— Мам, ты спишь?
Светлана Петровна уже в ночной рубашке и с кремом на лице читала в свете ночника книгу. Красивая все-таки мама женщина. И очень приятно, что все говорят, что она, Лена, на нее похожа.
— Мам, какой из папиных книжных шкафов мне можно занять?
— Любой. — Мать подняла от книги глаза. В неярком свете они казались темными и очень-очень грустными. — Не трогай только полки слева, те, которые ближе к двери. На них — мои медицинские книги. А внизу — альбомы с фотографиями. В остальных шкафах папины книги. Я думаю, чтобы освободить несколько полок, их можно уплотнить — поставить в два ряда. Тебе самой какой шкаф больше нравится?
Лена пожала плечами.
— Даже не знаю. Мне все равно. Ну, может быть, тот, который в центре. У него по бокам смешные завитушки. Я их в детстве любила рассматривать.
Мать усмехнулась:
— Папа говорил, что они напоминают ему рог горного козла. Символ богатства и мудрости в какой-то мифологии.
Мать захлопнула свою книгу:
— Но, по-моему, сейчас уже поздно. Завтра разберешь.
— А я и не собираюсь. Просто так спросила. — Лена вдруг скользнула к матери под одеяло. — Мам, как ты жила без папы весь этот год? Тебе было очень трудно?
Светлана Петровна потерла лоб:
— Ой, Лен, давай спать. Как-то жила. — Лена прижалась к ее плечу, стала тереться носом. — Ну что ты, маленькая? Работала. Ждала твоей защиты. Ждала, приедешь ты или не приедешь. Теперь буду ждать, как у тебя сложится жизнь дальше… Лен, перестань меня кусать!
— Тебе было бы очень плохо, если бы я не приехала?
— Не знаю. Все было бы по-другому. Но что сейчас говорить об этом? Ты ведь не собираешься назад?
— Вроде нет. Это в Москве считают, что мы здесь — провинциалы. А на самом-то деле, провинциалы как раз там. Приезжают в Москву, живут в ней годами, а душа-то все равно далеко.
Мама повернула голову, погладила дочь по волосам.
— У тебя, наверное, был несчастливый роман?
— Ой, мама, — Лена с досадой махнула рукой. — Какой со мной может быть роман? Кому я нужна? Для банального траханья — слишком худа и серьезна. Для женитьбы — нет московской прописки и бесприданница. А третий вариант как-то не случился.
— Я уж боюсь спрашивать, третий вариант — это какой?
— Третий — это когда любовь, — вздохнула Лена. — Самая настоящая, всерьез и надолго. Одна — и чтобы на всю жизнь. Как у вас было с папой… — Она сказала и насторожилась. Как-то предательски сильно забилось сердце. Вспомнился мужской профиль в полумраке машины и голос — приятный и чуточку насмешливый.
— Полюбишь еще. Какие твои годы… — Светлана Петровна улыбнулась ей, повернулась на бок и уютно зевнула. — Будильник не забудь на семь часов поставить.
— В Москве я ставила будильник на полшестого.
— Ну и хорошо. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, мамочка. — И Лена, выбравшись из материной постели, босыми ногами пошлепала назад в кабинет. Уютно горела лампа, отсвечивали золотом корешки ученых книг. Заманчиво распахнулся край пододеяльника на постеленном диване. Что ж, мило. Она не возражает, если теперь это будет ее кабинет. Папа был бы доволен.
Лена улеглась, но сон не шел. Может, сказалась разница во времени с Москвой в два часа. В столице еще только десять. Лена промучилась минут пятнадцать, потом снова встала. Подвинуть, что ли, книги с одной из полок? Завтра она пойдет в университетскую библиотеку и возьмет там учебники по судебной медицине… Лена вдруг усмехнулась. Учебники по судебной медицине, подумать только! Интересно, завтра она увидит этого человека? Игоря Владимировича. Она вздохнула. А вдруг при дневном освещении он окажется вовсе не таким привлекательным?
Что ж, она надела халат и взялась за книги. В конце концов, к Быстрякину она всегда успеет зайти. Завтра, наверное, будут болеть руки от физической работы… А интересно, когда же Петя поведет ее в секционную? Должен же он показать ей, что там нужно делать? А вдруг этот Игорь Владимирович… И сердце ее радостно забилось. Она вспомнила, что Людмила Васильевна говорила, что в ассистентской уже два стола заняты совместителями. И что совместители эти, кажется, работают в Бюро… А может… Она чуть не закружилась по комнате. Это было бы интересно, если бы этот человек оказался совместителем. Тогда ей необязательно было бы прямо завтра спускаться в вонючую секционную… Недаром же он сам ей сказал: «До встречи». Если он захочет, он сам ее найдет… Да и вообще… Что она ведет себя как безмозглая школьница? Лена принялась выгружать книги с полки. Сколько пыли… Мама, наверное, даже не прикасалась к ним целый год. Господи, какая старина… Древний мир. Греция, Рим. Незнакомые авторы. Виппер, Моммзен, какой-то Робер Этьен, некая Е. В. Федорова и более знакомые, хоть и древние фамилии, — Плутарх, Светоний… Ах да, мама говорила, что отец задумал написать монографию о последнем месяце жизни Цезаря и о его убийстве. Якобы описание этого убийства есть у многих авторов, но только в общих чертах. Все вроде знают, что заговорщиков было двенадцать, что личный врач Цезаря насчитал у диктатора двадцать три раны, но только одна рана оказалась смертельной. Лена задумалась. А черт возьми, хорошая работа была у папы. Все по книгам. Она вспомнила вонищу в секционной. Неужели там каждый день такое? В таких условиях попробуй сделай диссертацию. Лена вздохнула. Да и зачем ей диссертация по судебной медицине? Быстрякин сказал, что у Пети докторская почти готова. Если она, Лена, начнет заниматься научной работой, он еще подумает, что она его подсиживает. А ей это совсем не надо. Хотя… кто знает… Может, Петя еще куда-нибудь уедет? А ей-то больше деваться некуда. Здесь мама, здесь дом. О-о-ой! Что-то она замечталась. Лена зевнула. Глупые мечты. Еще ни ухом ни рылом в предмете не понимает, и… докторская. Все! Она забралась в постель. Завтра будет видно. Дальше, как говорится, — тишина. Пора спать. И на кафедру она завтра наденет футболку и кроссовки. И наплевать на всех, кто скажет, что ассистенту университета так ходить неприлично. Это все мещанство. В Москве вообще все ходят в футболках. И это очень даже хорошо. И Петя сам одет как автослесарь. Мысленно она еще прикинула, какая футболка будет ей больше к лицу, и не заметила, как сон накрыл ее тяжело и цепко.
5
Саша Попов проснулся от звонка. В комнате экспертов горел свет — он специально никогда не гасил его на дежурствах. Даже если прилечь и задремать — при свете легче врубиться в действительность, чем в темноте искать ногами кроссовки.
— Алло? — одной рукой он держал телефон, а другой поправлял задники у кроссовок, чтобы легче влезли ноги.
— Тринадцатое отделение беспокоит, — донесся до Саши знакомый мужской голос. — Мурашов говорит. — Мурашов был тот самый человек, который днем привозил физикотехникам вещдоки. — Мне бы дежурного эксперта.
— Слушаю. Попов.
— Саш, у нас вызов. Я сейчас за тобой заеду.
— О как. — Саша зевнул, зажал трубку между плечом и щекой и двумя руками стал завязывать шнурки. — Ты чего, через день, что ли, дежуришь?
— Ну да. Как и ты. — По голосу было слышно, что Мурашов тоже замотался.
— Заезжай. Съездим. — Саша отключился и осмотрелся в комнате. Почему именно по ночам их рабочее жилище (а как еще назвать помещение, в котором времени проводишь больше, чем дома) выглядит всегда так убого? Днем, когда почти за каждым столом сидят люди, что-то говорят, делают, печатают на компьютерах, перекусывают, пьют кофе, что-то рассказывают друг другу, незаметна скудость и убожество обстановки. И дело не в том, что в комнате плохая мебель — она в принципе и не плохая, обычная современная офисная мебель, и даже очень приличные компьютеры — спасибо, Хачек постарался, выбил, но днем ее заполняют живые люди и не видно пустоты. А ночью при свете этих проклятых ламп дневного света комната светла и мертва. Удивительно, что так же безжизненно выглядит чисто вымытая, пустая секционная. А когда в ней на столах лежат мертвые люди и высятся горы часто грязной, испачканной кровью или землей одежды, когда в ней копошатся санитары и работают эксперты — это помещение полно жизни.
Саша включил чайник и развел себе растворимый кофе. Пожалуй, здесь, в комнате экспертов, отличается от других только стол Вячеслава Дмитриевича. Из-за часов. Кстати, они опять показывают пять, когда на самом деле, он взглянул на свои наручные, — еще только два. Самое темное время ночи. Он глотнул кофе. Мураш не сказал, что за вызов. Хорошо бы не тащиться куда-нибудь в темный лес, как вчера ездил Витька, или в овраг на помойку, как ездил сегодня днем он сам. Что-то он как-то не в настроении тащиться на природу. Почему бы какому-нибудь алкашу не свалиться в канализационный люк где-нибудь поближе к Бюро, уж если ему вообще суждено куда-нибудь свалиться?
Саша слизнул с ложки не до конца растворившийся сахар. Например, сегодня, когда он ехал на работу, он объезжал как раз такой люк совсем недалеко, буквально в нескольких кварталах отсюда. К тому же экспертиза не должна быть в таком случае очень сложной — скорее всего, или черепно-мозговая травма, или отравление газом. Метаном каким-нибудь. Или СО. Окись углерода называется. А если кто-нибудь просто сломает себе шею или, допустим, ногу, тогда пусть возится «Скорая помощь». Саша подошел к телефону и набрал номер аварийной службы.
Саша слизнул с ложки не до конца растворившийся сахар. Например, сегодня, когда он ехал на работу, он объезжал как раз такой люк совсем недалеко, буквально в нескольких кварталах отсюда. К тому же экспертиза не должна быть в таком случае очень сложной — скорее всего, или черепно-мозговая травма, или отравление газом. Метаном каким-нибудь. Или СО. Окись углерода называется. А если кто-нибудь просто сломает себе шею или, допустим, ногу, тогда пусть возится «Скорая помощь». Саша подошел к телефону и набрал номер аварийной службы.
— Слушайте, у нас на дороге открыт канализационный люк.
Трубка в ответ что-то прокаркала.
— Я не смеюсь. Давайте подождем, когда туда кто-нибудь провалится. Тогда посмеемся вместе.
Карканье превратилось в собачий лай.
— Как это кто говорит, — тихим спокойным голосом сказал Саша. — Я говорю. Дежурный судебно-медицинский эксперт Попов. Либо закрывайте крышку, либо звоните в ГИБДД, либо сами делайте ограждение. Свалится туда кто-нибудь, я на вас представление напишу.
Невнятная сердитая скороговорка продолжалась с минуту, после чего Саша, устав слушать, сказал:
— Фамилию свою назовите. — Он даже и ручку-то не взял, чтобы записать — все равно не скажет. Прислушался к телефонным гудкам и аккуратно положил трубку на рычаг. Из окна до него донесся призывный гудок полицейской машины. Саша торопливо допил кофе. — Да иду, иду, — сказал он сам себе и пошел из комнаты экспертов. Потом вспомнил, что хотел отдать Мурашову бумажную ромашку, вернулся, забрал ее и теперь уже окончательно вышел к машине. На часах Вячеслава Дмитриевича по-прежнему было пять.
Вова Мурашов сидел рядом с водителем и что-то ел из бумажного пакета.
— Жареную картошку хочешь? — спросил он у приблизившегося Саши. — Из «Макдоналдса».
Интересно, что, когда Мураш разговаривал с Сашей один на один, он всегда называл его на «ты» — они были приблизительно ровесники. Но в присутствии кого-нибудь третьего, например экспертов физикотехников, которых Вова считал по положению гораздо выше, чем Попов, хотя это было совершенно не так — положение в Бюро у них было совершенно одинаковое, Мураш называл Сашу на «вы» и по имени и отчеству.
— Нет, не хочу.
— Чего так?
— Наши химики говорят, что в нее добавляют акриламид, а это канцероген.
— Да фиг с ним, — Мураш засунул себе в рот целую пригоршню пахнущих маслом картофельных долек.
— А еще, — Саша ехидно посмотрел на него, — этот жареный крахмал способствует импотенции.
— Ладно тебе! — Вова поперхнулся, сердито прокашлялся и закрыл кулек.
— Точно говорю. Наши химики ведь даром что косые, кривые и шепелявые — они знаешь какие ушлые, все по химии знают. Больше, чем учителя в школе. — Саша, уже не стесняясь, прикалывался, но Мурашов не понимал его приколов — ночь, почти сутки не ел, и спать очень хотелось.
— Да знаю. Знаю, какие у вас химики…
Саша с непонятным и тайным удовлетворением проследил, как Мураш засунул пакет в боковой карман дверцы.
— Скажи лучше, куда мы едем?
— Здесь недалеко. — Вова вытирал жирные руки не очень свежим носовым платком.
— Надеюсь, не к канализационному люку?
— К какому люку? — Мураш слушал не очень внимательно. Он про себя вспоминал, а не слишком ли часто в последнее время перекусывал на дежурстве этой картошкой.
— Здесь на дороге люк недалеко был открыт.
— Точно! — вдруг вмешался шофер. — Я, когда сюда ехал, его объезжал.
— Да какой, на хрен, люк? Старушка повесилась. Едем в центр города. Внук пришел бабушку навестить — старушка в петле. Все дела.
— А-а-а, — протянул Саша. — Это хорошо. А то я сегодня днем чуть ногу не сломал, когда на происшествие и осмотр с парнем из седьмого отделения ездил. Подвернул, наверное. Болит.
— Что нога? — опять вмешался шофер. — Я прошлый раз башку чуть не сломал, когда у нас машина застряла в яме. Парни как раз толкнули, а я в окно высунулся, смотрел, чего они под колеса подсунули. Так об раму головой треснулся, чуть из кабины не вылетел. Хоть бы сказали, му…ки, что они сейчас толкать будут!
— Да ладно тебе, это в прошлом году уже было!
— А не важно когда. Башка с тех пор все равно болит.
Некоторое время ехали молча. Мурашов откинул голову на спинку сиденья и вдруг захрапел. Саша, который сидел сзади, равнодушно смотрел в окно. Но поскольку он все равно не мог увидеть в темноте ничего, кроме проносящихся за бортом фонарей, Саша думал о своем. Мысли его вяло переносились от воспоминаний об отце (интересно, уехал ли батя снова на дачу, зная, что Саша не придет ночевать), к сожалению, о том, что он не смог сегодня зайти к матери, хотя собирался. Эти дни один за другим выдались такие суетливые, что времени не было совершенно. Еще откуда-то снова примешалась мысль об этой рыжеволосой девчонке, но Саша отогнал ее с неудовольствием, заодно снова вспомнив и Соболевского, и огни его машины возле остановки. И вдруг, совершенно, казалось бы, не в связи с чем-либо, подумал: «А интересно, в случае у Витьки Извекова из какого оружия был произведен выстрел?»
Саша подумал об этом машинально и даже без особенного интереса. Ну может же человек о чем-нибудь вдруг подумать, и все. Но эта мысль Сашу почему-то зацепила. Он попробовал вспомнить, а что он слышал об этом извековском огнестреле? Это вдруг стало казаться ему важным. Саша прекрасно знал эту особенность человеческого мозга — сначала собирать информацию, а потом подспудно, незаметно для человека отсортировывать самое важное по крупицам. При этом нельзя ни ограничивать мыслительный процесс — отгонять от себя мысли, которые почему-то кажутся ненужными, ни, наоборот, — пускать процесс на самотек. Ассоциации могут навести на правильную дорогу только тогда, когда они ограничены некоей задачей, а не льются свободно в океане бессмысленных сожалений, воспоминаний и обид.
Итак, Саша от нечего делать стал вспоминать. Вот он попал ногой в какую-то лужу. Вот Хачек распределяет работу и разговаривает с Витькой. Они что-то говорят о парочке, которая нашла труп в Заречной роще. Да, Витькин труп был обнаружен в роще рядом с машиной. Это было вчера ночью. Извеков уже на месте обнаружения трупа установил — слепое[3] огнестрельное ранение в спину. Потом Соболевский поехал на эксгумацию, а Витька в это время этот огнестрел стал вскрывать. Он, Саша, в это время ходил к физикотехникам, а когда вернулся, Витька уже печатал на компьютере данные экспертизы. Он, Саша, еще спросил его: «Ну чего? Что-нибудь нашел?» Просто так спросил, из одного необязательного любопытства. А Витька ответил:
— Ничего особенного. Выстрел с неблизкого расстояния.
— А снаряд? — еще спросил Саша.
— Пулю нашел. Револьверную. Семь шестьдесят два. Следователю отдал. Это не наше. Пусть несет к баллистикам. Скорее всего, оружие нестандартное. На пуле — царапины, видны невооруженным глазом.
— А это не ты пулю скальпелем поцарапал? — еще пошутил Саша.
— Сам дурак, — коротко ответил Витек.
А потом и Сашу вызвали на происшествие. Только ездил он на осмотр трупа не с Мурашом. Тот умчался в клуб собирать дурацкие ромашки. Вернулся Саша примерно к семи. Привез он вот этого самого мужика с развороченной башкой. Получается, это был второй огнестрел за двое суток. Или даже за одни — с какого момента считать. Лешка-санитар уложил этого мужика там, в секционной, до утра. Вскрывать его Саша не стал, что было естественно — случаи распределял Хачек, но одежду осмотрел и нашел у него в кармане бумажную ромашку и приблизительное время наступления смерти тоже установил. К сожалению, временной разброс получался приличным — несколько часов. Саша усмехнулся. Как раз такой случай, когда нельзя установить время наступления смерти с точностью ни до часа, ни до тем более минуты. Это не детективный роман. Не кино. Свидетелей нет. Выстрела никто не слышал — во всяком случае, никто Саше не сказал, слышали или нет. Не собрали еще свидетелей, наверное. Но, судя по тому, что мужика этого нашла женщина, гуляющая с собакой в овраге, поросшем деревьями, пролегающем между двумя небольшими микрорайонами современных домов, вряд ли найдется кто-нибудь, кто этот выстрел слышал. Саша прикинул. Ранение было пулевое. Сквозное. Тоже с неблизкого расстояния, как и у Витьки. И пулю они не могли найти. Да и гильзу тоже. То ли подобрал ее тот, кто стрелял, то ли просто затерялась в овраге. Да и что там найдешь? Горы мусора, палой листвы, проросшей травой. Да еще настоящий бурелом из веток. Прошлой зимой как раз наломало. А убрать — никто не убрал. Саша как раз там чуть ногу и не сломал — попал в какую-то яму. Интересно, а как этот мужик там, в овраге, очутился. Если посчитать по выведенному Сашей времени, он должен был прохаживаться там либо поздним утром, либо уже в полдень. А может, и в обед. Но в таких местах не прохаживаются. Это ведь не парк. Саша пожал плечами. Да хрен его знает, как он там оказался. Но пришел туда мужик собственными ногами, это точно. Где стоял, там и упал. И умер на месте. Сразу. При таком выходном отверстии, если бы убегал или полз или если бы его волокли — точно были бы потеки крови. Да и рана у него — бах! Как воронка изнутри вылетела. Вместе с костями, зубами, мягкими тканями и тканью мозга.