Примерно вот так звучит «на камертон» текст книги Байкова-Явраева. Призрачная дымка – но сколько в ней нежданной, казалось бы, даже невозможной искренности и авторской индивидуальности.
Есть в повести и почти порнографические эпизоды. Один из самых сильных и зловещих «снов разума» – сон о йети: «В это время мне говорят, не мужик, а какая-то старуха, что вот мол, йети захватил двух мужиков и использует их. Я переспрашиваю: «он использует их в качестве рабов?» «Нет, – отвечает пожилая женщина из деревни, – он их «матросит», в смысле «пидорасит». «Значит, он их трахает в задницу» – понимаю я и вижу перед собой йети – огромный, лохматый, со зверским выражением лица неандертальца он своим огромным членом буравит расширенный анус бедолаги. Я даже посочувствовал, пожелав пленнику попытаться максимально раздвинуть анальное отверстие, стоя «раком», чтобы йети не порвал его…»
Зыбкая дымка снов лирического героя, в котором нетрудно обнаружить автора, завораживает и пленяет невероятными художественными приемами, как бы обволакивает и погружает в себя. Но вот вопрос вопросов для «MODUS VIVENDI» – что же в итоге? Удалась ли предпринятая автором смелая попытка концептуализировать житейские миражи, или же мы остались с простым, интересным и захватывающим, но все же пустым протоколированием событий по обе стороны жизни человека – духовной и физической?
«MODUS VIVENDI» не так проста, как может показаться на первый взгляд. Две колеи повествования идут как бы порознь друг от друга. Более примитивный автор как-то обязательно увязал бы их для целостности сюжета, если не в начале, то хотя бы в конце, ближе к развязке повести. Например, сны у него формировались бы под влиянием реальности, или наоборот, реальность вытекала бы из сна наподобие «Песни о вещем Олеге». Но не таков Явраев-Байков, он пишет не для люмпен-пролетариата, и всегда оставляет в тексте некоторый элемент шарады, ребуса.
Фантасмагория кажется временами бессмыслицей: Например, знаменитый эпизод-загадка о старухе: «Затем в глубине дворов находим искомый дом, нам указывают на него. Приходиться спускаться куда-то вниз, чуть ли не в подземелье. Я оставляю бабусю и предварительно осматриваю дом сам. Приходиться пролазить в него на четвереньках. Ветхое строение, вот-вот рухнет, в нем живут пауперы, беднота, люмпены – при чем все – карликового роста. Внутри я замечаю табличку, на которой написано предупреждение, что при малейших признаках оседания здания, всем немедленно покинуть его. Я узнаю, что это не шестой дом, а шесть дробь один, нужный нам над ним. Я вылезаю обратно, и мы с бабкой поднимаемся наверх, на верхний ярус».
На самом деле две колеи повествования имеют вполне очевидный для вдумчивого читателя центр пересечения, но это сверхсюжетный центр; книга центрирована не на событийную канву, а на личность рассказчика. Поэтому для «MODUS VIVENDI» свойственны психологоцентризм, духоцентризм, при том, что хитрость автора включает в себя некую отстраненность от высшей психической деятельности, концентрацию на простейших инстинктах, мыслях и думах. Именно поэтому лирический герой книги – все-таки не Эдуард Байков, а Баюн Явраев.
Для чего потребовалось столь несвойственное для Байкова отстранение от царства интеллекта, погружение в некую рефлексию нижних потоков? Да потому что интеллект, всегда склонный приукрашивать обстоятельства, связанные с ним или вокруг него, помешал бы чистоте байковского духовного эксперимента, эдакого замера «личной преисподней» внимательно исследующего себя, познающего себя человека.
Для того чтобы из рафинированного интеллектуала Байкова превратиться в похотливое полуживотное – Явраева, автору пришлось основательно побриться «бритвой Оккама». «Умножение сущностей» в «MODUS VIVENDI» предельным образом снято, сущности предстают в своем первичном, животном «формате» в некоей зародышевой стадии.
В битву с сенсуальной тьмой вступает не разум (он у Баюна Явраева или его героя Измайлова, что, в принципе, одно и то же, т. е. всего лишь Явраев, вышедший на «измайловской» станции московского метрополитена – по-пушкински «безмолвствует»), а некая до-словарная, исходная данность – доброта главного действующего лица.
Именно доброта, которая присутствует «до языка» и каких-то оргформ, ведет героя «СНОВ РАЗУМА» через замысловатые тернии «экзистенций» и «трансценденций». Так полуживотное Явраев-Измайлов, у которого «злая» авторская прихоть выключила высшие токи анализа и абстрактного мышления, в царстве форм и образов, лишенном числовой и метрической составляющей (потрясающее достижение байковского пера!) посредством всегдашнего инстинкта сочувствия оказывается в мирах-туманах самим собой и человеком.
Таким образом, слова для «СНОВ РАЗУМА» – еще далеко не все. Существует некая до– и надсловесная структура книги – сотканная из намеков и недосказанностей, нарочитых абсурдов и многоточий, особой авторской композиции эпизодов, апелляций к глубинным архетипам психики читателя, или наоборот – апелляций к его образованности, начитанности, когда предполагается, что многие сложнейшие, близкие к науке вещи будут поняты с полуслова – следовательно, предполагается и весьма определенный контингент читателей этой «повести-шифра»…
Что касается недостатков «СНОВ РАЗУМА», то к их числу я прежде всего отнес бы нелепую концовку повести, во многом своей «попсовостью» и голливудским «натяжением удачи на персонаж» ломающей созданный тоном повести удивительный мир. Есть у Байкова-Явраева и некоторые фальшивые ноты в его «экзистенциях», где для удобства «непрогибчивого» читателя кое-где проглядывают отрывающие от чистоты погружения в жизнь, «слишком писательские», то есть непригодные для данной повести, фантазии.
Предельной откровенности автор добивается только в «трансценденциях», где изначально поставил себе задачу не вымыслить ни слова, а четко следовать образам и картинам собственных сновидений.
И все-таки, несмотря на данные недостатки, повесть Баюна Явраева достойна самого пристального прочтения и изучения, как ярчайшая, глубочайшая, проникновеннейшая из вещей данного автора, как новая страница литературного мира, глубоко индивидуальная и не похожая ни на что предыдущее, как опыт нового, окончившийся блестящей авторской удачей.
Эдуард Байков «Поэт с чистой душой»
Без преувеличения, с большой помпой в минувшую пятницу в Музее современного искусства прошла презентация книги Р. Мирсаитова – поэтического сборника «Крылья режут спину».
Поэт и литературный деятель Рустем Мирсаитов появился в нашем литпространстве не так давно и внезапно – и почти сразу же взлетел едва не на самый литературный небосклон Башкортостана.
Сей феномен объясняется многими причинами. Прежде всего энергией и задором молодости, несомненным литературным дарованием, коммуникабельностью и умением располагать к себе окружающих. Но, на мой взгляд, главное – это искренняя и горячая ПРЕДАННОСТЬ Мирсаитова госпоже Литературе – повелительнице людских умов и сердец.
Сотворив пару сотен стихотворений и опубликовав многие из них в коллективных сборниках «Листая старые тетради», «Там, где я тебя люблю», «Уфимская литературная критика», в альманахах «Фантасофия», «Озарение», «Слово», на литературных сайтах «Стихи. ру», «Рифма. ру», «Термитник», «Русские Рифмы», «Стих. ру», а также в таких газетах, как «Истоки», «Вечерняя Уфа», «Молодежная газета», «Уфимские новости», Рустем не остановился на достигнутом и пошел дальше – что разительно отличает его от подавляющего большинства других литераторов. Его неугомонная, деятельная натура требовала большего – продвижение не столько себя, сколько имени и творчества своих собратьев по перу.
Вышеуказанные поэтические сборники выходили во многом благодаря его инициативе и творческой одержимости. Далее Мирсаитов явился вдохновителем, организатором и меценатом Первого республиканского поэтического конкурса «Слово», проходившего в республике с декабря 2004 по июнь 2005 гг. о конкурсе много писали, в том числе и в нашей газете, поэтому подробно останавливаться на нем не имеет смысла.
Кроме всего прочего Р. Мирсаитов является заместителем председателя Литературной интернет-фракции эпатажистов, руководителем ее региональной ячейки в Уфе.
Им написана статья, выложенная на сайте Российской национальной литературной Сети, «Эпатаж, как средство продвижения личности и (или) ее идей», в которой он постарался раскрыть многослойность и многоликость такого интересного своей неоднозначностью явления, как эпатажизм в литературном произведении.
Еще такой факт: в конце 2003 года для молодого литератора была разработана «Программа продвижения молодого поэта в социальной среде (PR)», которая получила на всероссийском конкурсе «Хрустальный апельсин», в области связей с общественностью, первое место.
Еще такой факт: в конце 2003 года для молодого литератора была разработана «Программа продвижения молодого поэта в социальной среде (PR)», которая получила на всероссийском конкурсе «Хрустальный апельсин», в области связей с общественностью, первое место.
И вновь Мирсаитов объявляет очередной конкурс – среди молодых, амбициозных и, разумеется, талантливых русскоязычных песенных исполнительниц – конкурс «Поющая ведьмочка» на лучшее исполнение романса, положенного на стихотворение «Душу я на колдовство променяла».
Благодаря подобным общественным культурным акциям Р. Мирсаитов, вне всяких сомнений, уже успел зарекомендовать себя как в качестве видного литератора, так и настоящего культуртрегера. Его энергия, находчивость и искренняя преданность литературе Башкортостана выдвигает поэта и организатора в число заметных представителей культурной элиты нашего отчего края!
Эдуард Байков «Звонкий голос русской души»
Сборник поэзии и прозы «Шум берез» московского писателя Владимира Богданова (литературное объединение «ОРБИТА-1» при ДК МАИ) – великолепное чтиво для тех, кто устал (или безмерно далек) от детективно-криминального «мочилова», любовно-пошлых страстей и фантастического бреда. Путешествуя по внутренним ноосферным мирам текстового материала сборника, читатель даст отдохновение уму, широкий спектр позитивных переживаний душе и радость узнавания памяти.
И если после прочтения книги у вас возникнет положительный настрой, и светлые эмоции переполнят ваши сердце и разум, то в этом, безусловно, целиком заслуга автора – настоящего мастера слова.
Стихи Владимира Михайловича наполнены солнечным светом, тихим шелестом трав, яркими красками разноцветья и разнотравья, духмяным ароматом лета, от которого кружится голова и сердце сладко сжимается. И ты вспоминаешь себя, мальца, с бабушкой и сестрами предпринявшего поход на ипподром (в пяти минутах ходьбы от дома, но тогда это казалось путешествием в далекую и сказочную страну). Там луга поросли полевыми травами, веселят взор ромашки, одуванчики, васильки, таволга – целое царство цветов. А впереди у тебя, резвящегося среди кузнечиков и мотыльков, ВСЯ ЖИЗНЬ! Солнце начинает припекать, травы пахнут все сильнее, стрекозы стрелами проносятся мимо, шмели с жужжанием грузно садятся на цветки и пьют сладкий нектар. Безоблачное утро наивно-прекрасной детской жизни…
Поэт Богданов – кудесник, оживляющий перед читателями восхитительные картины русской природы, сочными и щедрыми мазками виртуозно передающий образы березок и сосен, ткущий из многомерных нитей словесности полноцветное полотно человеческой жизни – не выдумано-надуманной, но подлинно-настоящей, в потоке которой все мы плывем. Здесь есть место чуду и волшебству, но и то и другое состоит из обыденных явлений и предметов – нужно лишь суметь разглядеть в них чудесно-волшебную суть.
Остановитесь на время, оглянитесь вокруг, прислушайтесь к тем звукам, шорохам, шепоту, что наполняют тишину – как бы призывает поэт. И вы увидите, услышите, почувствуете то новое и необычное, которое всегда было рядом с вами, присутствовало невидимое и неслышимое вами. Этот камень у дороги, это дерево посреди поля, этот цветок на лужайке – некие тайные знаки, указующие вехи на нашем жизненном пути, познав которые, мы можем приблизиться к началу осознания Высшей Истины. Бог разговаривает с нами посредством смеха детей, трели соловья, пламени алой зорьки, аромата душистых цветов…
Этот огромный и прекрасный божий мир раскрывает перед нами поэт-лирик. Мир, где «в лепестках белее снега / Сладкая роса» и «пахнут елки ароматной хвоей», а «липа пахнет летним медом / Вместе с таволгой цветет». Мир, в котором «глаза умывает заря / На щечках молочный рассвет», а еще «сколько красок, сколько цвета / Можно встретить на лугах / Точно зорька на рассвете / Шла красавицей в шелках». В этом мире «ветерок шумит со свистом / Шепотом безликим» и «к озеру детства летит самолет».
Но вот от сказочных строк о «желтом бубне луны», под который «чавкнет жалобно мох / Изгибаясь дугой» – в краю, где «духи хантов сильны / Дуют в губы ветрам» – Владимир-поэт переходит к обличительным виршам, в нем просыпается, словно былинный богатырь, Владимир-гражданин. Это значит, что выпуклая образность и патетика чувств уступают место идейно-нравственной проблематике и патриотическому пафосу: «Боги древней земли / Покарайте господ / Золотые рубли / Растерял наш народ»; «Страна без героев в ушатах помоев / Кому преклоняться, кого нам любить / Без правды и веры белугою воем / Кляня ненавистный униженный быт». И в то тревожное время, когда «мир сегодня разрублен на части / Братство крови исчезло во мгле», звонким набатом звучит суровый голос поэта – это призыв ко всем нам, кому дорога отчизна, «ведь ничего милее в мире нет / Чем небо синее родной Земли».
Но образ дорогой Родины, как главный архетип духовной стойкости, придает силы, не позволяет отчаянию завладеть сердцем и разумом. «Я с блинами мороз провожал / Медуниц ожидая в пути / С васильковым задором мечты». Это отчизна, где «за рекою закат золотой» и «в лунный час серебрится рассвет», а «на лугах остывает туман». И вот «с легким дымом уходит зима / Не оставив и строчки письма / Вновь, надеждой маня / К нам весна вновь пришла».
Гирлянды метафор, каскад эпитетов, драгоценные вкрапления аллегорий и перифраз – поэтически образная речь автора возвышает впечатления читателя от прочитанного текста, полнит его чувства одухотворением окружающей действительности, ОЧЕЛОВЕЧИВАНИЕМ подлунного мира. «На горячий песок / Тихо катятся мягкие волны / Словно древний пророк / Чашу озера верой наполнил».
Березы, любимы народом лесные красавицы – национальный символ России. И не случайно образ русских берез занимает немаловажное, а то и центральное место в поэзии и «природной» прозе Богданова. Эта тема дала название и всему сборнику – «Шум берез»:
Березы, я счастлив, что вижу вас вновь!
В раскидистых ветках сильнее любовь.
Спущусь по тропинке в небесный овраг,
А вы на пригорке замедлите шаг.
Кружа хороводы, поете листвой,
Напевы о лете с зеленой травой.
Я вас понимаю, ваш шелест люблю.
Дыхание ветра губами ловлю.
Вы в белых разводах и в светлых мечтах,
Вы с солнцем и небом на равных правах.
Вы, русские телом и с русской душой,
Шумите, березы, над нашей землей!
Любовная лирика Владимира Богданова представлена прекрасными по своей поэтической метафоричности строками, в которых предстает сердце поэта, открытое чужим взорам, такое, какое есть по своей сути – любящее, страдающее, прощающее, надеющееся и… поразительно скромное:
Сжигал огонь безжалостно жестоко
Тот образ, что вставал передо мной.
Унылый крик души молил с порога,
Пронзая сердце каменой иглой.
Там тлели лепестки озябших флоксов.
Дожди роняла осень в палисад.
И свет желанный, загораясь в окнах,
Во тьме скользил на землю, как закат.
………………………………………………
Венки свивает дикий цветень хмелем
Поверх осиротевших грустных стен.
Кто знает, есть ли дом на свете белом,
Где наше время превратилось в тлен?
Или вот в стихотворении «Свет в окне», в котором лирический герой, пребывая в Туруханске, живя в бараках, среди грубых мужчин и распутных женщин, случайно увидел в окне лежащую на кровати прекрасную девушку – и вмиг унылые пейзажи озарило солнце, он увидел свою Мадонну! Не зная покоя, пытается узнать, кто она такая? И вот, встреча с матерью своей возлюбленной… Пронзительной болью и печалью звучат следующие строки, от которых горло перехватывает враз:
Свет окошка звал меня сильней.
Тень в снегу метнулась горностаем.
Мать ее встречала у дверей:
«Дочь моя, голубка, умирает.
Хочет посмотреть, кто к ней пришел.
Жениха с надеждой ожидает.
Помоги, Господь, не будь так зол.
Пусть с тобой о свадьбе помечтает».
И как высшее проявление благородства поступок лирического героя: «Я коснулся нежных бледных рук / Обручальное надел колечко».
Да, «по-славянски скромная душа»… Но будучи скромным, поэт не страшится говорить о наболевшем, не скрывает своих потаенных чувств. Доброты его сердца хватит на всех: «Я выну из сердца иконку / Спаси, Панагия, друзей / Не звон поднебесных церквей / А помощь направь им вдогонку».