Когда они выползли из операционной, Светка с криками «я первая!» стремительно скрылась за дверью туалета, оставив Яна в коридоре. Мимо как раз проходил Юрий Иванович с кислым видом.
– Ну что? – желчно спросил он у Колдунова. – Доволен?
– Вполне.
– Ладно, не будем. Я-то уж знаю, что вся твоя долботня кончится ампутацией.
– Что ты каркаешь!
– Вот посмотришь, – тоном Кассандры произнес Юрий Иванович. – Кстати, я никаких родственников этого товарища даже близко не видел. А ты?
Колдунов сдержанно сообщил коллеге, что последние пять с половиной часов простоял у операционного стола.
– Вот видишь. А за чей счет он будет антибиотики получать? Сосудистые препараты твои любимые? Переливание крови кто оплатит? Пушкин? А без всего этого твоя прекрасная операция гроша ломаного не стоит.
– Юрий Иванович, но можно же хоть первые сутки обеспечить его за счет больницы? Родственники могут просто не знать, где он и что с ним произошло.
Юрий Иванович фыркнул:
– Хорошо. Назначай ему что душа пожелает, но все затраты будут записаны на счет твоего отделения. Порядки ты знаешь.
Колдунов порядки знал. Парадокс состоял в том, что за сложнейшие операции, продолжавшиеся по многу часов, за возвращение к жизни почти безнадежных больных он получал голый оклад плюс нарекания за длинный койко-день и затратность лечения. Если бы он сегодня вместо длительной реконструктивной операции быстренько сделал ампутацию, то его бы похвалили и, возможно, дали бы премию за то, что он сэкономил больнице деньги – ведь послеоперационный период после ампутации не стоит почти ничего.
Любой хирург, ампутирующий конечности направо и налево, как какой-нибудь Ларрей в день Бородинского сражения, был в больнице в большем почете, чем Колдунов, всеми силами стремившийся эти конечности сохранить.
Но самым обидным Яну показалось то, что Юрий Иванович сам был прекрасным хирургом, ничуть не хуже, а то и получше Яна. Однако несколько раз крупно получив по голове за слишком активную хирургическую деятельность, теперь он ни в какие авантюры не лез.
– Что, Светик, опять мы с тобой мимо денег пролетели? – вздохнул Колдунов, когда они устроились пить чай в ординаторской.
Вера, конечно, его не дождалась. Зато она оставила им легкий ужин, состоящий из восхитительных домашних пирожков с мясом и бутербродов.
Колдунов собирался повиниться перед Светкой в том, что он не может обеспечить своим подчиненным надлежащего уровня жизни. Но Светка его не слушала: она сосредоточенно накручивала диск старенького телефона.
– Хай, Катька! – наконец завопила она. – Все пучком? Ничего, что я тебе на хвост упала? А как сама? Девки как? Уже спят? Ну ты меня выручила вообще!
– Передай ей привет от меня, – неожиданно для себя сказал Колдунов.
– Ага, вот тут тебе Ян Саныч привет передает. Ну ладно, спокойной ночи.
– И вам привет, – произнесла Светка, и, повесив трубку, многозначительно посмотрела на Колдунова.
– Я знаю, что ты хочешь сказать. – Нашарив на столе зажигалку, Ян закурил, хотя курение в ординаторской было строжайше запрещено. – Но развивать эту тему мы не будем. Лучше скажи, как ты думаешь домой попасть? Извини, но я не смогу сейчас проводить тебя, мне нужно еще хотя бы два часа наблюдать за ногой. Давай, я вызову такси?
– Да ну! Вот еще, туда-сюда гонять. Здесь поспим, идет?
Колдунов удивленно посмотрел на Светку. В ординаторской был всего один диван, хоть и двуспальный. Ян некоторое время разглядывал стоящие дыбом волосы, наэлектризовавшиеся от хирургической шапочки, усталую, но веселую мордаху с размазанной косметикой, длинную и тонкую, какую-то детскую шею… А потом подсел поближе и положил руку на Светкино бедро.
– Детский сад ты для меня, Светик, – сказал он, ласково сжимая ее костлявую коленку, – ты мне очень нравишься, девочка, но, прости…
Светка ловким движением сбросила его руку.
– Совсем вы, Ян Саныч, сбрендили. – Она откусила большой кусок пирога и дальше продолжала говорить с набитым ртом: – Мы же с вами уже перетерли эту тему. Забудьте навеки о возможности лечь со мной в одну постель.
– Забудьте, надо же! – возмутился Ян. – А где я, по-твоему, буду спать? В углу на коврике?
– Ладно, ляжем вместе, так и быть, но трахаться не будем.
Колдунов тяжело вздохнул. Цинизм молодого поколения иногда шокировал его.
– Слушайте, Ян Саныч, а вы почему один живете? – внезапно спросила Светка.
– Так жизнь сложилась, – туманно ответил он и зевнул, намекая на неуместность такого откровенного разговора.
– Не, правда. Почему? Вроде вы и человек хороший, и мужчина видный… Алкоголик, конечно, но это сразу не заметно.
При слове «алкоголик» Колдунов встрепенулся и полез к себе в стол. Там у него была заначена бутылка именно для таких экстренных случаев.
Идти в кабинет за рюмками ему было лень, поэтому они по очереди хлебнули из горлышка. Светка сняла туфли, забросила ноги на стол и тоже закурила.
– Какие у тебя красивые ступни, – сказал Колдунов.
– Не будем отвлекаться на мои ступни. – Светка потянулась к бутылке и сделала глоток. – Так почему вы один?
Колдунов подумал, что она выглядит очень эротично. Но подумал как-то отстраненно, теоретически. Так, наверное, отец мог бы подумать о взрослой дочери.
– Я был женат, Светик. И довольно долго.
– А потом?
– Развелся.
– И чем вам жена не угодила?
Теперь уже Ян припал к бутылке.
– Так чем? – настойчиво переспросила Светка.
– Свет, моя жена хорошая женщина, и, если бы повернулось иначе, я прожил бы с ней всю жизнь. Но ей нужно было от меня то, чего я не мог ей дать. И это было нужно ей больше, чем я сам.
Светка поморщилась:
– Бросьте мне ребусы загадывать. Вы что, хотите сказать, что это она с вами развелась?
– Ну да. Видишь ли, Оля – дочь вице-адмирала. Она была так воспитана, что другой судьбы, кроме как быть женой такого же чина, себе не представляла. И ее мама с детства готовила ее к такой роли. Уже в девятнадцать лет это была настоящая светская дама, что меня, наверное, и пленило. Знаешь, Свет, она очень красивая женщина. – Ян Александрович улыбнулся. Воспоминание о том, как он впервые увидел Олю на танцах в академии, до сих пор оставалось одним из самых счастливых в его жизни, несмотря на все, что произошло потом. – Мы быстро поженились, месяц всего погуляли. Папашка ее сразу навел обо мне справки. Я был человеком без связей, но перспективным курсантом, почти отличником, поэтому он решил, что я смогу вписаться в их семейство, а там он уж сделает из меня генерала.
Света скептически задрала бровь.
– Ты думаешь, что я женился по расчету? – Колдунов усмехнулся. – Впрочем, ты можешь думать все, что угодно.
– Да ничего я не думаю! Дальше-то что было?
– Дальше? Я, дурак, поддался на уговоры друзей, демобилизовался и стал главным врачом одной из городских больниц. Семья жены была, конечно, в шоке, ведь вице-адмирал уже подыскал мне теплое местечко, а я, тридцатипятилетний мужик, вдруг повел себя, как трудный подросток. Я решил доказать всем, что чего-то стою и без поддержки тестя. Вот и доказал… Я же полгода без работы сидел после того, как меня из главврачей попросили. Короче, папа понял, что поставил не на ту лошадку, и быстренько подогнал дочке настоящего генерала.
– Бывает. А детей у вас что, не было?
Ян покачал головой. Может быть, нужно было проявить твердость и сделать Оле парочку детей. Она бы тогда никуда от него не делась. Но ему никогда не хотелось иметь ребенка, а Оля… Сейчас он уже не помнил, какие аргументы она приводила, призывая его предохраняться. Первые несколько лет их совместной жизни она лечилась от астмы, точнее, от мысли о том, что у нее астма. Вместе с матерью она кочевала из одного санатория в другой, и обе убеждали Яна, что беременность может вызвать обострение болезни. Колдунов не понимал, как может обостриться то, чего нет, но… В принципе он был доволен, что, придя домой после тяжелого операционного дня, может спокойно принять душ, не натыкаясь на детские пеленки, и выспаться без аккомпанемента детского плача.
Потом наступили тяжелые времена, тяжелые даже для военной элиты. Заводить ребенка при тотальном отсутствии денег и продуктов было безумием. Ну а потом они развелись.
– А вы жалеете, что у вас нет детей? – спросила Светка.
– Нет. Честно, нет. Я даже рад этому. Ты же видишь, я по пятнадцать часов в день торчу на работе, куда мне еще ребенка! И так есть о ком позаботиться.
– Если бы у вас был ребенок, вы б не жалели о том, что он у вас есть.
Колдунов пожал плечами.
– Личная жизнь не сложилась, что теперь поделаешь! – весело сказал он. – Пошли нашего красавца посмотрим.
Катина мама была в бешенстве. Она носилась по комнате, воздевая руки, и если бы у Кати был прибор, показывающий степень человеческого раздражения, то его стрелка достигла бы сейчас высшего значения.
– Как ты могла? – вопрошала мама. – Как ты могла привести сюда этих дурно воспитанных девчонок? Боже мой, они даже не поздоровались со мной, когда вошли в дом! Ты поступила как последняя эгоистка.
Катя подумала, что Оля с Леной промолчали не от недостатка воспитания. Вполне возможно, что при виде мамы, окатившей их ледяным взглядом и надменно поджавшей губы, у них просто язык присох к горлу.
– Мама, но что мне было делать? Куда их девать? Света не могла уйти, не доделав операцию.
– Света, ха! Сказала бы я тебе, какую операцию она делала! Эта проститутка отправилась развлекаться с мужчинами, уверяю тебя. – Мама уселась на диван и перевела дух. – Она просто использует тебя, превращает в няньку, а ты и рада стараться.
– Мама, да что дурного в том, чтобы выручить человека?
– Катя, ты не понимаешь разницы между взаимовыручкой, которая, безусловно, должна существовать среди интеллигентных людей, и стремлением быдла сесть тебе на шею. Мне очень горько, что я не сумела тебя воспитать должным образом, ведь в том, что ты не видишь этой разницы, есть и моя вина.
Катя подумала, что к интеллигентным людям мама причисляет себя одну, больше никто из их общих знакомых не удостаивался столь лестного отзыва.
– В любом случае, мама, я имею право привести к себе домой кого захочу, – сказала она резко.
– Во-первых, это не твой дом, – немедленно отреагировала мама, – эта квартира моя, если уж на то пошло. Что касается твоих прав, то извини… Мы живем с тобой вместе, и ты обязана была спросить моего разрешения, прежде чем звать гостей. Я тоже имею здесь определенные права, и в первую очередь это право на покой. Я не обязана выслушивать детский гвалт и просыпаться в двенадцатом часу от телефонных звонков только потому, что одной из твоих сомнительных знакомых припала охота шляться по мужикам, извини за грубое выражение.
– Знаешь что, прекрати, – оборвала Катя. Внезапно она начала что-то понимать. Как будто в фотоаппарате настроили резкость. – Дети в любом случае ни в чем не виноваты. Что, нужно было их оставить на улице, чтобы они не помешали тебе выпить утренний кофе в тишине?
– Дело не в этом! Ты знаешь, что я не боюсь неудобств и легко их переношу, если возникает необходимость. – («Да, конечно», – желчно подумала Катя). – Но меня очень тревожит, что ты втягиваешься в близкие отношения с этой Светой. Она же хамка, женщина невысоких нравственных правил и безответственная мать! Ты унижаешь себя этим знакомством!
– Я свободный человек и общаюсь с кем хочу! – огрызнулась Катя.
Они довольно часто скандалили, причем поводом могла послужить любая мелочь. Инициатором всегда бывала мама, обижавшаяся то на Катин невежливый ответ, то на позднее ее возвращение из гостей, то еще на что-нибудь. Мама начинала на повышенных тонах, Катя же пыталась сохранять спокойствие. Но в последние годы она заметила одну закономерность. Маме необходимо было вывести ее из себя. Именно Катина истерика, ее слезы и раскаяние были целью любого скандала. Чем дольше Катя пыталась оставаться если не спокойной, то хотя бы внешне корректной, тем больше бесилась мама. Она принималась рассуждать о том, что Катя никак не может выйти замуж, а то, что никто ее не берет, является прямым результатом ее ужасного характера, от которого мама страдает с тех пор, как Катя появилась на свет. Конечно, мать есть мать, и она стоически, стиснув зубы переносит совместное существование с такой патологической личностью, как Катя, но ни один мужчина, разумеется, делать этого не будет. Катя была эгоистичной, жадной и неблагодарной дрянью, к тому же еще и неумехой, и вообще бесполезным и бездарным существом. Все эти теоретические выкладки мама, как научный работник, иллюстрировала практическими примерами, так что Катя в конце концов начинала верить, что именно так все и обстоит.
Ей становилось плохо, она начинала плакать, кричать, а иногда, когда мама была в особенном ударе, даже биться головой о стену. На этой стадии мать совершенно успокаивалась, говорила: «Прекрати, как тебе не стыдно, истеричка!» – и улыбалась, как вампир после удачной охоты.
Наверное, она действительно подогревалась этой энергией скандала. Но теперь Катя уже не могла тратить свои силы на истерику, теперь она была нужна своему ребенку.
Поэтому она глубоко вздохнула и не стала ни плакать, ни кричать.
– Ты говоришь о свободе? – спросила мама надменно. – Но позволь тебе напомнить известное выражение: «Каждый человек свободен, но его свобода кончается там, где начинается свобода другого человека». Если бы ты жила одна, то ради бога, приглашай кого хочешь. Но пока мы живем вместе, изволь считаться со мной.
И тут Катя окончательно все поняла. Всю свою жизнь до сегодняшнего дня она считала маму не только умным и интеллигентным человеком, но еще и самоотверженной женщиной, которая живет только ради дочери. Так, во всяком случае, всегда говорила сама мама, а Катя ей верила. Но если посмотреть на вещи непредвзято, вырисовывалась совсем другая картина.
Мама воспитывала ее очень сурово, редко баловала подарками, а из развлечений Кате были доступны только посещения Эрмитажа, филармонии и Мариинского театра. Все остальное мама считала низкопробным. За несанкционированным походом с подружками в кино следовал грандиозный скандал. Вообще скандалы и бойкоты были в Катином детстве частым явлением, но она считала, что это происходит не от плохого маминого характера, а делается ради того, чтобы Катя выросла достойным человеком. Почему мама решила, что, если она по два месяца не будет разговаривать с дочерью, это благотворно скажется на формировании ее личности, было непонятно, но Катя считала, что так и надо.
Стоило Кате подружиться с какой-нибудь девочкой из класса или из музыкальной школы, как тут же подружка объявлялась «девочкой не нашего круга», о ее родителях говорились всякие гадости, и Кате запрещали с ней общаться.
Катя усмехнулась. Это какой же дурой надо быть, чтобы дожить до тридцати с лишним лет и не понять, что мамашей руководил обычный эгоизм! Почему она раньше не заметила, что все скандалы разгорались не тогда, когда Катя получала двойки или не хотела посещать музыкальную школу, а тогда, когда она, по маминому мнению, не так на нее смотрела или говорила с ней недостаточно вежливо. Стоило Кате в ответ на предложение немедленно вымыть окна сказать: «Мама, я устала, давай завтра», – как на ее голову обрушивался такой водопад негативной информации о ней самой, что приходилось браться за тряпку.
Почему же Катя раньше не поняла: единственное, что было маме нужно от нее, – чтобы Катя постоянно находилась при ней в качестве прислуги и компаньонки? Именно поэтому, а вовсе не для того, чтобы оберечь Катю от дурного влияния, пресекались все ее контакты с мужчинами и женщинами!
Хотя мама и говорила постоянно, что целью ее жизни является устроить Кате хорошую партию, ей не нужна была дочь, обремененная мужем и детьми. Осознав это, Катя решилась на отпор.
– Ты тоже изволь считаться со мной! – отчеканила она. – У меня скоро будет ребенок, так что имей в виду: меня нельзя волновать.
– Что?!! – взревела мама.
– Что слышала. Я беременна.
– Ты выходишь замуж?
– Нет. Я буду матерью-одиночкой.
Мама тяжело плюхнулась в кресло.
– Принеси мне корвалол.
Катя послушно порысила на кухню. Нужно было, конечно, помягче сообщить эту новость…
Мама залпом выпила лекарство и поставила пустой стакан на ручку кресла.
– Так, докатилась, – произнесла она замогильным голосом. – И кто же виновник торжества?
– Какая разница. Считай, что я сделала искусственное оплодотворение.
Мама вскочила и принялась расхаживать по комнате.
– У нас в семье никогда не было распущенных женщин!
Это было сказано веско, с нажимом и сопровождалось пронзительным взглядом. Но Кате было все равно.
– Значит, я буду первой, – улыбнулась она.
– Ты еще смеешь шутить! Ты опозорила меня, ты хоть понимаешь это или нет? Господи, неужели я дожила до того, что моя дочь прыгает по чужим постелям? А я еще удивлялась, что общего у тебя может быть с этой шлюхой-докторшей!
– Она не шлюха, – возразила Катя.
Мама поджала губы:
– Да уж, в вашем понимании теперь все порядочные женщины. Не ожидала от тебя, Катя. Впрочем, все еще можно поправить. Если отец ребенка не женится на тебе, придется делать аборт.
– Но я не хочу!
– Мало ли что ты хочешь! – взвизгнула мама. – Это ты своему любовнику будешь говорить: хочу – не хочу! Я не могу допустить, чтобы у моей дочери родился внебрачный ребенок. Я просто не переживу такого позора.
Катя сама удивилась, что сохраняет спокойствие. Ее немного забавляло, как мама играет роль великосветской дамы, но больше никаких эмоций она не испытывала. Забавно: мама даже не подумала о том, что чувствует Катя.
– Что ты ухмыляешься? Знаю, ты будешь только рада, если я умру!