Дорога домой, сумерки… Чужая враждебность, странное, вроде бы бесцельное вранье… Все там, там. А здесь – ничего, кроме усталости и одиночества.
Звонок по мобильному заставил его очнуться.
– Никита, привет, добрый вечер, это я. Ты сейчас где?
Катя. Нет, Кати – Екатерины Сергеевны – он в этот летний вечер явно не ожидал.
– Привет. Тебе точные координаты мои нужны?
– Никита, потрясающая новость! – Катя захлебывалась от эмоций. – Я хотела до завтра отложить, а потом вдруг подумала, ты ведь все равно меня в кафе звал.
– Я? Когда?
– Ты близко или далеко от центра сейчас?
– Я далеко. Но буду близко минут через сорок, нет, через полчаса… Эй, Катя, подожди…
– Я жду, чего ты кричишь?
– Я испугался – ты трубку бросила. Я уже еду. Ты сама-то где?
– Я буду тебя ждать в кафе – знаешь, на углу Покровки и Чистых Прудов, лаунж-бар.
– Какой бар?
– Увидишь сразу на углу в переулочке. Просто потрясающая новость, ты себе даже не представляешь!
Он не представляет. Еще бы… Ну, женщины! А ведь сказала – нет. Сделала вид, что и не услышала – про приглашение. А теперь вот сама звонит. Сама! Вот и пойми их. Женщины…
Он ехал так, как не ездил уже давно. Пожалуй, наверное, только там, в Мамоново-Дальнем. Но там была вооруженная погоня. И закончилось все аварией, сломанными ребрами и еще массой передряг. А тут… она, Катя, его ждет. И муж ее… К черту мужа, вообще все к дьяволу, кроме…
На какой-то улице, увидев ярко освещенный цветочный киоск, он остановился и ринулся к окошку. Был в оранжерее, видел рукотворное чудо – зеленую стену-инсталляцию, какие-то лилии-гвоздики Шабо, общался с флористом и… чтобы после всего этого не подарить Кате цветов?
– Что желаете, молодой человек? – с отеческим снисхождением осведомился у него пожилой продавец-азербайджанец.
Колосов взглянул на цветы в витрине киоска. Представил себя с идиотским букетом-веником в руках на пороге этого самого лаунж-бара. И… круто повернул назад к машине. Беги, спеши, дурачок, а потом над тобой только смеяться будут с подружками, а может, и того еще хуже – с драгоценным мужем на пару.
Бар он нашел сразу – наверное, сердце подсказало. Сердце – глупый, упрямый вещун.
В баре все столики были заняты. На маленьком танцполе кружили пары – все сплошь зеленая молодежь. Катя сидела за столиком на галерейке. А возле уже кто-то стоял, склонившись, приглашал.
– Парень, парень, парень, это самое… давай, давай, давай, к себе, к себе, девушка не танцует. – Задыхающийся Колосов мысленно поздравил себя, что без букета. – Катя, я… ты долго меня ждала?
– Никита, присядь. Ты голодный, есть что-нибудь будешь? Тут стейки жарят на углях.
– Стейки… Это потом, Катя, я хочу тебе сказать…
– Никита, потрясающая новость. Я подумала – вдруг ты завтра куда-нибудь в район сорвешься спозаранку, а это срочно. Представляешь, я сегодня совершенно случайно после редакции зашла в Афанасьевский.
– Куда? – Колосов слышал в себе какой-то шум, гул – музыка ли то играла в баре или кровь его?
– В Афанасьевский переулок. Ну, помнишь, вчерашние посетители визитки свои оставили. В Афанасьевском у них, оказывается, цветочный магазин. Я зашла туда совершенно случайно. И знаешь, что я там узнала?
Колосов медленно поднялся со стула.
– И ты только поэтому позвонила? Выдернула меня сюда?
– Естественно! Это же такая новость… А что это у тебя такое лицо?
– Какое у меня лицо?
– Свирепое, – Катя обидчиво насупилась. – Может, я какие-то твои планы на вечер нарушила, ну так извини. Я буквально на секунду тебя оторву, и езжай себе на здоровье, куда ехал. Вот этот адрес, я записала для тебя – Долгоруковская улица, дом номер… квартира… гражданка Пегова Фаина Игнатьевна. Алексей Бойко – этот ваш Арнольд, ну, которого застрелили, он довольно часто посылал ей по этому вот адресу цветы. Он был клиентом «Царства Флоры», представляешь? И его босс, этот ваш Аркаша Козырной, тоже пользовался через него их услугами. Те цветы, которые были в их машине, – они тоже заказали там, в этом флористическом салоне.
– В каком салоне?
– В цветочном. Называется «Царство Флоры» в честь картины Никола Пуссена, она… точнее, гобелен с нее у них там на стене висит. Они оба флористы, понимаешь? Эти двое, которые были у тебя вчера. А покойный Бойко-Арнольд был их клиентом. И потом, насчет того желтого цветка из пластмассы и той лианы, я узнала, как они называются. И я подумала… Никита, ну ты что? Ты уж лучше ругай меня, только не сиди с таким зверским видом…
– Слушай, – Колосов, закусив губу, смотрел на нее с высоты своего роста. – Раз уж я тут и ты тут, давай, что ли, потанцуем? Рискнем, а?
О бедных покойниках, точнее, об одном из них – об Арнольде – вспоминали в тот вечер и на Троицкой Горе. Сергей Тихомиров около восьми вечера приехал к своему компаньону и другу детства Андрею Балмашову из Москвы на машине. И вот они сидели за большим столом на огромной кухне – на той самой кухне, которую Колосов толком и не рассмотрел, – под синей с узорами венецианской лампой, среди связок чеснока, нарядных гирлянд из лука и перца, украшавших стены. В открытые настежь окна на свет лампы роем летели бабочки-ночницы. На столе стояла полупустая бутылка красного вина. Только что кончили ужинать, и Флоранс собрала со стола тарелки и подала по французскому обычаю сыры, виноград, коньяк и кофе. В разговор мужчин она не вмешивалась да практически и не понимала его, друзья говорили по-русски. Тихонько сидела за столом, не сводя с Балмашова отрешенного и вместе с тем чрезвычайно пристального, настойчивого взгляда. И по одному его знаку, по движению бровей вскакивала и бросалась в гостиную – то за пепельницей, то за новой пачкой сигарет. Подносила мужу зажигалку и потом снова усаживалась на свое место, сложив руки под грудью.
Тихомиров рассказывал о посещении салона в Афанасьевском сотрудницей милиции – «той девицей, что тогда торчала в кабинете, помнишь?». Рассказывал очень подробно, стараясь ничего не упустить, не забыть. Балмашов слушал, курил. В его бокал с вином упал мотылек, обжегшийся о лампочку, и пытался выбраться из винной лужицы, оставшейся на дне бокала.
– Пьяная моль, – усмехнулся Тихомиров. – Вытащить, что ли? Дай салфетку.
– Все равно теперь сдохнет, – ответил Балмашов. – Еще кофе сварить?
– Нет, спасибо. Мерси боку, Флоранс, как это… сэтэ трэ бон! Вкусно все было, очень, очень вкусно! – Тихомиров обращался к Флоранс громко, как обращаются к глухим. – Поеду, пора к своим. Заждалась небось меня уж моя банда.
– Даше передавай привет от меня, – сказал Балмашов. – И вообще… пусть все будет хорошо там у вас. Не хочу, чтобы что-то темное, неприятное вас коснулось – тебя, Дашу, детей.
Тихомиров помедлил.
– А может, остаться мне здесь, с тобой? – спросил он. – В смысле переночевать? Своим сейчас звякну.
– Ничего, езжай. Все в порядке. Забудь об этом.
– То есть как это забудь? Ничего себе забудь! Хорошо еще менты шустро начали поворачиваться. И туда и сюда. Этот майор, говоришь, звонил, приезжал. Правильно ты сразу сориентировался через министерство обратиться, а то бы хрен кто пальцем пошевелил.
– Все нормально. И все будет нормально. Все хорошо, слышишь? – Балмашов дотронулся до плеча друга. – Значит, завтра в десять в Воронцово транспорт придет?
– Опоздают машины хоть на минуту, я с перевозчика шкуру спущу, – пообещал Тихомиров.
Через десять минут он уже садился в свой спортивный «Ниссан», помахав на прощанье рукой Флоранс, закрывавшей калитку. Завел мотор, закурил сигарету, затянулся со вкусом, смотря на темные окна дома за колючей изгородью. В доме Балмашова он всегда чувствовал себя привычно и комфортно, ну совсем как дома. Он медленно ехал по поселку и думал об этом доме, о новых замках, про которые непременно Балмашову надо будет не раз еще напомнить, думал о своем доме, тоже на Клязьме, только на другом берегу водохранилища, в Семине, который только начинал строиться этой весной (бригада таджиков копала котлован под фундамент и подземный гараж и подводила коммуникации и канализацию). Думал он также и о Флоранс, невольно дотошно вспоминая сегодняшний вечер и тот свой разговор с Мариной Петровых, подслушанный Катей – «девицей из милиции».
По поводу Флоранс у Тихомирова было свое собственное, отличное от прочих мнение. Он, например, считал, что ее влияние, несмотря на больную неустойчивую психику, на Балмашова огромно. Он помнил, каким был Балмашов до своей женитьбы на Флоранс. Он был иным, а сейчас он кардинально изменился. И виноваты в этом были бедняжка Флоранс и ее гениальный властный отец, ради знакомства и близости с которым – близости духовной, творческой – этот брак и был заключен Балмашовым.
Отец Флоранс, мсье Эрве, был одним из самых известных, самых прославленных флористов не только Франции, но и Европы. Официально он занимал должность главного хранителя садов Медичи, разбитых вокруг знаменитого замка Шенонсо в Луарской долине. Они с Флоранс проживали в особняке, расположенном в замковом парке, а в Париж, Ниццу, Лион, Брюссель и Лондон наезжали, только когда мсье Эрве оформлял и декорировал цветами праздничное убранство Елисейского дворца во время торжеств и государственных приемов, свадьбы и похороны сильных мира сего, многочисленные флористические карнавалы, дни рождения королевских особ и тому подобное. Замок же Шенонсо он любил всем сердцем, под его руководством там регулярно менялись флористические композиции во всех залах. Ими замок славился не меньше, чем, например, покоями знаменитой Дианы де Пуатье или же подлинниками Мурильо и фламандскими гобеленами.
Тихомиров отлично помнил тот день – дождливый и осенний – четыре года назад, когда они с Балмашовым впервые приехали в замок Шенонсо к знаменитому мастеру. Он особо и не хотел это помнить – не был он человеком сентиментальным, чувствительным, но замок и его сады так и стояли у него перед глазами. Аллея платанов, багрянец листвы, серые стволы в пелене дождя, зеленые куртины с геометрическими черными пятнами – осенью в садах Медичи выкапывали луковичные и сажали «зимники». Белое, ажурное, устремленное ввысь здание с округлыми башнями, стрельчатыми готическими окнами, украшенное знаменитым мостом-галереей, перекинутым с одного берега реки на другой. Шум воды в аркадах моста, огромный и старый ливанский кедр, посаженный возле замка кем-то из королей, кроной своей – хвойным шатром – подпирающий пасмурное небо. В этом замке даже такому несентиментальному, прагматичному человеку, каковым всегда считал себя Тихомиров, страстно хотелось остаться навсегда. Жить, позабыв обо всем – о жене, о детях – старшей дочке Саше и двоих близнецах Сереже и Мите. Что же было говорить тогда о Балмашове, который тогда вообще бредил наяву… бредил замком, его садами, тайнами ремесла. Войти своим в это во все – в это чужое царство – можно было лишь одним-единственным способом. И Балмашов этот способ нашел. Он не упустил своего шанса. И за это Тихомиров мысленно ему аплодировал и опять же мысленно снимал перед ним шляпу.
Увы, о том, что у единственной дочери мсье Эрве мадемуазель Флоранс не все в порядке с головой, в замке Шенонсо знали все от мала до велика. Тогда ей уже исполнилось сорок, и она постоянно лечилась. Балмашов был ее моложе на пять лет. О своем намерении жениться он объявил мсье Эрве, естественно, не сразу, надо же было соблюсти приличия. Но Тихомиров знал, что друг детства решился на этот шаг, едва только увидел замок Шенонсо и те перспективы, который он открывает во всем – и не только в цветочном бизнесе.
А Флоранс… бедняжка-сорокалетка Флоранс… она сразу же прилипла к Балмашову, как смола, как липучая короста. Они разлучались только на то время, когда она возвращалась к отцу, который один только мог заставить ее лечь в клинику, чтобы пройти очередной курс лечения. Кажется, у нее была вялотекущая шизофрения, но Тихомиров в эти нюансы не вникал. И Балмашова в связи с Флоранс он особо не жалел. Он только замечал перемены в его характере и поведении.
Домой к семье в этот вечер Тихомиров приехал поздно. Жена с детьми и няней жили в это лето на даче, которую Тихомиров снял для них в Яковлеве, опять-таки на Клязьме. Близнецы-трехлетки Сережа с Митей уже спали, а пятилетняя Саша смотрела вместе с няней по телевизору фильм «Полицейская академия», забавно клюя носом. Тихомиров загнал «Ниссан» на участок, запер ворота, поднялся на террасу. Дочка потянулась к нему, он вскинул ее на руки, поцеловал.
– Что ж ты делаешь, разбойница? Чего не спишь?
– Тебя жду. А Сережка с Митькой снова дрались сегодня, – шепотом ябедничала Саша ему на ухо, обнимая жаркими пухлыми ручками за шею.
– Светлана, а Дарья Денисовна где? – спросил Тихомиров няньку.
– Наверху. Сердитая что-то.
Тихомиров усадил дочку на диван.
– Саше давно пора спать, – сказал он. – Вы-то куда смотрите?
Он поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж, где была их с женой спальня.
Жена, укрытая с головой простыней, лежала на широкой кровати. В спертом воздухе витал запах джина.
– Где ты был? – спросила она глухо. – Я спрашиваю тебя, где ты опять шлялся так поздно? С кем? Новую б… себе завел? Ну, признайся же, завел, да?!
Тихомиров прислонился лбом к косяку. Представил себе дурочку Флоранс, бедняжку Флоранс. Как она подносит зажигалку к сигарете Балмашова в кротком экстазе преданности, словно жрица или христианская мученица.
Глава 12 ХОЛОДНЫЙ ПОТ
На оперативке на следующий день Никита Колосов огорошил шефа настойчивым требованием подключения к раскрытию двойного убийства в Больших Глинах сотрудников оперативно-технического отдела.
– Нужны две сменные машины круглосуточного наблюдения вот по этому адресу: Москва, Долгоруковская улица, фигурант, точнее, фигурантка проживает в квартире на восьмом этаже. Это некая гражданка Пегова Фаина Игнатьевна, москвичка, возраст – тридцать три года.
Шеф – человек мудрый и бывалый – на это ответил:
– После совещания останешься и доложишь все подробно, а там и решим насчет наружного.
Колосов остался и доложил. Нет, конечно же, о личной встрече с Катей в баре на углу Покровки и Чистых Прудов он умолчал. Умолчал и еще об одном странном происшествии, случившемся уже позже, ночью, когда он проводил Катю домой. Он просто проинформировал шефа о том, что по «оперативным данным» установлена связь Бойко-Арнольда с этой самой гражданкой Пеговой Фаиной, проживающей на улице Долгоруковской в Москве.
– Она что, эта Пегова, ранее судима? – уточнил шеф.
И тут Колосов изложил данные, полученные буквально перед самой оперативкой из информационного центра. Утром он сделал там запрос относительно новой фигурантки. И ответом банка криминальных данных был крайне заинтригован.
– Сама Пегова не судима и не привлекалась к уголовной ответственности. Но вот тут из ИЦ информация на ее отца. Пегов Игнатий Львович, 1935 года рождения, уроженец Днепропетровска, он же Самсонов, он же Скрипченко, он же Головнюк. Кличка Король. Один из известнейших и влиятельнейших столичных скупщиков краденого в семидесятых-восьмидесятых. Специализировался на приобретении похищенного антиквариата и драгоценностей. Две судимости, кроме этого, проходил подозреваемым по нескольким уголовным делам – разбойным нападениям на квартиры с целью похищения опять же антиквариата и ювелирных изделий. Он проходил именно как скупщик. В том числе неоднократно допрашивался и по делу об убийстве актрисы Зои Федоровой. Последний раз был осужден в 84-м за спекуляцию чеками тогдашнего валютного магазина «Березка», он и раньше подобные аферы проворачивал.
– Он жив? – спросил шеф.
– По нашим данным, три года назад умер в Саратове, где проживал после освобождения. Дочь его, как выяснилось, живет в Москве в собственной квартире. С 84-го года Пегов находился с ее матерью в разводе. Однако она его единственная дочь. И Бойко-Арнольд, а возможно, и Суслов – Аркаша Козырной – поддерживали с ней отношения. Что это были за отношения, я и хотел бы выяснить. И вообще, понаблюдать за этой дамочкой. Насколько я знаю, – Колосов хмыкнул, – о ее папаше в прошлом много разных слухов ходило. Скупщик краденого он еще тот был и никогда своих подельников не сдавал и секретами не делился. Возможно, он хранил какие-то ценности еще с прошлых дел, перед смертью рассказал об этом дочери. Во всяком случае, думаю, что интерес таких, как Бойко и Суслов, к ней был неслучаен.
– Помню я этого Пегова… Если это тот Пегов, ну да, наверняка тот, Игнашка Король… Я тогда только в уголовный розыск пришел. Как время-то летит! – Шеф вздохнул. – По-твоему, наружное наблюдение что-то конкретное даст?
– Посмотрим, – уклончиво ответил Колосов. – Прежде чем допрашивать дочку, лучше понаблюдать, чего она вообще стоит.
Машина наружного наблюдения, не мешкая, отправилась на Долгоруковскую улицу. Личность Пеговой еще требовалось установить через местный дэз, чтобы, не дай бог, не перепутать с кем-то другим.
Колосов сидел у себя в кабинете. Итак… Что же произошло вчера, о чем он умолчал? Странно, но это происшествие отчего-то никак не выветривалось из его мыслей. Вроде бы надо забыть, как досадный малоприятный эпизод. Но нет!
Итак, вчера они сидели с Катей в баре допоздна. Да, танцевали, это потому что он настоял. Да, ему пришлось съесть тот самый жаренный на углях стейк – это потому что она настояла – Катя. Чтобы он хоть чем-то был занят – кроме. Хотя бы едой. И все это время она болтала без умолку, рассказывая о том, как «ну совершенно случайно оказалась в Афанасьевском переулке перед витриной магазина «Царство Флоры».
Колосов вспомнил Балмашова – у него, оказывается, не только дом и база в воронцовских благословенных угодьях, но и магазин в самом центре Москвы. Крутой мужик. А на вид… Нет, что-то с ним не так, не укладывается в привычную схему крутого успешного бизнесмена, у которого в принципе все – и хорошее, и плохое – на лбу написано.
И надо же быть такому совпадению, что эти двое – Аркаша Козырной с Арнольдом – ездили именно к нему за цветами! И дочка этого барыги, Фаина, тоже оказалась подвязана к ним пока еще тоненькой, хлипкой ниточкой.
Может быть, в связи с этими вновь открывшимися обстоятельствами стоит взглянуть на рассказ самого Балмашова о нападении под несколько иным углом? Нападение имело место быть. Стоп. Но он ведь сам выезжал туда, на эту Троицкую Гору. И сам все там осматривал. На месте никаких следов. Ну хорошо, пусть там грязь, глина раскисшая, которая следы не хранит, но хоть что-то должно было выдать ту ночную погоню, борьбу, когда его повалили и начали душить, как он говорит, пакетом, – поломанный кустарник, оторванные пуговицы. Но там никаких улик – нет ни пакета, ни фонаря, который Балмашов якобы бросил. Куда все это делось? Дачники нашли, подобрали? Дети? Но по той тропинке действительно никто, кроме рыбаков, не ходит. Все – и дачники, и детвора – предпочитают сразу к озеру напрямик, к месту, где можно купаться. А та тропинка упирается в болото.