— Чему же именно я, по-вашему, должна посвятить себя? Вы сами довольно настойчиво предостерегали меня от артистической карьеры, — заметила она без раздражения, как будто они обсуждали судьбу третьего лица, к которому оба благоволили.
Дарроу подумал, прежде чем ответить:
— Если предостерегал, то потому, что вы так решительно отказались от моей помощи на первых порах.
Она резко остановилась и повернулась к нему:
— И думаете, что сейчас соглашусь?
Кровь бросилась в лицо Дарроу. Он не мог понять такую ее позицию — если она в самом деле сознательно заняла ее и разница в тоне не просто отражала невольную смену настроения. К своему стыду, он в очередной раз понял, сколь поверхностным было его суждение о ней. Он сказал себе: «Если когда-нибудь нужно будет протянуть ей руку помощи, я должен понять, как не обидеть ее сейчас», и собственная нечуткость поразила его не меньше банальной бестолковости. Но, имея конкретную цель, он мог лишь торопиться к ней напролом.
— Надеюсь, вы хотя бы выслушаете мои соображения. У нас обоих было время с тех пор, чтобы подумать… — Он замолчал, беспомощно застряв на сочетании «с тех пор»: как он ни подбирал слова, обязательно натыкался на какие-нибудь, напоминавшие об их прошлом.
Она шла рядом с ним, опустив глаза в землю.
— Должна ли я так понимать — со всей определенностью, — что вы повторяете свое предложение? — спросила она.
— От всей души! Если только позволите мне…
Она подняла руку, словно прерывая его.
— Это чрезвычайно любезно с вашей стороны… верю, что вами движут дружеские чувства… но я не очень понимаю, почему, видя, как вы говорите, что я так хорошо здесь устроена, вы должны больше беспокоиться о моем будущем, чем в то время, когда я действительно была в довольно отчаянном положении, не зная, куда мне деваться?
— О нет, не больше!
— Если вы вообще беспокоитесь обо мне, то, во всяком случае, этому должны быть другие причины… Более того, это может быть, — продолжала она с обескураживающей, как случалось иногда, проницательностью, — только по одной из двух причин: либо вы чувствуете себя обязанным помогать мне, либо по каким-то соображениям думаете, будто долг требует от вас рассказать миссис Лит, что вам известно обо мне.
Дарроу остановился как вкопанный. Позади раздался зов Эффи, и, услышав голос ребенка, Софи живо повернула голову, как человек, который всегда настороже. Выражение ее глаз было настолько неуловимым, что он не мог сказать, отличалось ли оно от профессиональной сосредоточенности на ученице.
Эффи проскакала мимо них, и Дарроу принял вызов Софи.
— То, что вы предположили относительно миссис Лит, едва ли стоит ответа. Что до причин моего желания помогать вам, это в большой степени зависит от слов, которые выбираешь, дабы определить довольно неопределенные вещи. Я действительно хочу помочь вам, но это желание объясняется не… какой-то прошлой добротой с вашей стороны, а просто моим интересом к вам. Почему не сказать, что наша дружба дает мне право быть посредником в том, что, по моему убеждению, будет вам во благо?
Она сделала несколько неуверенных шагов и снова остановилась. Дарроу заметил, что она побледнела и под глазами ее легли тени.
— Вы давно знаете миссис Лит? — спросила она неожиданно.
Он помедлил, чувствуя приближающуюся опасность.
— Давно… да.
— Она говорила, что вы были друзьями… близкими друзьями.
— Да, — признался он, — мы были близкими друзьями.
— Тогда вы, естественно, вправе сказать ей, что, по вашему мнению, я неподходящий человек для Эффи. — Он попытался было возразить, но она лишь отмахнулась. — Я не говорю, что это вам понравится. Не понравится. И естественной альтернативой было бы попытаться убедить меня, что мне будет лучше в другом месте, нежели здесь. Но предположим, это у вас не получится и вы увидите, что я полна решимости остаться? Тогда вы можете подумать, что ваш долг все рассказать миссис Лит.
Она с холодной ясностью изложила перед ним дело и закончила со смешком:
— На вашем месте я бы так подумала.
— Я не чувствовал бы себя вправе рассказывать у вас за спиной, если бы думал, что вы не подходите для этого места, однако, конечно, чувствовал бы себя вправе, — помолчав, договорил он, — сказать вам, если бы думал, что это место не подходит для вас.
— И это вы сейчас пытаетесь сказать мне?
— Да. Но не по тем причинам, как вы воображаете.
— Тогда, если не трудно, что это за причины?
— Я уже говорил, советуя вам не отбрасывать мысли о театре. Вы слишком разносторонни, слишком талантливы, вы слишком яркая личность, чтобы в вашем возрасте совать голову в хомут учительства.
— И это вы рассказали миссис Лит? — выпалила она, будто ждала момента, чтобы подловить его.
Его тронула простота подобной стратегии.
— Я, в сущности, ничего ей не рассказал, — ответил он.
— И что, в сущности, значит это «ничего»? Вы с ней разговаривали обо мне, когда я вчера зашла в гостиную.
Кровь бросилась в лицо Дарроу.
— Я просто сказал ей, что раз или два видел вас у миссис Мюррет.
— А не то, что видели с тех пор?
— А не то, что видел вас с тех пор…
— И она верит вам — полностью верит?
Он запротестовал, и румянец, заливший его щеки, откликнулся румянцем девушки.
— О, пожалуйста, простите! Не хотела спрашивать об этом. — Она остановилась и снова бросила быстрый взгляд назад и вперед. Затем протянула руку. — В таком случае благодарю… И позвольте вас успокоить: я не очень долго пробуду воспитательницей Эффи.
Услышав это, Дарроу постарался скрыть облегчение во взгляде и с дружеским интересом схватил ее руку:
— Значит, вы действительно согласны со мной? И дадите мне возможность все обговорить с вами?
Она со слабой улыбкой покачала головой:
— Я не думаю о сцене. Я получила другое предложение, только и всего.
Новое облегчение вряд ли было меньше прежнего. В конце концов, его личная ответственность завершалась с ее отъездом из Живра.
— Вы мне расскажете, что за предложение… не так ли?
Улыбка мелькнула на ее губах.
— О, вы скоро услышите об этом… а теперь мне надо поймать Эффи и тащить ее в классную комнату.
Она прошла несколько ярдов и, снова остановившись, повернулась к нему.
— Я была гадкой… и не вполне честной с вами, — неожиданно призналась она.
— Не вполне честной? — повторил он, вновь пораженный.
— Я имею в виду — притворялась, что не доверяю вам. Это снова на меня нашло, когда мы разговаривали сейчас, в душе я всегда знала, что могу…
Она покраснела еще гуще и на краткий миг впилась в него взглядом напоминающим и молящим. И на тот же миг прошлое всколыхнулось в нем, приведя в замешательство; затем завеса разделила их.
— Ой, Эффи здесь! — воскликнула она.
Он обернулся и увидел подбегавшего ребенка, который тащил за руку Оуэна Лита. Даже сквозь трепет утихающего волнения Дарроу сразу увидел перемену, произведенную приближением молодого человека. На секунду Софи Вайнер густо покраснела, затем щеки ее побледнели, как белые лепестки. Однако она не лишилась отчаянной смелости, с которой обычно встречала какую-нибудь неожиданность. Возможно, никто, менее изучивший ее лицо, чем Дарроу, не заметил бы натянутости ее улыбки, которую она от него обратила к Оуэну Литу, или того, что ее туманно-серые глаза посерьезнели и стали блестяще-темными. Но нашего наблюдателя поразило не столько это, сколько аналогичная перемена, произошедшая в Оуэне. Тот в момент, когда они увидели его, смеялся и беззаботно болтал с Эффи; но, когда его взгляд упал на мисс Вайнер, выражение его лица изменилось столь же внезапно, как у нее.
Перемена, на взгляд Дарроу, была не столь определенной, но, возможно, по этой причине поразила его как более значительная. Только вот… что она означала? На лице Оуэна, как и на лице Софи Вайнер, отражались не столько эмоции, сколько самый порождающий их характер. В моменты волнения его нечеткие неправильные черты становились как бы текучими, расплываясь и собираясь, как тени облаков на воде. В этой быстрой игре теней Дарроу не мог уловить какого-то конкретного чувства — просто понял, что молодой человек безмерно удивлен тем, что увидел его с мисс Вайнер, и что степень его удивления превышает все, доселе испытанное.
Первой мыслью Дарроу было: Оуэна, если он заподозрил, что разговор не был результатом случайной встречи, могло поразить, что поклонник мачехи в такой час ведет приватную беседу с гувернанткой ее дочери. Мысль эта вызвала такое беспокойство, что, когда все трое повернули назад к дому, он едва не сказал Оуэну: «Я вышел поискать твою мать». Но в данных обстоятельствах побоялся, что даже столь простая фраза может показаться неуклюжей попыткой оправдаться; и он молча шагал рядом с мисс Вайнер. Вскоре его поразило, что Оуэн Лит и Софи тоже молчат; и это придало новое направление его мыслям. Молчание может иметь не меньше оттенков, чем речь; и молчание, окутывавшее Дарроу и двух его спутников, казалось его обостренному вниманию пронизанным пересекающимися нитями связи. Сначала он почувствовал только те, что сосредоточивались в центре его тревожного сознания; затем ему пришло на ум, что равно активное общение происходит и вне его. Более того, некий безмолвный и быстрый обмен происходил между молодым Литом и Софи Вайнер; но о его предмете и направлении Дарроу, когда они подошли к дому, только начал догадываться…
XVIII
Анна Лит с террасы наблюдала за возвращающейся компанией.
С безмятежной высоты недосягаемого счастья она смотрела, как они идут через сад, приближаясь в мягком утреннем свете: ее ребенок, ее пасынок, ее будущий муж — три существа, которые заполняли ее жизнь. Она легко улыбнулась благословенной картине, которую они собой являли. Резвящаяся вокруг них Эффи была как жизнерадостная рама, в которой медленно двигались двое мужчин в молчании дружеского взаимопонимания. Казалось естественным для этой глубоко интимной сцены, что они не разговаривают друг с другом, и только потом ее странно поразило, что ни один из них не чувствует необходимости перемолвиться словом с Софи Вайнер.
Сама же Анна в этот момент плыла по волнам блаженства, в струях столь ярких и мощных, что казалось, будто она и его теплые воды — одно. Первая затопившая ее волна счастья ошеломила и ослепила; но теперь, просыпаясь, она каждое утро чувствовала спокойную уверенность в его возвращении и привыкла к ощущению надежности, которое оно давало.
«У меня такое чувство, что я могу отдаться счастью и оно понесет меня; оно будто вырастает из меня, как крылья». Так она выразила свое ощущение Дарроу, когда они вдвоем гуляли по тропинкам сада. Его ответный взгляд внушил ей такое же чувство надежности. Накануне вечером он казался озабоченным и легкая тень того настроения омрачала огромную золотую сферу их блаженства; но сейчас его вновь ничего не омрачало, и оно висело над ними, сияя в вышине, как полуденное солнце.
Сидя днем наверху в своей гостиной, она размышляла об этих вещах. Утренний туман перешел в дождь, вынудив отложить прогулку, в которой предполагала соединиться вся компания. Эффи с воспитательницей отправились на автомобиле во Франкей за покупками, и Анна обещала Дарроу попозже недолго прогуляться с ним под дождем.
Он после ланча ушел к себе, чтобы ответить на несколько писем — успокоить совесть, а она продолжала сидеть как сидела, скрестив руки на колене и слегка наклонив голову, погруженная в воспоминания. Оглядываясь на прошлую жизнь, она видела в ней одно бесконечное старание заполнить каждый час так, чтобы в нем не оставалось пустот; но сейчас каждый миг был подобен сундуку скупца, забитому до отказа золотыми монетами.
Ее отвлекли шаги Оуэна на галерее, приближающиеся к ее комнате. Шаги замерли у ее двери, и в ответ на стук она крикнула: «Входи!»
Когда дверь за ним закрылась, она поразилась его бледному взволнованному лицу и в порыве раскаяния спросила:
— Ты пришел узнать, почему я не поговорила с бабушкой?
Он оглядел комнату взглядом, несколько напоминающим взгляд Софи Вайнер накануне вечером, затем блестящими глазами посмотрел на нее:
— Я поговорил с ней сам.
— Поговорил с ней? — недоверчиво спросила Анна. — Когда?
— Только что. И пришел к тебе прямо от нее.
Первым чувством Анны была досада. Действительно, было нечто комически нелепое в том, как юноша, страстно желающий вступить в обязанности взрослого мужчины, по-мальчишески поддался порыву. Она взглянула на него с едва скрываемым удовольствием:
— Ты просил меня помочь тебе, и я обещала. Вряд ли стоило придумывать такой тщательный план, если ты намеревался действовать самостоятельно, не предупредив меня.
— Не говори со мной таким тоном! — взорвался он.
— Таким тоном? Каким тоном? — Она внимательно посмотрела на его дрожащее лицо. — Собственно, — продолжала она, все еще чуть ли не смеясь, — я с большим основанием могла бы попросить о том же самом тебя.
Оуэн покраснел и неожиданно успокоился.
— Я имел в виду, что был вынужден сказать ей, только и всего. Ты не оставляешь мне возможности объяснить…
Она с нежностью посмотрела на него, сама немного удивленная своей раздражительностью.
— Оуэн! Разве я постоянно не стараюсь, чтобы ты получил такую возможность? Поэтому мне и хотелось первой поговорить с твоей бабушкой… и я выжидала удобного момента…
— Удобного момента? И я тоже. Поэтому и заговорил с ней. — Он снова повысил голос, ставший резким и напряженным.
Его мачеха отвернулась и села в уголке дивана.
— Дорогой, ну о чем мы спорим! Ты снял груз с моих плеч. Садись и расскажи мне все.
Он нерешительно остановился перед ней, сказал:
— Я не могу сидеть.
— Тогда ходи. Только расскажи мне: я сгораю от нетерпения.
В ответ он бросился в кресло, стоявшее рядом с ней, мгновение сидел, ничего не говоря, вытянув ноги и закинув руки за голову. Анна, не сводя глаз с его лица, спокойно ждала, когда он заговорит.
— Так вот… конечно, именно такой реакции и можно было ожидать.
— Хочешь сказать, она восприняла это так плохо?
— Каких только доводов не прозвучало, вся тяжелая артиллерия была пущена в ход: отец, Живр, мсье де Шантель, королевская власть и церковь. Даже бедная моя матушка была вызвана из забвения и вооружена воображаемым протестом.
Анна сочувственно вздохнула:
— Ну… ты же был готов ко всему этому?
— Думал, что готов, пока не услышал ее. И потом, это звучало так невероятно глупо, что я не выдержал и так и сказал ей.
— Ох, Оуэн… Оуэн.
— Да, знаю. Я поступил как дурак; но я ничего не мог с собой поделать.
— И наверно, смертельно обидел ее? Именно это я и хотела предотвратить. — Она положила руку ему на плечо. — Несносный мальчишка, не дождался, не дал мне замолвить слово за тебя!
Он слегка отстранился, так что ее рука соскользнула с его плеча.
— Ты не понимаешь, — сказал он, хмурясь.
— Не представляю, как я могу понять, пока ты не объяснишь. Если решил, что пришло время рассказать бабушке, почему было не попросить меня сделать это? У меня были свои причины выжидать; но если бы ты попросил меня, я, естественно, поговорила бы с ней.
Он уклонился от ее предложения объясниться, неожиданно свернув на другое:
— И какие у тебя были причины выжидать?
Анна ответила не сразу. Под испытующим взглядом пасынка ей было немного не по себе.
— Я чувствовала, что мой подход… Хотелось быть абсолютно уверенной…
— Уверенной в чем?
Неуловимо запнувшись, она ответила:
— Просто в убедительности нашей позиции.
— Но ты сказала — на днях, когда мы разговаривали об этом перед их возвращением из Уши, — что уверена.
— Дорогой мой, или ты думаешь, что в столь сложном деле каждый день, каждый час в той или иной степени не меняет самую твердую уверенность!
— Именно к этому я и веду. Я хочу знать, что изменило твою.
Она раздраженно переменила позу:
— Какое это теперь имеет значение, когда дело сделано? Не знаю, как бы я могла объяснить…
Он вскочил на ноги и стоял, глядя на нее и мучительно хмуря лоб.
— Но это совершенно необходимо — чтобы ты могла найти какое-нибудь объяснение.
Сказано это было таким тоном, что она потеряла терпение:
— Нет необходимости вообще как-то объяснять тебе, поскольку ты взял дело в свои руки. Все, что я могу сказать, — это что я пыталась помочь тебе: ни о чем другом я и не думала. — Она помолчала, потом добавила: — Если сомневаешься, тогда ты поступил правильно.
— Я никогда не сомневался в тебе! — возразил он с легким ударением на слове «тебе». Он перестал хмуриться, и на его лице вновь появилось выражение доверия. — Не обижайся, если… если тебе показалось, что я несправедлив, — продолжал он. — Я тоже ничего не могу объяснить… все так запутано, правда? Вот почему я подумал, что лучше сказать ей сразу; или, скорее, почему вообще не думал, а просто неожиданно выложил все…
Анна тоже примирительно посмотрела на него:
— Теперь не имеет большого значения как и почему. Вопрос в том, что делать с бабушкой. Ты не сказал мне, что она намерена предпринять.
— О, она намерена послать за Аделаидой Пейнтер.
Упоминание этого имени вызвало легкую улыбку, веселую у него и облегченную у нее.
— Возможно, — добавила Анна, — это наилучший выход для нас обоих.
Оуэн пожал плечами:
— Это слишком нелепо и унизительно. Вовлекать эту женщину в наши тайны!..
— Вряд ли это может и дальше оставаться тайной.
Он подошел к камину и стоял, двигая фигурки на каминной полке; но после ее слов снова повернулся к ней:
— Ты, конечно, никому не рассказывала об этом?
— Нет, но теперь собираюсь.
Она помолчала, ожидая, что он ответит, но он молчал, и она продолжила:
— Если рассказать Аделаиде Пейнтер, то я не вижу причины, почему мне не рассказать мистеру Дарроу.
Оуэн резко поставил на место маленькую статуэтку:
— Нет возражений: хочу, чтобы все знали.
Она улыбнулась его слишком эмоциональной реакции и только собралась ответить добродушной шуткой, как он продолжил:
— Ты пока еще не сказала ему?