– Florance, ca va?[2] – Балмашов подошел к ней, взял ее за руку, как ребенка.
– Je’m ennuis[3], – голос у нее был хрипловатый, низкий.
Балмашов обнял ее за плечи, наклонившись с высоты своего роста, повел из холла, спрашивая заботливо:
– Pourquoi cela?[4]
Колосов остался в холле. Итак, иностранка, француженка, судя по этому «пуркуа». Значит, он, этот «блатной», не только с рабочими-китайцами по-французски изъясняется, но и дома, в постели, так сказать…
– Проходите сюда, в гостиную. – Балмашов на ходу обернулся. – Выпить себе что-нибудь налейте, там, на стойке. Не стесняйтесь. Я сейчас, одну минуту.
Прежде чем пройти в гостиную, Колосов внимательно осмотрел дверной замок – продвинутая система, японская, сенсорная. Такую можно взломать, но открыть подбором ключа или отмычкой невозможно. Это тот самый замок. Вряд ли Балмашов сумел его сменить за сутки. Но уточнить все же не мешает. В гостиной все пространство занимали белые диваны и кресла. Имелся небольшой аккуратный камин с мраморным бюстом на полке. Над ним – как черное зеркало, плазменная панель, домашний кинотеатр. На окнах приспущены жалюзи. Пол покрывал темно-синий, в тон шторам и голубому колеру оштукатуренных стен, ковер с узором из французских лилий. На барной стойке в углу выстроилась батарея бутылок и хрустальных графинов – выпить здесь, видно, умели со вкусом. И нигде ни зеленых насаждений в горшках, ни комнатной флоры, ни букетов в вазах, точно и не флорист жил тут, в этом синем (ни одного зеленого пятна) царстве.
Единственным украшением был какой-то пестрый ковер на стене, или, точнее, вытканная на гобелене картина. Колосов по-хозяйски плеснул себе в стакан виски из графина (чего стесняться-то?) и обернулся к ней – рассмотреть от скуки. Что-то донельзя античное. И все сплошь в цветах – полуголые девицы, голые парни. Кто-то лежит в траве, кто-то танцует, цветы горстями бросает. Над всем четверка коней на небе, и какой-то античный бог этих коней нахлестывает, подгоняет. Небеса и земля, так сказать. Аллегория, как в музее, Эрмитаже. Что ж бывали, видали такие картины, такие гобелены.
Однако какой-то диссонанс в глаза бросается на этом цветочном празднике жизни. Тот мужик в углу справа – голый, мускулистый качок в шлеме с перьями. Что это он, опупел или кокаину нанюхался? Лезвие меча себе в грудь направил, вот-вот напорется. Сколько же крови там, внизу, выткано яркой красной нитью. И цветы…
Колосов подошел к окну. Балмашов, помнится, говорил, что на окнах у него – ставни. Да, действительно, не соврал, современные рольставни, опустишь такие наглухо – и как в сейфе. И не надо никаких тюремных решеток приваривать.
– Ну, вот и все, вот и я. Что вам налить?
Он обернулся. Балмашов был уже здесь, в гостиной. Шаг у него упругий, неслышный, кошачий шаг. Но и ковер тоже шаги глушит.
– Так вы поменяли замки? – спросил Колосов.
– Не успел.
– Современная там у вас система. Такую открыть, не взломав, невозможно.
Балмашов налил себе белого вина.
– Льда хотите? Я принес из кухни.
– Обойдусь. А что с вашей женой… что-то не так?
– Нет, сегодня как раз все нормально. Просто она скучает одна, без меня.
– Она гражданка Франции?
– Да, мы женаты уже несколько лет. Она немножко нездорова, но на наши отношения это не влияет. Я ее очень люблю. И не хочу ее огорчать, волновать. Я не стал говорить ей, кто вы такой, сказал – просто еще один мой клиент.
– А к вам и домой клиенты заезжают?
– Крайне редко. В основном в наш магазин в центре Москвы и на базу в Воронцово. Там у нас основные производственные площади, посадки, теплицы, оранжереи.
– В Воронцово? Это на Москве-реке? На месте бывшего совхоза «Октябрь», что ли? Хорошее место. Почти как «Белая дача».
– Когда мы начинали там десять лет назад, совхоза уже практически не существовало. Полный развал. Бурьян на полях да полынь. Знаете, мы целый год эту полынь продавали на парфюмерные фабрики во Францию, в Прованс. Они чудесное мыло и шампуни на основе нашей горькой полыни делали. Сколько мы с Сергеем сил вложили…
– Это с тем, с которым вы ко мне приезжали? С вашим компаньоном?
– Он мой лучший друг.
– Где спальня ваша располагается, наверху? – Колосов решил оборвать всю эту лирику.
– На втором этаже, идемте, покажу.
– Я так и думал, что наверху. Сейчас все, как в Европе, строят. А шум где вы услышали в ту ночь, помните, вы говорили?
– Внизу.
– Здесь, в гостиной?
– Не знаю. Было темно. Гроза. В холле, на лестнице.
– Проводите меня в спальню. Дверь была там у вас закрыта? И мы с вами закроем. Я там останусь, а вы тут пошумите, идет?
– Вы что, не верите моим словам? – спросил Балмашов.
– Я хочу убедиться, проведя небольшой следственный эксперимент.
– Я не уверен, что шум, который меня напугал, шел снизу. Может быть, это было наверху, в коридоре, за дверью.
«Ага, этого и следовало ожидать, – хмыкнул про себя Колосов. – Ну, «блатной»!»
– Выпейте еще. – Балмашов взялся за хрустальный графин.
– По-вашему, в пьяном виде я лучше исполню свои профессиональные обязанности? – Колосов смотрел на него в упор. – Ладно, не откажусь. Отличное виски, Андрей Владимирович. За ваше здоровье, – отсалютовал он бокалом. – Значит, вы тут постоянно проживаете, и зимой и летом?
– Я часто бываю за границей.
– У жены в Париже? Понятно. А за домом кто же смотрит? У нас ведь как – на день оставь, растащат, мебель вывезут.
– У нас тут живет семья в поселке постоянно. Я им плачу. Муж следит за отоплением, газом, жена приходит и все делает, убирается.
– И за изгородью вашей колючей тоже, наверное, ухаживают, стригут, да? Участок у вас – сплошной газон. А чего же цветов нет? И дома ни букетика?
– Не люблю букеты. По своей профессии сделал их не одну тысячу. Но не люблю. Это все мертвое, понимаете? Уже мертвое, не живое, готовое сгнить.
– Может, все-таки пойдем, взглянем на место, где на вас напали? – прямо в лоб спросил Колосов. – Или тоже, может быть, уже… не стоит, как и шумовой эксперимент?
Балмашов поставил недопитый бокал на стойку.
– Пойдемте со мной, – сказал он.
На пороге Колосов обернулся – синее царство, жалюзи, мраморный бюст, ковер-картина на стене – мутная аллегория. И где-то там, в недрах дома, француженка-жена, у которой явно что-то с мозгами. Флоранс… Она – Флоранс, он – флорист… С флористами мы еще дела не имели. Но кто сказал, что флористы не лгут?
Они шли через двор к калитке. На дорожку под их ноги ложились от деревьев длинные тени. В отличие от тех, других виденных сегодня участков этот был похож на старый дачный сад. Дом был новым, но его построили аккуратно, не вырубив ни одного дерева – ни одной липы, ни одной березы, росших у самого крыльца.
– Я сказал вам вчера, что испугался, – произнес Балмашов. – Это, наверное, была моя ошибка.
– Ошибка?
– Я уронил себя в ваших глазах. Вы ведь трусов не любите, не уважаете, да? В любой ситуации вы, наверное, умеете постоять за себя. И рассчитываете только на свои силы. Вы ведь из бывших военных?
– Я не военный, я опер, сыщик. Убийства раскрываю.
– Ну, это одно сословие, одна каста, – Балмашов помолчал. – Каста воинов… Ну вот, нам как раз и не хватало воина для…
Колосов обернулся. Балмашов смотрел на него, прищурившись.
– Испугаться, когда нападут, может любой, – сказал Колосов. – Важно вовремя взять себя в руки. Ну, мы идем или нет?
– Да, да, конечно, – словно спохватившись, Балмашов распахнул перед ним калитку.
Их машины стояли за забором. Свой «Мерседес» Балмашов так пока еще и не потрудился загнать в гараж.
– Так, значит, вы раскрываете убийства, – сказал он. – Надо же. А можете ответить мне на один вопрос как профессионал?
«Сейчас опять спросит, испытал ли я страх… ужас смерти». – Колосову было жарко, нудно и страсть как хотелось закончить весь этот балаган и убраться отсюда восвояси.
– А кто сказал, что нельзя убивать? – тихо спросил Балмашов.
– Закон, дорогой Андрей Владимирович. Закон, не нами придуманный. Это который «не убий».
– Который «не убий», – усмехнулся Балмашов, – сказал «посмотрите, посмотрите на лилии…». Вот, – он с хрустом сломал стебель росшего у забора дудника, – разве это не убийство? То, что я сейчас совершил?
– Вы куст порушили.
– Я убил его, это существо, сломал позвоночник, хребет этой жизни, живой жизни, живой. – Балмашов отшвырнул стебель. – И так сколько раз? Миллион. И как знать, что эта жизнь почувствовала, когда рука моя причинила ей боль. Не то же ли, что и я в тот вечер, когда меня научили… Когда мне… каждой клетке моей, каждому нерву, мускулу дали почувствовать, что и моя драгоценная жизнь, как эта, может вот так же легко, очень легко оборваться. Мы с вами пришли, майор. Вот эта тропинка.
Колосов огляделся. От дома их отделяло метров сто – не больше. Тропинка уводила от дачной дороги в лес. Где-то там, за деревьями, слышались плеск воды, детский визг и смех – там было то самое озеро, которым так славился дачный поселок Троицкая Гора. К озеру, кроме дачной дороги, вела масса тропинок, пробитых дачниками. Та, на которую указывал Балмашов, была малохоженой, заросшей травой. А трава в середине июня вымахала по пояс. Густыми были и заросли, окаймлявшие тропинку. Колючий шиповник тут, правда, не рос, все больше боярышник, ракита и еще что-то, названия чего Колосов опять же не знал и знать не хотел.
– Закон, дорогой Андрей Владимирович. Закон, не нами придуманный. Это который «не убий».
– Который «не убий», – усмехнулся Балмашов, – сказал «посмотрите, посмотрите на лилии…». Вот, – он с хрустом сломал стебель росшего у забора дудника, – разве это не убийство? То, что я сейчас совершил?
– Вы куст порушили.
– Я убил его, это существо, сломал позвоночник, хребет этой жизни, живой жизни, живой. – Балмашов отшвырнул стебель. – И так сколько раз? Миллион. И как знать, что эта жизнь почувствовала, когда рука моя причинила ей боль. Не то же ли, что и я в тот вечер, когда меня научили… Когда мне… каждой клетке моей, каждому нерву, мускулу дали почувствовать, что и моя драгоценная жизнь, как эта, может вот так же легко, очень легко оборваться. Мы с вами пришли, майор. Вот эта тропинка.
Колосов огляделся. От дома их отделяло метров сто – не больше. Тропинка уводила от дачной дороги в лес. Где-то там, за деревьями, слышались плеск воды, детский визг и смех – там было то самое озеро, которым так славился дачный поселок Троицкая Гора. К озеру, кроме дачной дороги, вела масса тропинок, пробитых дачниками. Та, на которую указывал Балмашов, была малохоженой, заросшей травой. А трава в середине июня вымахала по пояс. Густыми были и заросли, окаймлявшие тропинку. Колючий шиповник тут, правда, не рос, все больше боярышник, ракита и еще что-то, названия чего Колосов опять же не знал и знать не хотел.
– Значит, в тот вечер вы шли здесь? – спросил он. – А все же чего так-то? Приехали домой, бросили машину у ворот. Сегодня-то вон сразу в дом пошли и меня повели. Сами ж говорите – жена. И в тот вечер она дома была. А вы вдруг от нее куда-то на сторону, к озеру.
– Я вам сказал, я хотел взглянуть на болотные растения в их естественной среде. Эта тропинка ведет на тот, противоположный берег. Там топко, там мало кто купается, только рыбаки по утрам сидят в камышах. И там есть отличные экземпляры водных растений, я хотел на них посмотреть.
– Так темно ж было как в ж…, то есть поздно.
– Я не обращал на это внимания. И потом, у меня было такое настроение. – Балмашов махнул рукой. – Я был опустошен, выдохся… Эти ночные страхи. Я мог сорваться в присутствии Флоранс, а она… ей нельзя нервничать. Я должен был, обязан был успокоиться.
– Там, на берегу у болота?
– Просто я хотел прогуляться перед сном, считайте, что так.
Колосов вздохнул. Лапша, ох лапша… Говорит, а у самого лицо дергается, рот как-то странно кривится. Красивый ведь мужик, бабы на таких гирляндами вешаются. Богатый, продвинутый. Творческая личность вроде как, тусовщик в шарфе. А они через одного «герычем» подпитываются. А в героиновом мороке чего только не почудится. И эти соломоновы лилии еще… При чем тут лилии?
Они медленно шли по тропе. Колосов осматривал кусты. Раздвигал ветки, заглядывая в жаркую душистую чащу. Местами кусты были поломаны, сквозь них были проложены тропы, ходы. Тропинка оказалась не такой уж и нехоженой, а вполне дачной, избитой.
– Вот здесь я оглянулся и почувствовал, что меня кто-то преследует, – сказал Балмашов.
Кусты окружали их стеной. «Да, ночью тут, пожалуй… того, пень за упыря примешь», – подумал Колосов. Он смотрел себе под ноги. Следы могли бы что-то показать, но земля под ногами была влажной, раскисшей, собственные следы тут же смазывались, оплывали. Вот если бы чуток подсохло, то…
– В какую сторону вы пошли? Обратно к дому?
– Я побежал. Не к дому, нет, вперед к озеру. Я не помнил себя, слышал позади только это… то, что гналось за мной в темноте. И вот здесь… да, кажется, здесь меня сбили с ног, набросили пакет на голову и начали душить. На меня навалилась тяжесть, кто-то очень сильный, яростный. Я сам не хилый, но… я ничего не мог, я был беспомощен, задыхался. Я чувствовал, понимал, что это конец, что мне не вырваться. Что оно… это… оно меня не отпустит, убьет. – Балмашов протянул руку к кусту, крепко сжал ветку. – Я был как этот вот лист, который я… – Он рванул ветку на себя, смял содранные листья в кулаке.
Колосов тщательно осмотрел тропинку. В этом месте часть ее занимала бурая лужа. Из тех, что козленочку-придурку напиться-захлебнуться.
– Одеты вы как были в тот вечер, Андрей Владимирович?
– Что?
– Одежда какая на вас была? Эта?
– Нет, другие джинсы, голубые, и куртка.
– Голубые… Там следы грязи должны были остаться от падения. И возможно, микрочастицы. Того, кто на вас напал, микрочастицы. Вы сейчас, когда вернемся, отдайте мне одежду, мы в экспертном управлении проверим, может, что и…
– Я сразу же в тот вечер бросил все с себя в стиральную машину. Там уже все постирали.
Колосов посмотрел ему в глаза: ну, конечно. Вот и еще красноречивейшая деталь. Уже постирали. Того и следовало ожидать.
– Значит, здесь все и произошло? – протянул он. – Душили – душили и… И пакета, когда очнулись, тоже не оказалось?
– Нет. Правда, если честно, я уже не смотрел. Было не до того.
Если честно… А если нечестно?
Колосов, глядя себе под ноги, направился назад.
– Смените замки, – сказал он. А что было еще говорить в такой ситуации?
– Это все, что вы мне можете посоветовать? – спросил Балмашов.
– Пока что да. Домой пораньше возвращайтесь, засветло и…
– Что? – спросил Балмашов.
Колосов остановился, повернулся к нему. Сказать или не сказать? Что ты все врешь, «блатной»? Зачем всю эту бредовую, насквозь фальшивую комедию разыгрываешь? Какое, к черту, нападение? Где? Здесь?
– Я когда увидел вас там, в кабинете, решил, что вы бывший военный. Десантник, спецназовец, – сказал Балмашов неожиданно. – Подумал, надо же, как странно, словно нарочно…
– Что – нарочно? – Колосов вздернул подбородок. – Вы говорили, у вас с собой был фонарь?
– Был.
– И вы его, когда бежали, бросили в кусты. Куда именно, покажите.
– Вот сюда, – Балмашов, не колеблясь, указал на заросли.
Колосов полез в самую чащу. Опустился на корточки, осматривая почву у самых корней. Сзади хрустнули ветки. Он обернулся. Балмашов стоял сзади. Казалось, он хотел коснуться плеча Колосова – уже и руку протянул. Но словно передумал, дотронулся до ветки у него над головой, легонько, бережно пошевелил пальцами, играя с листьями.
– Здесь ничего нет, – сказал Колосов. – Нет здесь вашего фонаря.
Глава 10 КРОКУС И СМИЛАКС
– Цветок ненастоящий, это имитация, муляж. Видно невооруженным глазом. – Марина Петровых разглядывала фото на мониторе. – Раньше искусственные цветы в большой моде были, а сейчас их никто практически не покупает.
– И все же что это может быть за цветок? – спросила Катя.
– Ну, по внешнему виду это явно клубнелуковичный… Крокус, похоже, да, конечно же, это крокус, без сомнения. Желтой окраски. Бывают и другие – белые, палевые.
– Крокус, очень хорошо, а то мы не знали, что это за имитация. А вот это что за растение? – Катя протянула руку к мышке, щелкнула сама, открывая следующий файл. Она хотела открыть снимок, на котором крупным планом была сфотографирована та зеленая плеть с листьями, которую нашли на теле Алексея Бойко – Арнольда. Но открылся другой снимок: трупы возле черного «Мицубиси Паджеро», рассыпавшиеся по земле цветы.
– Ой, что это? – ахнула испуганно Марина.
– Это снимки с места убийства. – Катя искала нужный файл.
Подошел Тихомиров.
– Вот, нашла, а это что, по-вашему, за растение такое?
– Какая-то лиана.
– А поточнее?
– Я сделаю покрупнее, – Марина вперилась в монитор. – Травянистое… явно семейства лиановых… листья продольные, кожистые. Да это же смилакс обыкновенный.
– Как вы сказали? Смилакс обыкновенный? Можно листок бумаги, я запишу?
Тихомиров сзади подал Кате листок и ручку.
– Нет, нам точно надо что-то менять в декоре, – сказал он. – Час целый мы разговариваем с вами. А присесть вам так толком и негде. Марин, надо с Андреем посоветоваться, как тут уместить диван и кресла для клиентов. Может быть, вон там, у витрины?
– У витрины… Подожди… Подождите, постойте, а можно взглянуть на ту, предыдущую фотографию, где они лежат? – Марина глянула на Катю. – Мне кажется, я одного из них видела… знаю… Того бритоголового, который в черном костюме и белой рубашке. Он несколько раз приезжал к нам, заказывал букеты, флористические композиции. У меня даже адрес сохранился в компьютере, по которому он их посылал. Вот он. – Она показала на снимок Арнольда.
Дотронулась до монитора, словно убеждая себя. Розовый наманикюренный ноготь ее закрыл мертвое, искаженное гримасой боли мужское лицо.
Глава 11 ВЕЧЕРОМ
А на вечер – светлый, летний – не было у Никиты Колосова абсолютно никаких планов. Кроме дороги домой. Большие Глины, Старогрязново, Троицкая Гора, эти такие разные дома, оранжерея, дикий виноград на фасаде, тропинка в зарослях, озеро, так и оставшееся невидимым, – все, все, все было уже позади.