Конечно, нет. Варя и сама понимала, откуда она подцепила Trichomonas vaginalis. Юра не любил презервативы, и они перешли на гормональные контрацептивы. Точнее, Варя перешла — чтобы они могли заниматься сексом без кондомов. А теперь…
Юра. Юра… Мать твою, Щербаков, как ты мог?!
Он все отрицал. Но так неубедительно, неискренне, что Варя сразу поняла — это правда. Он ей изменил. И, возможно, не один раз. И почему-то самым ярким чувством стала не обида за обман. А брезгливость. Совал свой член и в Варю, и в кого-то еще… Неизвестно в кого. Противно до тошноты и омерзения. А еще — дикая досада. На Юрку. Тоже мне, будущий врач! А о таких элементарных вещах не подумал! И ко всему прочему — страх. За собственное здоровье. И даже за пресловутую фертильность.
В общем, отношения их прекратились одномоментно и резко. Варя сначала тщательно лечила щербаковский «подарок». Трижды сдавала анализы, причем, не только на трихомонаду, а на все подряд, на всякий случай — прежде чем окончательно поверила, что «чистая». А потом и почти параллельно — госы, за ними — интернатура. Удивительно, но у нее получилось совсем не обращать внимания ни на что — на жгучую пустоту в груди, на косые взгляды одногруппников, на шепот за спиной, на демонстративно понурого Юрия. Варя поставила себе цели. Вылечиться. Получить диплом — красный, между прочим! Поступить в интернатуру. И всех поставленных целей Варвара Самойлова добилась. Но душу она лечила еще долго. Предательство любимых оставляет на сердце раны, которые заживают годами.
_____________
— Ничего себе… — негромко присвистнул Тихий. И только тут Варя заметила, что во время ее рассказа он изорвал на мелкие клочки салфетку. Или две. На тарелке белел бумажный сугроб. Тин обернулся и уже совсем с иным выражением посмотрел на беседующую пару за два столика от них. — С виду на человека похож. А на самом деле — гон*он.
— Тихон!
— Пойду-ка я сожранные вареники растрясу. И руки разомну заодно, — Тин резко поднялся со стула. И Варя тут же мгновенно сообразила, куда и зачем он собрался.
— Ты с ума сошел?! Куда?
— Да выкину этого филателиста отсюда.
— Почему филателиста?! — она схватила его за руку.
— Ну, или сифилитика, — пожал Тин плечами и попытался высвободить ладонь. — Все время эти слова путаю.
— Тиша! — Варвара не знала, смеяться или плакать. — Сядь, пожалуйста. Он этого не стОит!
— Да он-то, ясное дело, не стОит… — Тин неохотно сел обратно за стол. — А вот в моем ресторане сифилитикам не место. Я и так от санитарной инспекции в последний раз с большими потерями отбился.
— Он тут не единственный… филателист, если что. Я тоже, между прочим… — тут Варя все же покраснела, хотя за годы, прошедшие с той истории, вроде бы привыкла и дала событиям правильную оценку.
— Ты… — Тихон оглядел ее внимательно, словно пытаясь заметить что-то новое. — Ты — лицо аффилированное, тебе можно. Так что я все же его выкину, с вашего позволения, Варвара Глебовна. А, впрочем, и без оного…
— Тихон, прекрати! — и все же просяще. — Пожалуйста, не надо…
— Жалко тебе его, что ли? — уже раздраженно.
— Не жалко. Просто… просто ну его к черту.
— К черту — так к черту.
Варя не заметила, чем и как он подал знак. Но очень скоро к столику, где устроился Щербаков со своей спутницей, лихо подскочил Лещ. На подносе красовалась тарелка с тонко порезанным мясом. И рюмка с чем-то, напоминавшим смородиновую настойку Маргариты Сергеевны. Но цвет, кажется, иной.
— Тиша… — опасливо.
— Спокойно. Это за счет заведения. Хочу угостить дорогого гостя. Подарок… от шеф-повара. И от меня лично.
Между Лещом и Щербаковым завязался диалог, во время которого бармен указал кивком голову в сторону Вари и Тихона. Юра обернулся. И слегка побледнел. Варя почувствовала, как у нее одеревенела спина. И лишь Тихий, казалось, получал удовольствие от происходящего. Поднял материализовавшийся на столе непонятным и незаметным образом коньячный бокал, отсалютовал и широко улыбнулся Щербакову. Варя Тихона уже немного, но изучила. И четко ощутила, что такая улыбка не сулит тому, кому она адресована, ничего хорошего. А Юра Тихона не знал. Поэтому ответно и неуверенно улыбнулся, отсалютовал принесенной ему рюмкой. И выпил залпом.
Сначала Щербаков пошел алыми пятнами. Потом — белыми. Потом широко раскрыл рот и стал хватать воздух как выброшенная на берег рыба. Потом вскочил с места, с грохотом уронив стул. И рванул в сторону. Кажется, в направлении туалетов.
— Бедный Юрик… — прокомментировал Тихон, разглядывая этот спектакль одного актера сквозь коньячный бокал.
— Ты что натворил?! Что ему налили?!
— Ооо… Это такая штука, Варенька, — усмехнулся Тин и подмигнул сверлящей его сердитым взглядом знойной брюнетке. — Сейчас расскажу. Мы прошлой осенью со Славяном в Таиланд ездили. Ну, там всякие пип-шоу, Волкинг-стрит, все дела, ты понимаешь?..
Варя нетерпеливо кивнула, не поддавшись на провокацию.
— А в последний день мы на рынок выползли. Рося фруктов каких-то экзотических набрал, а я на перчики глаз положил. Красивые такие перчики, яркие…
— Господи… — выдохнула Варя. Тин в ответ коротко хохотнул.
— В общем, Михал Саныч эти перцы сразу забраковал. А Марго — женщина хозяйственная. Жаль ей было выкидывать — тем более, хозяин из такой дали припер. В общем, она настойку на них поставила.
— Тиша, у него же язва желудка от такого напитка может образоваться!
— Да не будет ничего твоему ненаглядному, — раздраженно фыркнул Тин. — Я эту настойку пробовал.
— И как? — едва выдохнула Варя.
— А у нас тогда как раз ремонт был, я закрывал ресторан на две недели — после очередных разборок с сан. инспекцией. В общем, вода была перекрыта. И тут я этой настоечки пригубил…
Варя не заметила, как непроизвольно начала улыбаться.
— Иии?
— Иии Михал Саныч, Марго и Лещ при каждом удобном и, особенно, неудобном случае теперь припоминают мне, как я воду из унитазного бачка лакал, — усмехнулся Тихон. — Забористая штука, короче. Марго сказала, что ею тараканов травить зашибись получается — она дома попробовала. А вон и бедный Юрик вернулся, — резко переключил ее внимание. — Видать, тоже из бачка водицы испил.
Варя обернулся. Щербаков был бледен, что-то сказал своей спутнице и они стали резко собираться на выход. Тихий от доброты душевной помахал им своей немелкой лапкой, но его щедрый жест не оценили. Пара быстро пошла к выходу из зала.
— Он напишет на тебя жалобу!
— Пусть попробует. Хоть поржу.
— А о репутации ресторана ты не подумал? — последняя попытка вразумить Тихого.
Свое мнение по данному вопросу Тихон выразил еще одним громким фырканьем. Варя признала свое поражение в споре, протянула руку и, отобрав у него бокал, пригубила коньяк. Однако в пузатом бокале плескался холодный сладкий чай.
— И все равно зря ты это сделал… — негромко вздохнула.
— По-моему, ты обзавелась из-за этого придурка такой штукой… на букву «ф».
— Филателией?
— Не. Фобия, во! Фобия подлых придурков.
— Нет у меня никакой фобии. Отвези меня домой.
Он выказал намерение проводить ее до квартиры.
— Какао не будет. Я не в настроении, — голос Вари прозвучал даже для нее неожиданно резко.
— А я все равно провожу. Мало ли… Вдруг ты по дороге передумаешь.
У двери ее голос прозвучал все так же резко.
— Я не передумала. Устала и хочу спать.
— Дело хозяйское, — не вынимая рук из карманов. — Созвонимся, — кивнул. — Пока.
По лестнице зазвучали быстрые шаги. Варину ладонь леденили ключи. Варвара резко повернулась к двери и вставила ключ в замочную скважину, прислушиваясь к утихающему звуку шагов. Повернула ключ. И сама не поняла, зачем, но…
— Тиша… — позвала тихо.
Нет, он уже не услышит. Он уже спустился на два пролета. Или три. Или четыре.
Шаги зазвучали громче. И медленнее. Подниматься ведь труднее, чем спускаться.
А она стояла и ждала. Вот снова показался в створе лестничного проема русая макушка. Тихон вернулся.
— Передумала? — спросил хмуро.
— Да, — все так же тихо.
Он подошел и встал вплотную. Но не касался.
— Учти, сопли вытирать и жалеть не буду. Никаких сюси-пуси, обнимашек и «я тебя так понимаю». За этим — к подружке.
— И не надо. Все, что мне от тебя нужно — грязный и развратный секс.
Он прижал ее к себе — резко и сильно. Губами к виску.
— Вот это я могу. Я только это и могу. Это мой профиль, можно сказать.
Он сказал это в своей обычной манере — нагло, уверенно. Но в конце фразы ей почудилась вдруг нежность. Или даже… отчаяние?..
Нет. Ей это не нужно. Она не хочет этого слышать. Ей это просто показалось. Это же Тин.
— Хватит болтать! — нажимая на дверную ручку и вталкивая Тихона внутрь квартиры. — Меньше слов, больше дела, Тихон Аристархович.
Нет. Ей это не нужно. Она не хочет этого слышать. Ей это просто показалось. Это же Тин.
— Хватит болтать! — нажимая на дверную ручку и вталкивая Тихона внутрь квартиры. — Меньше слов, больше дела, Тихон Аристархович.
Действие восьмое. Герои начинают осознавать весь ужас положения, в котором оказались
В авторской суфлерской будке поигрывают трехцветным фонариком, временно заимствованным из музея театра на Таганке. Наконец, врубают белый цвет и начинают им часто мигать. Где экспрессия, черт подери, где она?!
Варя все ждала от него какого-то слова. Намека. Подсознательно ждала, что он обмолвится о своих планах на Новый год. Думала… надеялась… что вместе… Но наступил и покатил декабрь. Елки, гирлянды, новогодняя атрибутика везде и повсюду. И только к середине месяца Тихон, как ни в чем не бывало, оповестил о своих планах на Новый год. Безо всякого предвкушения, а, скорее, с усталостью и раздражением. А ведь она могла бы и догадаться.
Новогодняя пора — время Большого Бабла для столичных рестораторов. И Тихон не был исключением. Корпоративы. Новогодние вечеринки. Для Тина декада перед Новым Годом и дни после были периодом интенсивнейшей работы. Если и праздник — то труда. У трактирщиков Первомай переквалифицировался в Первоянварь. И всю новогоднюю ночь Тихон уже не один год проводил на ногах. Точнее, и на ногах и на колесах — разъезжая между своими ресторанами.
Ну и славно. Варя выдохнула и прекратила фантазировать на эту тему. И на тему новогоднего подарка Тихому заодно. Все равно в последнюю декаду декабря они почти не виделись — зато работа с лихвой компенсировала отсутствие Тихого в Вариной жизни и с утробным чавканьем пожирала все доступное время. Варя дала «добро» родителям на приглашение встретить Новый год с ними, дома. И Коля с Любой будут. Настоящий семейный праздник.
А настроение в новогоднюю ночь у нее не заладилось. Стол — замечательный. Все — веселы. На самой Варе — новое платье, которое куплено для других целей и для другого человека, а на семейном празднике проходит «обкатку». Отец и брат обозвали платье «слишком ярким», невестка оттопырила большой палец. Значит, «обкат» прошел удачно. Лишь задумчивый взгляд матери не вписывался в общую картину, но Варя это старательно проигнорировала. Как игнорировала многое в последнее время.
И вроде бы начиналось все так замечательно. Они с Любой помогли маме. Проводили старый год. Все дружно подкалывали Любу — над тем, как она выпрашивала у Коли глоток шампанского, как мазала медом канапе с мидиями. В очередной раз поспорили по поводу имени еще не рожденной девочке. Снова не сошлись во мнениях, а Колька пригрозил назвать дочь Доздрапермой. Жена брата стала центром разговора за их семейным столом — и ведь это было неудивительно: Люба ждала малыша. Ребенок должен родиться в конце февраля — начале марта.
Люба была весела, добродушно отшучивалась и смеялась со всеми. И вообще выглядела очень хорошо. Говорят, ожидание чуда рождения ребенка красит женщину. Варя видела немало совершенно противоположных примеров — среди числа одногруппниц. Но Любава буквально цвела — здоровый румянец, новая плавность в движениях и свет. Какой-то удивительный свет в ее и без того нереальных синих глазах.
Уже к полуночи Варя поняла, что ревнует. Ревнует свою семью к жене брата. А ведь у них с Любавой замечательные отношения, и Люба чудесная, и с братом у них такая семья, и… И сейчас Варвара хотела быть на ее месте. В окружении любящих людей, которые вместе с ней ждут чуда рождения новой жизни. И чтобы рядом был мужчина, который так любит. Надежный, как скала. Верный, преданный, родной. С которым не страшно ничего, и за которым и в огонь, и в воду.
Нет таких. Больше нет. Колька, наверное, последний. И вообще — стыдно завидовать собственному брату, его жене и их семейному счастью. Конечно, стыдно. Но настроение Варе это нисколько не улучшило. Еще только усугубило нуарные тона.
После часа ночи Люба зевнула и засобиралась домой. Но родители авторитарно оставили их всех у себя. Ушла спать будущая мама. За ней отправилась отдыхать и мама настоящая — мама Николая и Варвары Самойловых. А дети Самойловы вместе с отцом остались еще на час за праздничным столом — смаковать армянский двадцатилетний коньяк и разговаривать. Разумеется, на профессиональные темы. Это несколько улучшило Варе настроение, но общий грустный осадок новогодней ночи не перебило. Заснула Варвара около трех часов ночи. В семь утра ее разбудил телефон.
_____________
За новогоднюю ночь его останавливали на дороге трижды. Вот что за напасть такая, а?! Нет, он в каждом ресторане на правах радушного хозяина — тусовался потихоньку во многих компаниях, то там, то сям — везде, где были знакомые. Поздравлял, обнимал, целовал. Рассказывал анекдоты, смеялся ответно. И обнимал вешающихся на него нетрезвых дам, и возвращал поцелуи. И выпивал со всеми желающими. Лещ только успевал подливать в коньячный бокал из заготовленного еще с полудня кувшина с крепким сладким чаем. А потом Тихон садился в машину, заводил мотор, стирал с себя помаду и чужие слюни, кидал в рот пару долек из стоящего рядом, на пассажирском сиденье, пакета с мандаринами и ехал дальше.
Первый раз он откупился «красненькой». Второй раз заставили дышать в трубку и долго и разочарованно смотрели на прибор. Да трезвый он, трезвый! Но ему предложили проехать на освидетельствование в наркологический диспансер. Снова пришлось откупаться. В третий раз, уже под утро, когда Тихон возвращался домой — он просто сгреб с сиденья пакет с остатками мандаринов и вручил его патрульному со словами:
— С наступившим, товарищ лейтенант.
То ли рожа у Тина была вконец замученной, то ли в виде новогоднего чуда ему попался порядочный гаишник — но Тихона отпустили. Презентованные мандарины приняли, счастливого пути пожелали и отпустили. И в седьмом часу утра он был уже дома. Неужели эта проклятая бесконечная новогодняя ночь закончилась?!
Сил не было даже на то, чтобы принять душ — хотя Тин весь пропах женскими духами, петардами и ароматами с кухни. И это раздражало. Но усталость оказалась сильнее. Стоя бы не заснуть. Или в процессе стягивания штанов. Ведь весь день на ногах, и всю ночь на крепком чае и энергетиках. Нагнулся, стаскивая носки. Когда распрямился, перед глазами посыпались зеленые пятна. Все, спать. Спать, спать, спать… До самого вечера.
Но принятие горизонтального положения оказало совершенно обратный эффект. Сон куда-то делался. Вместо него пришли какие-то… видения? Воспоминания? Мечты?
Розовая звезда ее ладони с коротко остриженными ногтями на его груди. Пальцы зарываются в короткие завитки, ногти слегка царапают кожу.
Нимб золотых волос раскинулся по синей простыне. Глаза крепко зажмурены, а с приоткрытых губ — рваным ритмом жаркое дыхание.
Небольшая упругая грудь. Райское яблоко, что само просится в руку. Крутой изгиб бедра — нарочно такой, чтобы сжимать руками и не давать ей отстраниться. Так ведь не отстраняется же. Прижимается.
Совсем не такая, какие ему всегда нравились. Начиная от цвета волос и заканчивая размером груди и ростом. И эти ее крошечные ступни с маленькими пальчиками — почти детские. Их целовать хочется. Но нет уж, дудки! Только это не хватало.
А еще она — хирург, подумать только. После всего… хирург. У него напрочь отказал инстинкт самосохранения, видимо.
И эти едкие колкие реплики. И редкая мягкая беззащитная улыбка. И голубые глаза, в которых — ум, юмор, смех. И что-то еще. Нежность. Дурацкая нежность, которая ему там мерещится! Которой там быть не должно. Которая ему не нужна.
Старательно не думая о том, что делает, протягивает руку и берет с тумбочки телефон. И все так же бездумно набирает сообщение.
Тихон: Спишь?
Ответ приходит довольно быстро — спустя минуту.
Варя: Уже нет.
Тихон: Разбудил?
Варя: Первое января. Семь утра. Тебе место в лиге злодеев. Ты подлец, Тихий!
Он довольно усмехается.
Тихон: Я предупреждал. С Новым годом, Вареничек.
Варя: А до обеда это не могло подождать?
Тихон: Не могу заснуть. Только домой приехал.
Варя раздумывает над ответом. Только приехал? Откуда? И, интересно… один? И тут приходит еще одно сообщение.
Тихон: Спой мне колыбельную.
Она улыбается, сонно щурясь на экран телефона. Никогда бы не подумала, что в семь утра первого января можно улыбаться.
Варя: Тихо(н) в лесу.
Тихон:))))
Варя: Только не спит барсук.
Тихон: Барсук сегодня затрахался. Причем отнюдь не в буквальном смысле.
Сердце екает на этих словах. Но она не комментирует. Не выходим из образа. Поем колыбельную.
Варя: Лапы свои он повесил на сук.
Тихон: Спасибо, что лапы)
Варя: Слушай молча!
Он там тоже улыбается. Уже очень сонно.