— Не знаю.
Катя перестала всхлипывать.
— А он что говорит?
— Говорит, что ревность надо убрать. Что ревность все убивает.
— А…
Мы помолчали.
Я не знала, можно ли убрать ревность. Рома никогда мне не изменял.
Про ревность лучше спросить его.
Неужели он так же всхлипывал, узнав про очередного моего любовника? Вряд ли. Скорее всего, просто тер свою бровь большим пальцем правой руки, как всегда, когда он нервничал. Как всегда, когда я доводила его.
— Может, правда? — вздохнула Катя. — Может, не обращать на это внимания? Он говорит, что это животный инстинкт. Ничего общего с любовью не имеет.