— Совершенно верно,— Риббентроп слово в слово повторил свое беспрецедентное заявление. До него так и не дошло, чем вызвано оживление зала.
— Чувства юмора ни на полпенни,— сказал потом Ширер.— Вот увидите, они очень скоро отыщут в японцах нордическую кровь.
— Бьюсь об заклад, что к пакту приложена секретная часть о совместных действиях против России,— Тед Тарнер определенно набивался на пари.
Операция началась ровно в два часа ночи. Первая группа перекрыла подступы к Бендлерштрассе со стороны моста через Ландверканал, вторая блокировала Тиргартенштрассе. Как только в кварталах между улицами Регентен и Хильдебранд отключили электричество, связисты перерубили свинцовую кишку телефонного кабеля. Переодетые в форму полевой жандармерии гестаповцы из криминальной полиции с двух сторон двинулись к военному министерству.
Его окна были темны, но скоро включилось автономное освещение. Возле подъездов и кое-где на втором этаже затеплились оранжевые квадраты.
Кто-то в первой шеренге заколебался, сбил шаг, но его подтолкнули дулом «шмайсера». Помимо гестаповцев в группу входило несколько уголовников, загодя извлеченных из гамбургских тюрем. Им посулили досрочное освобождение и по сотне марок на рыло. Перед самой акцией всем дали глотнуть шнапса.
Оберштурмбанфюрер Хауссер взглянул на светящийся циферблат и, поставив сапог на подножку, наклонился в приоткрытую дверцу «мерседеса». Шофер передал ему тяжелую трубку полевой рации.
— Приступайте,— скомандовал он внезапно охрипшим голосом.
Машина и стоящий рядом фургон притаились в ледяном мраке Гроссер Штерн-аллее. Когда на набережной Королевы Августы разом погасли редкие фонари, стало совсем темно. Только отсветы Уфер Шенебергера подрагивали в зеркальной глубине фар, просачиваясь сквозь облитые глазурью ветви.
Хауссер плотнее запахнул кожаное пальто с меховым воротником, обостренно прислушиваясь к глухому дыханию ночного города. С канала поддувал пронизывающий сырой ветер. Вскоре почти одновременно громыхнули, однако не слишком сильно, два взрыва. Небо над Бендлерштрассе осветилось бледно-зеленой вспышкой. Потом, словно бы нехотя, с дрожью, стало разгораться ржавое зарево.
— Перехожу ко второму этапу,— доложил Хауссер оберфюреру Беренсу, бодрствовавшему возле радиоаппарата на Принц Альбрехтштрассе.— Прием!
— Действуйте! — торопливо откликнулся Беренс.
— Номер два,— распорядился оберштурмбанфюрер.— Впе-е-ред!
Радист на углу Бендлерштрассе, сгорбившийся под тяжестью рюкзака, из которого торчал гибкий хлыстик антенны, просигналил фонариком. Атакующая группа, разделившись на четыре кучки, рванулась к подъездам.
— У вас горит! Где телефон? — рвали, стуча кулаками, ручки дверей.— Немедленно вызовите пожарных!
Оглушенную охрану связали по рукам и ногам и выволокли на улицу. Четверо офицеров крипо вместе со знаменитым Габи — медвежатником международного класса — метнулись к лестнице. Шаря лучами по стенам и поминутно справляясь с планом, нашли коридор «4В», завернули за угол и бросились к стальной двери, ведущей в помещение архива.
Габи деловито загремел своими отмычками.
— Быстрей! — постукивая каблуком, понукал его низкорослый толстяк с парабеллумом в нетерпеливо дрожащей руке.
— В таких делах торопиться не принято, господин комиссар,— Габи продолжал обстоятельно перебирать связку с крючками.— Лучше посветите как следует.
— Громы небесные! — коротышка сменил револьвер на фонарь.— Чего ты копаешься?
Медвежатник не удостоил его ответом. Замок наконец щелкнул, заскрежетал, и бронированная плита на диво легко уползла в стену.
Скользнув лучами по шифрам, быстро определили нужный сейф. Габи достал новую связку и, вооружившись стетоскопом, принялся ковыряться в замочной скважине. Прослушивая ему одному понятные вздохи металла, бережно поворачивал цифровое колесико.
С сейфом он провозился на несколько минут дольше.
— Все, господин комиссар? — спросил, отворяя дверцу.
— Теперь этот и вон тот,— наугад ткнул низкорослый, выгребая папки с документами.
Пока он сверял индексы, Габи вскрыл еще один шкаф и переместился к следующему, угловому.
Офицеры отобрали необходимое, уложили в дюралевый контейнер, а остальное пошвыряли обратно. К несказанному удивлению Габи, они даже не прикоснулись ни ко второму, ни к третьему сейфу, хоть он и взял их один быстрее другого. «Для отвода глаз»,— решил сметливый медвежатник.
Перед тем как уйти, кто-то плеснул в набитое бумагой нутро из канистры с бензином и, обойдя хранилище, трижды чиркнул спичкой.
— Теперь все вниз, мигом!
Вдохнув полной грудью бодрящий холодок свободы, Габи устремил мечтательный взор к звездному небу, затем вопросительно уставился на коротышку, которого знал как сыщика уголовной полиции. Он дважды брал Габи — в двадцать девятом и тридцать втором, так что отношения установились самые доверительные.
— Туда,— коротышка взмахнул револьвером в сторону Тиргартена.— Живо! — одного за другим он выталкивал ряженых уголовников, довольно посверкивая золотом зубных коронок.— Скорее в машину, ребята!
Все побежали, вернее полетели, словно на крыльях, легко отрываясь от суровой земли. Услышав, как за спиной прострочила короткая автоматная очередь и что-то просвистело возле самой щеки, Габи споткнулся на бегу, но уже не успел обернуться и кубарем покатился по мелкобрусчатой мостовой. Упав лицом на обледенелую решетку стока, он поджал колени к животу, со стоном дернулся и затих.
Раненых методично добили из револьвера.
На углу дожидался с работающим мотором крытый брезентом «бьюссинг».
— У нас все,— доложил Хауссер, принимая контейнер.
— Чудесно! — обрадовался Беренс и, не сходя с места, позвонил Гейдриху.
— Счет два — один,— группенфюрер сразу же снял трубку.— Спасибо за отличную работу.
«В дополнение к нашему сообщению о пожаре в Германском военном министерстве направляю подробный материал о происшедшем пожаре и копию рапорта начальника комиссии по диверсиям при гестапо...
Генеральный комиссар государственной безопасности
Ежов»
44
Перед началом заседания Ворошилов отозвал в сторонку Якира.
— Ну что, подлечился в своих Карловых Варах? Как самочувствие?
— Спасибо, Климент Ефремович. Все хорошо.
— Все, да не все,— протянул нарком, глядя снизу вверх на рослого командарма.— Зачем ты снова полез? Я же тебя предупреждал! С Гарькавым все ясно: дал показания. Тебе что, неймется?
— Я, Климент Ефремович, о семье хочу позаботиться, о детях.
— Ох, Иона, Иона... Только себе навредишь. Как ты думаешь, почему тебе маршала не дали? Помнишь историю с семенным хлебом?.. То-то и оно. У меня ведь из-за тебя тоже неприятности были. Я тогда не хотел говорить, а теперь знай. В последний раз предупреждаю, поимей это в виду, или я тебе больше не защитник. Образумься, Иона Эммануилович.
Ворошилов возглавил Наркомат по военным и морским делам 6 ноября двадцать пятого года, сразу после загадочной смерти Фрунзе на операционном столе. Член РВС Первой Конной, командующий войсками Северо- Кавказского военного округа, затем Московского, он не чувствовал себя достаточно подготовленным к столь ответственной и тяжелой работе и честно сказал об этом Сталину. Но вождь настоял на своем. Ворошилова он знал еще с девятьсот шестого. Первая Конная, Царицын — все это сыграло в нужный момент, когда понадобилось посадить на ключевую должность своего человека. Непритязательная внешность, умеренный рост, заурядные способности и безусловная личная храбрость лишь подкрепили правильность выбора. Новый нарком начал с того, что поспешил отдать пальму первенства в строительстве вооруженных сил могучему покровителю: «Несокрушимая воля Сталина передавалась всем его ближайшим соратникам, и, невзирая на почти безвыходное положение, никто не сомневался в победе».
Так и держался на романтической восторженности все дальнейшие годы, оставив себе символические атрибуты прошлых, зачастую выдуманных поэтами, и, главным образом, грядущих побед.
Он слыл непревзойденным рубакой и мастером джигитовки, метко стрелял из всех видов оружия: в журналах крупным планом печатались пораженные его пулями и заверенные личной подписью мишени. Пионеров учили ходить на лыжах, как Ворошилов, бегать на коньках, играть в горелки и быть выносливыми в пеших походах, как он. Единственный среди вождей, он умел управлять автомобилем и любил продемонстрировать свое искусство в воинских частях.
Для возглавляемого Эйдеманом Осоавиахима такой нарком являлся настоящей находкой. Живым экспонатом массовой агитации.
Однако руководство всеми вооруженными силами требовало помимо этих, бесспорно достойных, качеств, еще и знаний, а их-то у Ворошилова не было. Он и в самом деле желал Якиру добра, отдавая должное его военному таланту, энергии, организаторским способностям. Именно такого человека хотелось бы видеть рядом с собой. Не Тухачевского, от которого исходила постоянная, хотя и не совсем определенная, угроза.
Военный совет при народном комиссаре обороны, заменивший РВС СССР, был образован в соответствии с решением Политбюро от 19 ноября 1934 года. Первоначально в него входили восемьдесят наиболее заслуженных и авторитетных военачальников всех родов войск, включая политработников. 16 января 1935 года их число увеличилось до восьмидесяти пяти, а 26 сентября 1936 года из состава Совета были исключены как враги народа комкоры Примаков и Туровский.
Сидя во главе длинного стола, Климент Ефремович вскользь упомянул об этом прискорбном факте и призвал к удесятеренной бдительности. Затем, без всякого перехода, повел разговор об успехах и достижениях, поминутно заглядывая в машинописный текст. Готовясь выступить на Пленуме ЦК, он, как видно, решил обкатать свою речь на Совете. Бесцветные, стилистически однообразные пассажи скользили мимо ушей.
Тухачевский рассеянно вырисовывал на лежащей перед ним стопке листов скрипичные ключи и нотные линейки. Глянув исподлобья на сидевшего напротив Егорова, отметил, что начальник генштаба слушает с застывшим, ничего не выражающим лицом. Флагман флота Орлов тоже, кажется, был увлечен исключительно рисованием. Заполнив очередной листок, Михаил Николаевич окончательно отключил слух и принялся набрасывать чертеж динамореактивной пушки в аксонометрической проекции.
Дела на ракетном фронте обстояли не блестяще, как, впрочем, и в других областях новейшей техники. Всюду ставились палки в колеса. Особенно напряженная ситуация создалась с внедрением в практику электромагнитного луча. Несмотря на поразительные результаты, дальше опытных разведывательных станций ПВО, о чем он писал еще Кирову, так и не пошло. Отраженные радиоволны четко фиксировали самолет на большой высоте и в условиях самой плохой видимости. Дальность обнаружения тоже удалось довести почти до двухсот километров. В пересчете на время это давало двадцать минут форы. Но вместо того чтобы всячески поддержать изобретателя Ощепкова, его зачем-то стали тягать в НКВД. В конструкторском бюро и на оборонных заводах сгущалась нездоровая атмосфера всеобщей подозрительности. Клеветники и доносчики чувствовали себя, как рыба в воде. Травили Бекаури и Курчевского, охаяли новый парашют Гроховского. Ракетчиков тоже трясли. Клейменов, Глушко и Лангемак прямо ничего не говорят, и это понятно, но по всему видно, как им нелегко. А вот Королев, горячий энтузиаст межпланетных полетов, однажды не выдержал, выругался: «Так, мол, и так, всюду врагов выискивают, а, может, сами-то и есть первейшие враги».
Такая вот невеселая музыка...
Покончив с общими декламациями, нарком пошел сыпать цифрами. Тухачевский невольно прислушался.
— Если в двадцать девятом году на одного красноармейца приходилось в среднем по всей РККА около трех механических лошадиных сил, то сейчас это число приближается к десяти. Это значительно выше, чем во французской и американской армиях, и выше даже, чем в английской армии, наиболее механизированной. Новая многочисленная техника вызвала резкое повышение удельного веса технических кадров РККА. Если в конце двадцатых годов эти технические кадры были у нас количественно незначительны, то на сегодня добрых шестьдесят процентов всего личного состава армии приставлены к технике, являются большими и малыми техническими специалистами. Если наших пулеметчиков стрелковых, кавалерийских и прочих частей также причислить к техническим кадрам, тогда техников будет уже около семидесяти процентов...
Цифирь была дутая и не лезла ни в какие ворота. «Если зачислить в технические специалисты пулеметчиков,— Тухачевский мысленно воспроизвел речевой строй Ворошилова,— то чем хуже простые пехотинцы? Трехлинейная винтовка тоже как-никак механизм. И повара на походных кухнях сродни машинистам... Словом, стопроцентная механизация. Можно закрыть вопрос и почить на лаврах».
Закончил Климент Ефремович в привычном ударно- наступательном духе:
— Я уже говорил и готов повторять это вновь и вновь, что мы должны победить врага, если он осмелится напасть на нас, малой кровью, с затратой минимальных средств и возможно меньшего количества жизней наших славных бойцов. Мы не только не пустим врага в пределы нашей родины, но будем его бить на той территории, откуда он пришел.
После такого вступления Совет протекал довольно вяло. Говорили все больше о политике: антикоминтерновский пакт, положение в Испании. Кто-то, кажется Тимошенко, подал реплику, что танки будто бы неважно зарекомендовали себя в уличных боях — горят, как спички.
— А товарищ Тухачевский на них делает основную ставку,— подхватил Ворошилов.— У нас уже четыре механизированных корпуса, а он требует еще и еще. Не пора ли, как говорится, проверить теорию практикой, Михаил Николаевич?
— Смотря что считать теорией, а что практикой? Для дальнейшего развития теории глубокой операции испанская кампания — неудачный пример.— Тухачевский уклонился от прямого спора.— Товарищ Ворошилов совершенно правильно отметил неуклонный рост могущества РККА. Наши достижения бесспорны. Ныне стрелковая дивизия при штатной численности в двенадцать тысяч восемьсот человек располагает пятьюдесятью семью танками, сотней орудий, должным количеством станковых, ручных и зенитных пулеметов.— Он тактично подсказал реальные цифры.— Однако глубокая операция являет собой принципиально иной вид боя. Это предполагает совершенно новую организацию таких формирований, как танковый корпус. Нам необходимо иметь десять, а то и более корпусов. Точно так же, как и отдельных воздушно-десантных дивизий.
Окончательно скомкав повестку дня, председатель предложил обменяться мнениями.
— Позвольте тогда коротко добавить, товарищ нарком,— слегка наклонившись, попросил Тухачевский.— По существу.
— Прошу внимания, товарищи! — Ворошилов постучал тупым кончиком карандаша.— Пожалуйста, товарищ первый заместитель,— он чему-то засмеялся, пригладив коротко подстриженные усы.
Тухачевский удивленно взглянул на его разрумянившееся лицо, но, уловив легкий коньячный душок, сразу все понял. Обеды у Сталина никогда не обходились без выпивки, а Ворошилов только что возвратился с Ближней дачи. Очевидно, прошло по-доброму. Отсюда и остальное: ужимки, смешки, приподнятое настроение.
— Согласно имеющимся данным,— Тухачевский привычно убрал исчерченный лист,— мы можем ожидать производства в Германии не менее двухсот танков в месяц, а изготовление самолетов производится там свыше чем на пятидесяти заводах. Германская армия нацелена на постоянную готовность к внезапным вторжениям. Ее мобильность исключительно велика. Для тренировки в массовых перебросках войск используются даже разного рода фашистские празднества и торжества. У нас же дороги, особенно шоссейные, являются самым узким местом. Это в качестве добавления к вопросам моторизации.
— Вот мы и покатим по их дорогам,— тряхнул головой Ворошилов.— Пусть только сунутся.
— У Гитлера не только дивизии, но целые армии оснащены броней и моторами,— не замедлил откликнуться Якир.— А французы определенно отстали. Танки используют лишь в качестве прикрытия атакующей пехоты. Вот где разрыв теории с практикой. «Танковая война» Эймансбергера, труды Фуллера, Шарля де Голля — все нипочем. Нет пророка в своем отечестве. Я, между прочим, спросил Вейгана, отчего так. Дипломатично, само собой, но спросил.