Однако уверенность помогла Луису. Ни одна веточка предательски не хрустнула под ногой, ни разу не ступил он в страшный прогал, с торчащими, как иглы, побелевшими от времени и дождей острыми сучьями, которые так и норовят проткнуть, распороть, оцарапать до крови. Ни разу мягкие туфли (не лучшим образом приспособленные для лазания по кучам валежника) не заскользили на бархатистых замшелых стволах. Он не споткнулся, не покачнулся под неистовыми порывами ветра, завывавшего в густом ельнике.
Луис заметил Джада — тот постоял на вершине и начал спускаться, точно проваливался: сначала по колено, потом по пояс… Луч фонаря выхватывал из тьмы ветви деревьев уже по другую сторону… барьера. Да, именно барьера. Преграда на пути. Так стоит ли притворяться, будто это обычная куча валежника.
Вот и Луис добрался до вершины, на миг задержался, уперев правую ногу в толстый сук, торчавший из кучи, левой нащупав не очень-то надежные, пружинящие ветви — может, сухие еловые лапы? Но вниз не посмотрел, лишь перекинул тяжелый пакет с Чером в левую руку, а лопату — в правую. Подставил лицо ветру, бесконечному и неистовому, ерошившему волосы. Вдохнул холод ясного и… бесконечного вечера.
Спокойно, даже небрежно начал спускаться. Раз толстая, с руку, ветвь вдруг с треском обломилась под ногами, но Луис и ухом не повел, лишь переставил ступню чуть ниже на сук потолще. Даже не покачнулся. Теперь он, похоже, понял, как офицеры во время первой мировой разгуливали под градом пуль по брустверам окопов и еще беспечно насвистывали. Безумие, но именно оно и упоительно.
Луис спускался, не сводя глаз с маячившего впереди фонарика. Вот Джад остановился, подождал. На земле Луиса охватила бесшабашная радость — точно бензину в костер плеснули.
— Перелезли-таки! — воскликнул он. Бросил лопату на землю, хлопнул Джада по плечу. Вспомнилось, как мальчишкой он залез на самую вершину яблони, тонкие ветви гнулись под ним. И сейчас, как и двадцать лет назад, он чувствовал себя молодым, все внутри пело. — Перебрались-таки!
— А вы что, сомневались? — спросил Джад.
Луис хотел было сказать что-нибудь вроде: А КАК ЖЕ? НАМ ЕЩЕ ПОВЕЗЛО, ЧТО ЖИВЫ ОСТАЛИСЬ! Но промолчал. Ведь никаких сомнений у него и не было. С того момента, как Джад подошел к завалу, ни страха, ни беспокойства — а как назад доберемся? — он не ведал.
— Не очень, — сказал он наконец.
— Пошли. Нам еще чуток, мили три осталось.
За «барьером» тропа продолжалась, местами очень широкая, и, хотя фонарик выхватывал лишь полоску посередине, Луис чувствовал, что деревья отступили, шагалось свободнее. Он даже приметил в вышине звезды — значит, кроны деревьев не смыкались над тропой. Раз что-то или кто-то прыгнул на свет фонаря впереди, сверкнули зеленые глаза — и ОНО исчезло.
Иногда тропа суживалась так, что кусты цепляли Луиса своими мертвыми пальцами за воротник куртки. Он все чаще менял руки с тяжелой поклажей, но плечи уже ныли. Наконец, поймав нужный ритм, зашагал без остановок, как робот. Или впрямь место это заколдованное, и он подпал под его чары? Вспомнилось, как еще школьником он с друзьями и подружками отправился за город. Сначала посидели у костра, потом все разбились на парочки. Забрели они к самой электростанции, там грунтовая дорога кончалась. Так вот, не успел он всласть нацеловаться с подружкой, как она запросилась домой или хотя бы подальше отсюда, потому что здесь вдруг ни с того ни с сего зубы (правда, почти все с пломбами!) заболели. Луис и сам был рад уйти оттуда. Казалось, сам воздух вокруг электростанции давит и тревожит. Нечто похожее и сейчас, только стократ сильнее, и вместо подавленности, наоборот, приподнятость. И еще…
Джад остановился. Дальше тропа сбегала под уклон. Луис, задумавшись, едва не столкнулся со стариком.
— Вот мы почти и на месте, — обернувшись, сказал тот. — Дальше идти трудно, почти как по валежнику. Но не робейте, тверже шаг. Идите за мной и под ноги не смотрите. Видите, спуск? Так вот, внизу начинается БОЖКИНА ТОПЬ, это индейское прозвище. А белые — туда в основном скупщики меха наезжали — назвали это место ГИБЛЫМ БОЛОТОМ. Правда, те, кому удавалось ноги унести, больше не наведывались.
— Там что: трясина, зыбучие пески?
— Вот-вот, пески эти самые. Они тут с допотопных времен, а изнутри бьют ключи, вот на поверхности-то все и пузырится да булькает вроде. Мы-то просто песками зовем, а как по-научному, не знаю. — И он пристально взглянул в глаза Луису. Тому почудился недобрый огонек в глазах старика. Но вот луч фонарика стрельнул в другую сторону, и огонек в глазах потух. Джад продолжал: — Тут много странного происходит… Даже воздух особый… электрический… даже не умею объяснить.
Луис вздрогнул.
— Что-нибудь не так?
— Нет-нет, все в порядке. — И Луису вновь припомнилась ночь у электростанции.
— Даже блуждающие огоньки можно увидеть, вроде тех, что морякам в океане мерещатся. Чудные такие, как сполохи. Но вы не бойтесь. Увидите что — отвернитесь. А то и прислышаться может, будто стонет кто. Это гагары, они в карьере обосновались, далеко к югу. А звуки ишь как разносятся. Странно.
— Какие гагары? — изумился Луис. — Зимой-то?
— Да, они самые, — кивнул Джад и прибавил что-то, но Луис не разобрал. Эх, увидеть бы сейчас его лицо. Тот недобрый взгляд.
— Джад, а куда вообще мы идем? Забрались к черту на рога.
— Придем — скажу. — И Джад отвернулся. — Выбирайте кочки, бугорки.
И они пошли, высматривая, где посуше. Собственно говоря, Луис шагал наугад и оступился лишь раз, попав ботинком в застывшую на морозе кашицу. Быстро вытащил ногу и поспешил за мелькнувшим впереди лучиком фонаря. Он выхватывал из мрака темные деревья, и Луису пришли на память книжки про пиратов, читанные в детстве. Злодеи, хоронящие золотые дублоны под покровом ночи… Разумеется, одному уготовано навеки остаться на сундуке с сокровищами — он получит всенепременную пулю в сердце. Ибо пираты (так, по крайней мере, утверждали сочинители мрачных романов) верили, что мертвец — самая надежная стража.
НО МЫ ИДЕМ ХОРОНИТЬ НЕ СУНДУК С ЗОЛОТОМ, А ДОЧКИНОГО КАСТРИРОВАННОГО КОТА. И едва подавил взметнувшийся, как пузырьки в шипучке, смех.
Никаких стонов он не слышал, никаких огоньков или сполохов не видел. Лишь, взглянув под ноги, заметил белый без единого просвета туман, окутавший чуть не до пояса. Точно сеял мелкий-мелкий и густой-густой снег.
Вокруг вроде бы посветлело и потеплело. Точно, потеплело. Впереди мерно шагал Джад, перекинув через плечо кирку (не иначе сокровища хоронить!).
Необъяснимое, чудовищно-неуместное волнение не отпускало. Вдруг Луису подумалось: а что, если сейчас домой названивает Рейчел, и телефон все тренькает и тренькает. А что…
Он снова едва не налетел на Джада. Старик остановился посреди тропы, скособочив голову, сурово подобрав губы.
— Джад, что слу…
— Тс-с-с!
Луис примолк, настороженно огляделся. Туман чуть поредел, но собственных ботинок все же не видно. Он услышал хруст ветвей, шорох кустов. ЧТО-ТО — и, видно, большое — двигалось по лесу.
Он хотел было спросить Джада, не лось ли это (хотя самому сначала подумалось: МЕДВЕДЬ), но промолчал, вспомнив слова Джада: ЗВУКИ ДАЛЕКО РАЗНОСЯТСЯ.
Невольно подражая старику, Луис тоже склонил голову набок, прислушался: сейчас вроде далеко, а сейчас совсем рядом, точно угрожая. По оцарапанным щекам заструился пот. Он снова переложил тяжелый пакет из руки в руку. Ладонь тоже вспотела, и пакет так и норовил выскользнуть. Вот треск сучьев совсем рядом, вот-вот ОНО покажется из леса, поднимется на задние лапы, застит небо огромным косматым туловом.
Да уж, конечно, не медведь.
А что именно? Мысли в голове путались.
Но вот шум и треск стали удаляться и мало-помалу смолкли.
Луис опять едва не спросил: ЧТО ЭТО? Даже открыл было рот. Но тут из тьмы раздался безобразный, истерический хохот, с надрывом, с захлебом, пронзительный и жуткий. У Луиса похолодел, превратился мигом в ледышку каждый мускул, каждый сустав налился невыразимой тяжестью. Попробуй он сейчас побежать, рухнет снопом в песчаную жижу.
А дикий хохот раскатывался все дальше, словно лавина камней неслась с гор. То поднимался до визга, то опускался до гортанного хрипа, то переходил во всхлип. И вот затих.
Где-то над головой слышалось журчанье, словно с неба на землю сбегал ручеек, неумолчно и заунывно гудел ветер. Больше — ни звука над Божкиной Топью.
Луиса забила дрожь, низ живота заныл, плоть его сжалась в тугой комок. Именно — сжалась. Казалось, все тело сжимается, хочет спрятаться, исчезнуть. Во рту пересохло, слюна будто иссякла. И при всем при этом сумасшедшее, радостное волнение не покидало его.
Где-то над головой слышалось журчанье, словно с неба на землю сбегал ручеек, неумолчно и заунывно гудел ветер. Больше — ни звука над Божкиной Топью.
Луиса забила дрожь, низ живота заныл, плоть его сжалась в тугой комок. Именно — сжалась. Казалось, все тело сжимается, хочет спрятаться, исчезнуть. Во рту пересохло, слюна будто иссякла. И при всем при этом сумасшедшее, радостное волнение не покидало его.
— Господи, что это? — хрипло прошептал он.
Джад обернулся. Луиса поразило, как враз постарело его лицо, сейчас можно и все сто двадцать лет дать. Огонек в глазах потух. Взгляд напрягся, в нем проявился ужас. Но голос оставался твердым, уверенным:
— Гагара стонет. Пошли. Самая малость осталась.
И они двинулись дальше. Зыбучие пески кончились, Луису показалось, что вышли на поляну, хотя воздух долее не светился, и видно лишь на метр окрест — одну старикову спину. Под ногами шуршала заиндевелая трава, как битое стекло. Вот, очевидно, снова вошли в лес: запах смолы, под ногами — хвоя.
Долго ли они идут и сколько километров прошли? Луис не мог сообразить. Вскоре Джад остановился, обернулся.
— Осторожно, ступеньки. В камне выбиты. Не помню сколько: то ли сорок две, то ли сорок четыре. — И начал подниматься, Луис — следом. Ступеньки оказались широкими. Иногда под ноги попадались камушки-голыши и осколки каменьев побольше. С каждым шагом Луису казалось, что он все дальше отрывается от земли. Двенадцать… тринадцать… четырнадцать. Ветер кусал больнее, студил лицо. Неужели мы поднялись выше деревьев? Задрав голову, он увидел россыпь звезд — холодные огоньки во тьме. И сам он показался себе ничтожно малым, бессмысленным атомом. Такого еще с ним не бывало. А ЕСТЬ ЛИ ТАМ РАЗУМ? — задался он извечным вопросом. Но вместо любопытства вдруг исполнился ужаса, будто спросил о чем-то мерзком, например: «Каково съесть пригоршню живых жуков?»
…Двадцать шесть… двадцать семь… двадцать восемь…
КТО СДЕЛАЛ ЭТИ СТУПЕНИ? ИНДЕЙЦЫ? ПЛЕМЯ МИКМАКОВ? УМЕЛИ ОНИ РЕЗАТЬ КАМЕНЬ? СПРОШУ У ДЖАДА. «Резать камень», «резать ухо». Что ж это все-таки за дикий хохот, резавший ухо, рвавший душу?
Луис оступился, невольно схватился за стену. Камень старый, выщербленный, выветренный. КАК СТАРАЯ, МОРЩИНИСТАЯ КОЖА.
— Не устали, Луис? — негромко окликнул Джад.
— Ничуть! — слукавил тот. Дышал он натужно, рука с тяжелым пакетом уже затекла.
…Сорок два… сорок три… сорок четыре…
— Сорок пять. Обсчитался на одну, — сказал Джад. — Лет двенадцать сюда не заглядывал. Да и вряд ли когда еще наведаюсь. Залезайте. Вот так. — Он взял Луиса за руку и помог взобраться на последнюю ступеньку.
Луис посмотрел вокруг. Света звезд доставало, чтобы разглядеть большой узкий и плоский камень, языком торчавший из земли, верхушки елей, почетным караулом застывших вокруг каменной лестницы. Она вела на ровную площадку, сотворенную природой (такие уместнее встретить в Аризоне или Нью-Мексико). Деревья на этой плоской, как блюдце, горе (холме? пирамиде?) не росли, и снег, естественно, растаял. Повернувшись к Джаду, Луис приметил пожухлую траву, прибитую к земле холодным, злым ветром. Нет, это не одиночная столовая гора, а холм, каких окрест несколько. Однако верхушка неправдоподобно ровная, обычно холмы в Новой Англии — этакие понурые горбуны.
А УМЕЛИ ИНДЕЙЦЫ РЕЗАТЬ КАМЕНЬ? — снова ворохнулась в голове полузабытая мысль.
Джад повел его к кучке старых елей метрах в тридцати. Ветер валил с ног, но воздух был приятен и свеж. Под елями (таких огромных и старых он в жизни не видел) чернели какие-то холмики. Пустынно и одиноко на этой вершине. Но пустота живая, напоенная какой-то силой.
Чернели под елями пирамидки, сложенные из камней.
— Индейцы срыли макушку горы и выровняли, а как — теперь уж и не помнит никто. Вроде этих майя с их пирамидами. Тоже свое прошлое позабыли.
— А зачем? Зачем им эта площадка?
— Здесь они своих хоронили. Я вас нарочно привел, чтоб дочкиного кота закопать. Индейцы ведь живность домашнюю прямо рядом с хозяевами погребали.
Луис невольно вспомнил: в Древнем Египте любимых кошек и собак фараонов по смерти хозяев убивали, дабы те могли сопровождать своих обожателей и в загробном царстве. Как-то у фараона умерла дочь, и по этому случаю извели десять тысяч домашних животных, одних павлинов две тысячи и шестьсот свиней, умащенных розовым маслом, столь любимым юной властительницей.
ЕГИПТЯНЕ ТОЖЕ СТРОИЛИ ПИРАМИДЫ, КАК И МАЙЯ. НО ИНДЕЙЦАМ-ТО ЗАЧЕМ? НИКТО НЕ ЗНАЕТ. ЕГИПТЯНЕ ВОЗДВИГАЛИ ГРАНДИОЗНЫЕ ПАМЯТНИКИ СМЕРТИ. «ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ РАМЗЕС II. ОН БЫЛ ПАСЛУШНЫЙ».
Луис хмыкнул, даже хохотнул — непроизвольно и неуместно.
Джад взглянул на него без малейшего удивления.
— Принимайтесь за дело. А я пока покурю. Помогать нельзя, вы должны все сами. Всяк своего должен хоронить. Так повелось.
— Джад, к чему все это? Зачем вы меня сюда привели?
— Вы спасли Норме жизнь, — ответил старик, и хотя слова прозвучали искренне и Луис, без сомнения, поверил, вдруг у него мелькнула недобрая мысль: старик лукавит, может, даже без умысла, а по наущению, не забыть злобный огонек, мелькнувший в его глазах.
Но сейчас все это маловажно. Куда больше, чем мысли, докучает ветер, он накатывал волнами, трепал волосы.
Джад уселся на землю, прислонившись к дереву, сложил ладони лодочкой, чиркнул спичкой, закурил.
— Может, сперва отдохнете?
— Нет, нет, я не устал. — У Луиса нашлись бы и еще вопросы к старику, но так ли они важны? С одной стороны — да, с другой — нет, впрочем, хватит пока вопросов. Одно, пожалуй, выяснить необходимо.
— А удастся ли мне здесь ямку вырыть? Голый камень кругом. — И Луис показал на край площадки, рядом со ступенями.
— Верно, верно, — неспешно кивнул Джад. — Землицы здесь — с гулькин нос. Но раз трава растет, значит, и могилку удастся вырыть. И потом, здесь испокон веков хоронят. Попотеть, правда, придется.
Прав старик — попотеть пришлось. Очень скоро Луис убедился, что без кирки не обойтись. Так и работал: то киркой, разрыхляя твердый грунт, то лопатой. Руки быстро устали. Стало жарко. Ему очень хотелось как можно лучше справиться с делом. Начал тихонько напевать, как иной раз, накладывая швы пациенту. Нередко кирка попадала на камень, высекая искры, и по деревянной рукояти словно прокатывалась дрожь. На ладонях быстро появились мозоли. Внимания на них Луис не обращал, хотя, как всякий врач, очень ревностно относился к рукам. А вокруг все тянул и тянул заунывную песню ветер, все вилял и вилял меж деревьев.
Вдруг — резким диссонансом — позади камень стукнул о камень. Луис обернулся и увидел Джада — тот вытаскивал крупные камни и сваливал в кучу.
— Пирамидку поставите, — пояснил он, поймав взгляд Луиса.
— Ну-ну, — хмыкнул тот и вернулся к работе.
Он вырыл могилу с полметра в глубину и в ширину и с метр в длину — просторную, как «кадиллак». Дальше кирка то и дело высекала искры, натыкаясь на камень.
Джад придирчиво оглядел ямку.
— От такой могилы и я б не отказался, — усмехнулся он. — Впрочем, лишь бы вам понравилась.
— Может, хоть сейчас объясните, что к чему?
— Индейцы верили, что этот холм обладает чудодейственной силой. Как и весь лес окрест. И стали хоронить тут умерших, вдали от людей и суеты. Другие-то племена в этот лес и носа не совали — привидений боялись. А за ними и белые, пушниной промышлявшие, тоже стали лес стороной обходить. Наверное, увидели бегущие огоньки в песках, вот и решили, что привидения.
Джад улыбнулся, а Луису подумалось: А В МЫСЛЯХ У ТЕБЯ СОВСЕМ ДРУГОЕ.
— Потом уж и микмаки сюда дорогу забыли. Кто-то из них, по слухам, увидел здесь Вендиго, злого духа. Ну и решили, что земля эта проклята. Как горевали, как убивались! Я-то по рассказам знаю, еще мальцом слыхивал. Мне Стенли Бушар рассказывал, а он соврет — недорого возьмет, так что не поручусь, правда ли это.
Луис знал лишь, что Вендиго — злой дух северных народов. На всякий случай спросил:
— А вы тоже считаете, что земля эта проклята?
Джад снова улыбнулся, во всяком случае, обозначил улыбку, и тихо сказал:
— Я считаю, что место тут опасное. Но не для кошек, собак или хомяков. Чего остановились, Луис? Продолжайте.
Луис опустил тяжелый пакет в яму, присыпал землей. Он устал и замерз. Комочки земли глухо били в пакет и с зловещим шорохом скатывались со скользких боков. Луис по-прежнему не жалел, что пошел за стариком, но былая бесшабашная радость уже иссякла, хотелось, чтобы это ночное приключение побыстрее кончилось. Ведь еще домой возвращаться, а путь неблизкий.