– Конечно! Хочу! Делай меня подопытным кроликом!
– В этой траве в числе других компонентов есть люминал, которым тебя лечат. Собственно говоря, не лечат, а так… поддерживают. Тут же есть возможность полного излечения. А вреда никакого. Травка очанка. Витамин. Известна с древних времен. Попробуем, а?
– Попробуем. Я же сказал, что согласен. Но почему то очанка, то свет-трава?
– Это одно и то же.
– Ну лечи, лечи. Мне-то что? Хуже не будет.
Алеша просиял:
– Мне бы найти хоть нескольких больных. Проверить.
– Ну, проверяй, проверяй! – бодро согласился Антон и потянулся к бутылке. – Пить из горлышка, что ли?
Алеша отстранил его, налил настойку в маленький пузырек, заткнул его пробкой и, подавая Антону, сказал строгим голосом:
– Начнешь с одной капли. Три раза в день.
– Помилуй, Алеша, что же может совершить одна капля? Ну давай хотя по пять!
– Я сказал: по одной.
– Сколько же надо платить гомеопату? – с улыбкой спросил Антон, принимая лекарство.
– Если я тебя вылечу, – усмехнулся Алеша, – то уверяю – нет на свете таких денег, которыми ты мог бы рассчитаться со мной… А потому пусть будет бесплатно. Тем более что лечу я в соавторстве с Люсей.
– А насчет Нонны ты все же мне не ответил… – сказал Антон, стоя уже в дверях в пальто и в меховой шапке.
– Нонна потом. Сейчас свет-трава…
Закрыв за Антоном дверь, он вернулся в комнату, хотел поставить на место бутыль с травой, но остановился, задумался…
– …Нонна потом, сначала свет-трава, – вслух повторил он. – Нонна потом, сначала практика… Нонна потом, сначала экзамены… и так всегда…
Он почувствовал, что соскучился по ней. Представил себе ее большие лучистые глаза, с откровенным обожанием глядящие на него.
– Я соскучился по тебе, слышишь? Соскучился! – сказал он вполголоса, с чувством, глядя в темное окно с мелькающими красными огнями подфарников машин, бегущих по улице.
17
– Я слышу тебя, Алеша. Я чувствую: ты наконец оторвался от своих медицинских грез, вспомнил обо мне и соскучился. Да? Соскучился? Я тоже, – шептала Нонна, полулежа на диване, мечтательно глядя в потолок и рассеянно слушая лирическую музыку радиоприемника, помещенного в шкафу, вделанном в стену. – Хотя каждый день мой занят интересными развлечениями: Курт и тетя Таня точно соревнуются друг с другом, стараясь угодить мне. Они возят меня обедать и ужинать каждый раз в новые рестораны, пивные бары, за город – любоваться природой Баварии.
Позвонила тетя Таня:
– Нонночка, ужинать будем вдвоем. Я приеду за тобой. Курт на два дня выехал из Мюнхена.
– Куда же уехал Курт? – удивленно спросила Нонна. Она привыкла к своему поклоннику.
– Он… – тетя Таня на мгновение запнулась, – он уехал в Австрию.
Нонна вспомнила, что в Австрии у Курта дача, вспомнила и то, что они условились съездить туда вместе. «Видимо, Курт хочет приготовиться к этой совместной поездке», – подумала она. И тут же решила, что без тети Тани ни за что туда не поедет.
Вечером, после ужина в загородном ресторане, тетя Таня повезла Нонну в знаменитый мюнхенский пивной бар.
О! Это было внушительное зрелище! Длиннющий зал напоминал улицу. Вдоль него стояли ничем не покрытые столы и скамьи. Посреди зала духовой квартет исполнял национальную немецкую музыку. За столами сидели представители всех профессий и возрастов. Все пили баварское пиво из больших расписных кружек. Пили не закусывая.
Медные трубы, смех, песни, клубы табачного дыма, терпкий пивной запах, которого Нонна не переносила, – все это произвело на нее неприятное впечатление. Она заткнула ладонями уши и умоляюще посмотрела на тетю Таню. Та засмеялась и пошла к выходу. Нонна устремилась за ней.
Но на пути у них возникла полная, разгоряченная пивом женщина.
– Фрау Татьяна! – сказала она по-русски, но с акцентом, выдающим немецкое происхождение.
Тетя Таня приветливо поздоровалась, представила Нонну и отрекомендовала свою знакомую: фрау Анхен Краузе – преподавательница кафедры русского языка Мюнхенского института переводчиков.
Они стали договариваться о каких-то деловых встречах. Нонна рассеянно слушала и разглядывала полки с кружками, на ручках которых висели номерки. Это были персональные кружки завсегдатаев пивного бара.
– Да, я слышала: ваш компаньон уехал в Париж? – сказала Анхен Краузе. – Надолго?
– Он уехал по делам… всего на два дня, – ответила тетя Таня.
Нонна сделала вид, что не расслышала, но ей стало не по себе. Тетя Таня обманула ее. Зачем? Не все ли равно ей, Нонне, куда отправился Курт: в Париж или в Австрию? Пусть он уедет даже в Нью-Йорк или в Буэнос-Айрес!
Фрау Анхен Краузе обратилась к Нонне:
– Фрейлин Нонна, вы давно из Москвы?
– Уже две недели, – сказала Нонна. И подумала: «Всего две недели! В Москве этот срок был бы совсем незаметен. А тут?.. Мне кажется, что я уже целую вечность не видела Алешу, бабушку, Люсю, Антона. И даже по бабушкиной компаньонке соскучилась…»
– Видели достопримечательности нашего Мюнхена?
– Еще, наверно, не все. Но много интересного видела.
– Были в оперном театре?
– Да, слушала «Риголетто».
– Посетили Дахау?
– Нет. Тетя Таня, мы поедем в Дахау?
– Если хочешь – поедем. Но это страшное зрелище. Надо ли?
– Конечно, надо, – сказала Анхен Краузе. – Русские всегда посещают Дахау.
Вечером Нонна обратилась к тете Тане с просьбой: нельзя ли позвонить в Москву?
– Пожалуйста. Я сейчас же попрошу соединить с Москвой.
Нонна назвала Алешин номер.
– Друг по училищу? Это любовь? – настороженно спросила тетя Таня.
– Нет, не любовь. Просто товарищ…
И вот она услышала голос Алеши, близкий и четкий, словно из другой комнаты. Наверно, бежал к телефону: было слышно, что он с трудом переводит дыхание.
– Алеша, это я… Я так хорошо тебя слышу! А ты?
– Я тоже хорошо… Когда ты приедешь? Мне кажется, прошли годы с тех пор, как я пытался догнать твой поезд.
– Алеша… – Нонна прикрыла трубку рукой, потому что ей послышался шорох по ту сторону двери. – Ты что-нибудь хотел сказать мне тогда, на вокзале?
– А я сказал… Разве я не сказал, когда бежал за твоим поездом?
– Я не поняла, Алеша. Повтори… Прошу тебя: повтори!
– Я повторил бы сейчас, но мой лопоухий брат стоит рядом и не спускает с меня своих любознательных глаз. Скажи: тебе интересно, весело?
– Мне интересно… Но не весело. Зайди, пожалуйста, к нам. Передай привет моей бабушке от меня и от тети Тани. До скорого свидания!
Нонна положила трубку и вышла в коридор. В конце его поспешно сворачивала в кухню тетя Таня.
– Я передала от вас привет бабушке. Не возражаете? – воскликнула Нонна и поцеловала ее в щеку.
Тетя Таня растроганно обняла племянницу.
Они сумерничали в гостиной. Сидели в креслах и дымили сигаретами.
Долго молчали. Нонна обдумывала каждое Алешино слово, сказанное по телефону. Что он хотел и не мог повторить? Что?.. Тетя Таня думала о чем-то своем. Потом она заговорила об одиночестве.
– Вот если бы ты навсегда осталась со мной!
– А вы вернитесь на родину. Там у вас будет целая куча родственников! Старых друзей разыщете…
– Найдутся и друзья, – задумчиво сказала тетя Таня. – Но вернуться уже невозможно. Стара я для того, чтобы сызнова начинать свою жизнь. Стара. Мне немного осталось. Да и напрасно ты думаешь, что родина с распростертыми объятиями примет свою блудную дочь!
Тетя Таня отошла к окну, долго смотрела на чернеющие в сумерках весенние проталины, на контуры голых кустов.
Она курила, молчала и набиралась смелости, чтобы наконец высказать племяннице свою сокровенную мечту.
– Слушай, Нонночка. Ты уже не ребенок. Слушай внимательно и вдумайся в каждое мое слово.
Она напряженно подалась вперед. В ее звенящем голосе чувствовалось волнение.
– Я одинока. После моей смерти останется немалое наследство, которое, естественно, перейдет к тебе. Ты будешь богата. Но на родине твоей нельзя быть богатой. Вряд ли тебе удастся вывезти то, что я оставлю тебе… Слушай, девочка, оставайся здесь. Нет, нет, я не предлагаю тебе быть дезертиром. Ты можешь выйти замуж за Курта, и тебе дадут официальное разрешение переехать сюда, как это было когда-то со мной… А Курт безумно влюблен в тебя. Ты же видишь… Вряд ли такой жених еще когда-нибудь попадется тебе.
– Тетя Таня, что вы говорите! – воскликнула Нонна. – Я просто не понимаю, что вы говорите!
– Нонночка, ты и не отвечай мне сейчас, – умоляюще произнесла тетя Таня, делая шаг вперед. – Это слишком серьезно. Ты разберись во всем трезво. Подумай. У нас еще есть время.
Она поспешно вышла из комнаты. В нерешительности постояла в прихожей. Потом захлопнулась входная дверь, заскрипели ворота гаража, и вскоре зашуршала колесами по асфальту отъезжающая машина.
Нонна недвижимо сидела в кресле, облокотившись на низкий столик и обхватив руками голову. Она даже ни о чем, совершенно ни о чем не думала. Просто после слов тети Тани ее охватил такой страх, какого она еще никогда не испытывала. Ледяными стали руки и ноги, незнакомо стучало и замирало сердце. Потом она очнулась. Зажгла сигарету. Увидела на спинке дивана свою шерстяную кофточку и завернулась в нее, чтобы согреться.
«Слушай, девочка, оставайся здесь, – вновь услышала она слова тети Тани. – Ты будешь богата. Ты можешь выйти замуж за Курта. Вряд ли такой жених еще когда-нибудь попадется тебе…»
И вдруг Нонне стало смешно. Она засмеялась сначала тихонько, потом громче и громче. Она хотела сдержать смех, но не смогла. А потом он перешел в рыдание. Она поняла, что это истерика, вскочила, выбежала в ванную, открыла шкафчик с лекарствами… Но названия были ей непонятны.
Она пошла в свою комнату, легла на диван, укрылась пледом. Постепенно она согрелась и успокоилась, закрыла глаза и представила себя в том положении, которое рисовала ей тетя Таня.
…Такая же вилла под Мюнхеном. Возле нее маленький сад. Гараж, в котором стоит роскошный светло-шоколадный мерседес. Курт – ее муж. Он выдает ей 6 марок в день на продукты. Она экономит каждый пфенниг, покупает полуфабрикаты. Готовит завтрак, обед и ужин. Моет посуду и стирает белье в больших круглых машинах, стоящих на кухне. Муж даже не может по-русски объясниться в любви.
Она прекрасно одета, потому что тряпки в Мюнхене дешевы, ими завалены магазины.
Заниматься любимым делом невозможно. Нет времени. Да и зачем Мюнхену русская актриса?
Ни одной близкой души вокруг. Тетя Таня? Она уже давно не русская. Вот разве тот эмигрант… Она ездит в ресторан «Романов», слушает допотопную музыку, смотрит, как плачут русские эмигранты, и плачет сама по родной земле, которую от Бреста до Владивостока не проедешь поездом и в десять суток! Плачет о Москве, о сцене… об Алеше, о загубленной своей жизни.
Нонна опять засмеялась, но уже обычным смехом. Она совершенно успокоилась и теперь даже удивлялась своему недавнему волнению.
– Дураки! Ох какие же дураки! – вслух сказала она, потягиваясь и сбрасывая плед. Этим словом она наградила и Курта и тетю Таню.
Эту фразу сказала она с той самой улыбкой, с той самой интонацией, с которой говорила ее на репетиции самостоятельного спектакля, адресованную по тексту пьесы к незадачливым поклонникам.
Вспомнилось училище. Показалось удивительно давним прощание на вокзале, Алеша… Люся… Антон… И она подумала о том, как расстроен, наверное, Антон тем, что в связи с ее отъездом пришлось прекратить репетиции.
18
Антон действительно был расстроен. Из-за отъезда Нонны репетиции «самостоятельного» спектакля прекратились.
Люся снималась в фильме «Неточка Незванова», Алеша трудился над дипломом. Один Антон был не у дел. Он мог бы провести каникулы в родном улусе, у родителей, которые так скучали, так его ждали. Но он и дня не мог прожить без Люси.
Вот если бы побывать в родных краях вместе с ней!
Он родился и вырос в маленьком улусе, поблизости от знаменитого бурятского курорта Аршан. Вероятно, это было одно из самых примечательных мест Восточной Сибири. Антон часто слышал от путешественников, привыкших восхищаться южной природой, что подобного великолепия они еще не встречали.
Антон с детства изумлялся красотой Аршана и никак не мог привыкнуть к ней, не замечать ее.
Его поражали Аршанские горы – скалистые, остроконечные. Они цепью поднимались ввысь одна за другой, как гигантские древние курганы, протыкали вершинами небо и, как тот воспетый поэтом утес, ласкали на могучей груди своей прикорнувшие тучки, которые на закате и на восходе действительно становились золотыми.
Антон никак не мог насладиться неповторимой прелестью немноговодной, юркой речушки Кынгарги, которая с сумасшедшей быстротой неслась куда-то, сбивая с ног любого, кто отваживался войти в нее. Она мчалась по совершенно белым булыжникам, устилавшим ее дно, и цвет воды от этого был необыкновенный: серовато-белый, днем – с голубыми блестками от отраженного неба, с красноватыми искрами от солнечных лучей, с темноватыми разводами от тени проплывающих туч. А ночью Кынгарга длинными золотыми языками отражала звезды и безуспешно пыталась умчать куда-то переливчатую лунную дорожку.
Аршанские водопады сплошной стеной срывались со скал, до блеска отполированных водой. Раскидывая пену и брызги, с глухим ворчанием, как сказочные чудовища, водопады отрывались от скал, свертывались в пенистые клубки и ожесточенно накидывались на огромные валуны, точно пытаясь проглотить их или унести с собой. Но валуны веками стояли на своих местах. Только на мгновения освобождаясь от пены, они сверкали на солнце или при луне своими мокрыми, тоже отполированными боками и снова захлебывались пеной. А водяные чудовища уже скакали по камням дальше…
А еще ниже грозные водопады атаковали следующую скалу, с огромной выси срывались вниз, прямо на белые валуны, и становились Кынгаргой – бесноватой аршанской речкой.
Со скалы на скалу над серо-белой Кынгаргой переброшен висячий мост.
Постоять бы сейчас на этом покачивающемся от ветра легком мосточке. Полюбоваться на горы, на речку и водопады, подышать родным, чистым-чистым воздухом, ощутить незабываемую прелесть Аршана, где ты родился, вырос и почувствовал эту вечную нежность к родным местам, еще с детства взявшим тебя в полон, с детства и на всю жизнь!
Так думал Антон, от безделья лежа в постели, в комнате общежития, опустевшего на время каникул. В руках он держал письмо от отца. Отец служил милиционером на Аршане. Служил уже двадцать лет.
Антон представлял себе отца в милицейской форме, на мотоцикле. Он был чистокровным бурятом. Антон походил на отца, но русская мать внесла некоторые коррективы во внешность сына. Она наградила его узким овалом лица, сгладила желтоватую смуглость кожи и черноту волос.
А вот от кого из родителей унаследовал Антон любовь к театру и актерское дарование?
Антон, смеясь, говорил, что этот дар, вероятно, пришел к нему от двоюродного деда – прославленного шамана, который всю жизнь играл роль посланца высшей силы на грешную землю. Дикой пляской, ударами в бубен кулаками и звоном металлических украшений он доводил себя до исступления и в этом состоянии вещал народу о будущем, заговаривал болезни, изгонял злых духов.
Антон не застал деда в живых, но в фамильном альбоме хранилась его фотография, и Антон часто с любопытством рассматривал пляшущего старика, одетого в шкуры, украшенного хвостами животных и побрякушками, с перьями на голове, с бубном, перевитом разноцветными лоскутьями.
Антону, ученику советской школы, был непонятен смысл шаманства, и деда своего он с детских лет воспринимал только как актера. Не случайно, когда однажды в школе был устроен карнавал, Антон явился на него в костюме шамана, в точности скопированном с фотографии деда. И даже, к восторгу зрителей, исполнил импровизированную шаманскую пляску, за что и получил первый приз.
Но, вспоминая всю свою небольшую жизнь, Антон думал и о том, что в выборе его будущего, в формировании вкуса и наклонностей имела огромное значение красота природы Аршана: удивительные горы, неповторимые водопады и необыкновенная Кынгарга, своим сумасшедшим бегом зовущая куда-то вперед и вперед, в неизведанное.
Окончив десятый класс, Антон помчался в это неизведанное, отвергнув все увещевания и предупреждения о том, что в театральное училище простым смертным дорога заказана.
Но мечта сбылась, и он был счастлив. А теперь вот это затишье…
«Скорее бы Нонна кончала свои заграничные развлечения», – думал Антон.
19
А Нонна еще развлекалась. Шофер тети Тани привез ее обедать в пивной бар, в тот самый, в котором в 1939 году было разыграно покушение на Гитлера.
Тетя Таня встретила племянницу не одна. Нонна так и предполагала. Она уже достаточно пригляделась к характеру своей тетки и знала, что сегодня та будет избегать разговора наедине.
Тетя Таня представила Нонне совсем юного Карла Розенберга, студента богословского факультета. Карл с нескрываемым любопытством во все глаза глядел на девушку из Москвы.
Нонна тоже с интересом рассматривала высокого широкоплечего блондина с густыми вьющимися волосами, с правильными чертами лица и таким цветом кожи, которому позавидовала бы любая модница.
Карл Розенберг не имел никакого понятия о русском языке и о том, что собой представляет Советский Союз.
Тетя Таня перевела Нонне его вопрос:
– Скажите, пожалуйста, с какого возраста ваших детей отбирают у родителей в интернат?
Нонна вначале не поняла вопроса, а потом принялась так безудержно хохотать, что будущий священнослужитель и без ответа ее понял, что информация мюнхенской прессы не всегда бывает верной.
Тетя Таня сочла поведение племянницы не вполне приличным. И в то же время смех Нонны немного ее обнадежил: смеется, значит, на душе хорошо… Может быть, Германия стала ей нравиться? И быть может, она все-таки решила остаться?
– Я знаю в Москве один интернат, в котором живут дети тех, кто временно уехал работать за границу, – сказала Нонна. – Я слышала, что есть интернаты при сельских школах – для тех детей, которые живут далеко от школы, ну, например, дети бакенщиков, лесников, начальников маленьких пристаней.