Заговор против маршалов. Книга 2 - Парнов Еремей Иудович 5 стр.

«Тов. Сталину»,— крупно начертал на конверте.

Вскоре за дверью оглушительно хлопнул выстрел.

Ночью приехал Ежов. Разбирая, на предмет изъятия, документы, нашел паспарту с фотографией улыбаю­щегося вождя. «Моему дружку Мишке»,— легко чита­лась размашистая подпись и год: 1926-й.

Смерть Томского, «запутавшегося в своих связях», как сообщили на другой день, ничем не осложнила мероприятие. Скорее напротив — подбавила непреду­смотренного разнообразия, коим живая жизнь так умудренно отличается от запрограммированных инсце­нировок. Эти признались, те тщатся оправдаться, а Томский... Всяко бывает. Но разве подобная трусость лишний раз не доказывает вину?

Версия была высочайше утверждена, а захоронен­ное на дачном участке тело эксгумировано работниками органов. Жену Томского, старую большевичку Ефре­мову, и сына Юрия отправили в лагерь. Обоих стар­ших сыновей расстреляли. Важно было подкрепить впе­чатление, что главные разоблачения еще впереди, хотя процесс и приближается к логическому финалу. Собст­венно, это и отвечало долговременным планам, изме­нявшимся в отдельных деталях сообразно обстоятель­ствам. Вышинский видел все слабости, хотя в целом спектакль удался. За исключением Смирнова, роли были отыграны. Досадно, конечно, «военная организа­ция», за недостатком подготовки, прозвучала слабо­вато, можно сказать, под сурдинку, но тут не вина, а беда. Кого дали, с теми и работали. Ни одного имени. Смирнов, Мрачковский — это тени, далекое прошлое. К тому же известно, что в начале тридцатых они были практически изолированы.

Кстати, это не помешало им доставить обвинению немало неприятных моментов.

Когда Вышинский потребовал от Смирнова подтвер­дить свое участие в объединенном центре, тот грубо бросил:

— Какой там центр!

Да, к Ивану Никитичу прокурор испытывал особую неприязнь. Чуть не испортил всю обедню. Кстати, он был единственным, кого, дабы не спутать с другими Смирновыми, постоянно давали с инициалами. Побе­дитель Колчака!

Мрачковский тоже хорош, даром что бывший комиссар. Позер, краснобай... Судьи и те недоуменно переглянулись, когда он брякнул ни с того ни с сего:

— И вот стою я перед вами как контрреволюционер!

Ничего себе?! Да еще и с ухмылкой.

А чего стоит досадный казус с Гольцманом? Сегодня он заявляет, что получил инструкции от сына Троцкого в Копенгагене, в отеле «Бристоль», а назавтра датские газеты с издевательским восторгом сообщают, что «Бристоль» снесли еще в том самом семнадцатом, когда по Зимнему якобы выстрелила «Аврора». Да еще требуют выложить доказательства на стол. Головы надо рубить за такую работу! Ягода еще ответит за такое следствие...

Забрасывая мостик на будущее, Вышинский позволил себе как бы случайно проговориться:

— Не бывший до этого на подозрении в партии комдив Шмидт должен был во время киевских манев­ров убить Ворошилова...

«Не бывший до этого...»— что было написано рукой хозяина, то и становилось законом.

Сурово-озабоченное лицо прокурора, многозначи­тельность его умолчаний, подавленное усилием воли благородное негодование — все должно было под­сказать, что приоткрылась лишь верхушка гигант­ского айсберга, грозящего опрокинуть корабль социа­лизма.

Наконец заключительный день. Смирнов практичес­ки отвергает главные обвинения и, вновь единственный среди всех, не просит о снисхождении. Но это уже не изменит общего впечатления.

Появляются судьи: Председатель Военной коллегии Верховного суда Ульрих, зам. Председателя корвоенюрист Матулевич, диввоенюрист Никитченко. Недолго они просидели в совещательной комнате.

Все стоят, пока Ульрих зачитывает приговор.

Так и есть — высшая мера.

По указу тридцать четвертого года исполняется немедленно.

Сталин желал знать, как встретят свой смертный час бывшие соратники. Ему доложили.

Каменев вел себя мужественно. Зиновьев бился в истерике. Когда тащили по коридору, так кричал, что пришлось впихнуть в первый попавшийся бокс. Лейтенант исполнительской команды кончил его из нагана, прямо там — нервы не выдержали.

Пока Сталин в раздумье прохаживался по кабинету. Ежов заметил на столе книгу в неприглядной бумажной обложке номерного специздания.

Странное совпадение. Это была «Моя борьба» Гитлера, выпущенная для служебного пользования в 1927 году по указанию Зиновьева.

— Нервы? — переспросил вождь. В проклюнув­шемся зерне он угадывал грядущий колос. За жатвой следует посев, затем новая жатва. Смена поколений — это всегда значительно.— Некоторые товарищи любят ссылаться на нервы... Думаю, мы не ошибемся, если скажем, что молодой лейтенант проявил находчивость, и дадим ему орден «Красной звезды».

Перед отъездом в Сочи Сталин вызвал Хрущева. Отчитавшись о положении дел в столице, Никита Сергеевич упомянул о ЧП в одном из комсомольских райкомов: во время ночного дежурства новоназначенный секретарь пытался изнасиловать стенографистку.

— Что собираетесь предпринять? — спросил Ста­лин.

— Снять, конечно, исключить из партии.

Путну арестовали двадцатого. Он уже успел прочесть о начале процесса и сделал для себя опре­деленные выводы. К дому подъехали на новеньком «ЗИСе». Трое поднялись в квартиру, один остался дежурить возле подъезда.

Ожидаешь, внутренне готовишь себя, но такое всег­да застает врасплох. Здоровое тело не верит рассуд­ку, сопротивляется, гонит прочь дурные предчув­ствия.

В первое мгновение Витовт Казимирович ощутил нечто близкое к полуобморочной растерянности, но переборол себя, заставил собраться в комок.

Главный чекист в майорских петлицах собственно­ручно простукал стены, распорядился отодрать скри­певшие при ходьбе половицы. Заглянули в духовку, полезли, грохнув чугунной крышкой, в сливной бачок. Вывалив на пол книги из этажерок, стали брать по одной и просматривать.

Обыск затянулся до позднего вечера. Изъяли все документы, все книги с пометками и дарственными надписями, письма жены. Наталья Павловна хранила их в лаковой, инкрустированной перламутром шкатул­ке вместе с драгоценностями.

— Японская? — спросил майор, забирая все скопом.

Особый интерес вызвала не до конца заполненная анкета устаревшего образца, случайно оказавшаяся в столе.

Должность: военный атташе, оклад: 280 амери­канских д олларов.

Фамилия: Путна

Имя: Витовт

Отчество: Казимирович

Год рождения: 1893

Национальность: по происхождению литовец, по убеждению интернационалист.

Знание языков и каких (пишет, читает, говорит): рус­ский, литовский, латышский, поль­ский, немецкий и отчасти английский.

Продолжительность пребывания за границей

страна название учреждения в качестве кого

полпредство военный атташе

Япония 27 авг. —28 авг. 12 мес.

Финляндия 28 окт. — 29 июнь 8

Германия 21июнь — по настоящее время

Кем направлен за границу из СССР или принят как эмигрант:

Рев. военсовет СССР

Листок долго рассматривали, передавая из рук в руки.

— Где находились после Германии? — хмуро спро­сил майор.— После Берлина?

Допрос не входил в его обязанности, но ведь время какое! И, главное, все, как на ладони: разъезжает по заграницам, загребает доллары — троцкист...

— В Лондоне,— безучастно ответил Путна. Волне­ние окончательно схлынуло, но еще покруживалась голова и затылок пульсировал болью.

— Почему не написано?

— В Лондоне,— безучастно ответил Путна. Волне­ние окончательно схлынуло, но еще покруживалась голова и затылок пульсировал болью.

— Почему не написано?

— Старая же анкета, разве не видите?

— Вопросы здесь задаю я... Почему не сдали по назначению? Зачем храните?

— А пошел ты знаешь куда? — Путна вырвал венский стул из-под сапога смазливого лейтенанта, разглядывавшего, согнув колено, альбом с видами Берлина и Потсдама, и отвернулся к окну.

В ту самую ночь, с 24 по 25 августа, когда расстреля­ли Зиновьева, Каменева и всех, проходивших по «объединенному центру», Путну допрашивал Леплевскии.

— Следствию известно, что вы являетесь активным участником военной контрреволюционной троцкистской организации... Имеете что заявить по этому поводу?

— Я за собой такого не знаю.

— Так ли? Вы же заядлый троцкист! Когда последний раз виделись с Троцким? Конк-кретно?

— Сладко поешь! Мы вас не про оппозицию спрашиваем. Прошлогодним снегом после займемся. Вы о своих шпионских связях расскажите. Где встречались с Троцким? С Седовым?.. В Германии? В Финляндии? В Англии? — самодовольно жмурясь, следователь при каждом вопросе подергивал пальцами, словно карты раскладывал, предлагая на выбор. Ему и в самом деле было все равно где.— А нелегальную поездку в Норвегию когда совершили? Конк-кретно.

«Далось ему это «конкретно»! — промелькнуло на грани сознания.— Выговорить и то не может как следует...»

— Вы же сами понимаете, что это невозможно для военного атташе.— Путна стиснул зубы и опустил голову. Доказывать, что, пока он работал на континенте, Троцкий несколько лет безвылазно просидел на остро­ве Принкипо? А теперь норвежское правительство не дает ему и пальцем пошевелить? И каждый шаг совет­ского дипломата известен?.. Напрасная трата слов. Они и сами все знают.

Ничего не добившись, Леплевский пригрозил, что в следующий раз будет разговаривать по-другому, и вызвал надзирателя.

Путну вернули в узкую, выложенную возле унитаза белым кафелем камеру внутренней тюрьмы.

В КПК справка на него поступила вместе с доку­ментом на Примакова. Они и названы были в единой сопроводиловке. И вообще, кроме упоминания о связях с Троцким, бумаги ничем между собой не различались. Те же подписи, то же число, и дело слушалось на одной коллегии.

Путна Витовт Казимирович является участником военной контрреволюционной организации, входящей в качестве составной части Всесоюзной троцкистской террористической контрреволюционной организации.

За границей был связан с Троцким, от которого получал директивные указания о терроре.

Зам. начальника 1-го отделения СПО ГУГБ.

Капитан Государственной безопасности

Григорьев

26 авг. 36

Москва, Центр, улица Куйбышева, 14 СПО НКВД т. Молчанову (для ознакомления Путна), ЦК ВКП(б) т. Власову/в дело (3)

27. 8. 36

Заседание Партколлегии КПК М 146 / 2 пункт 11 от 27. 8. 36

Слушали: дело Путна В. К.

Путна Витовт Казимирович, г . р. 93, член ВКП(б) с 1917 (партбилет изъят НКВД), последнее время комкор, военный атташе при Полпредстве СССР в Великобритании обвиняется в контрреволюционной троцкистской деятельности.

(Доклад т. Семенова, заочно)

Постановили: исключить Путна В. К. из рядов ВКП(б) как контрреволюционера.

Секретарь Партколлегии Шкирятов

Одно на первый взгляд незаметное различие все же имело место. В справке капитана Григорьева и, следо­вательно, в выписке из протокола, подписанной Шкирятовым, не был указан номер партбилета. То ли Григорьев случайно опустил, а может, недоглядела торопливая машинистка, но ни в НКВД, ни в КПК никто не обратил на это внимания. Недочеты — прямое следствие поточного производства.

Второй допрос состоялся через неделю.

Угрозу Леплевского Путна воспринял серьезно. В отличие от товарищей по несчастью — сокамерник, которого взяли незадолго до процесса, пребывал в уве­ренности, что в стране произошел контрреволюционный переворот,— Витовт Казимирович не терзался догад­ками. Находясь за границей, он пристально и с понятной тревогой следил за сенсационными разоблачениями, которые время от времени выплескивала печать. Погоду они не делали. Общественное мнение относилось к свидетельствам перебежчиков с невозмутимым безразличием, окрашенным дозой скепсиса. На первых порах это вызывало возмущенное удивление. Детская уверенность в том, что слово правды способно пере­вернуть мир, сменилась холодным презрением к сытому эгоизму. Мартин Андерсен-Нексе, Ромен Роллан, Герберт Уэллс, Бернард Шоу — светочи гуманизма — и те отказались поставить свое имя под предисловием к книге Дон Исаака, в которой были собраны свидетель­ства о Соловецких лагерях. Чего же требовать от прочих? Политики выстраивали головоломные трюки, а простой обыватель был слишком занят собой.

Путна примерно догадывался, чего ждет от него сле­дователь. Сначала Троцкий, потом гестапо, а после пуля в затылок. Сколько ни ломай голову, от этого не уйдешь. «Легкой жизни просил я у бога, легкой смерти бы надо просить»... Видно, не зря Миша Тухачевский так любит эти стихи. Легкую смерть не вымолишь, вырвать придется. Конечно, они попытаются привязать к Смир­нову, Мрачковскому, может быть, к Шмидту. Но ведь этим не ограничатся. Потребуют имена. Иван Ники­тичу уже ничем не навредишь, а вот дальше... О том и помыслить страшно. А надо, надо... Нужна своя незаметная линия, которая их же заманит в тупик.

На столе у Леплевского поверх папок лежал отрезок шланга.

— Не желаете ознакомиться? — следователь пере­дал газетную вырезку с приговором, все имена в которой были тщательно заклеены полосочками черной бумаги. Едва ли он забыл, что комкора взяли двадцатого. Наверное, так полагалось.

Путна, заставляя выдавливать слово за словом, признал, что на первом допросе вел себя неправильно. Да, он знал о существовании всесоюзного центра троцкистско-зиновьевского блока. И параллельного — тоже. «Что еще за параллельный?» И московского.

— Расскажите теперь о своем, совместно с Примако­вым, участии в военной организации троцкистов,— не отрываясь от записи, сказал Леплевский.

— Могу только о своем. Тем более что ни я, ни Примаков не играли сколько-нибудь видной роли. Строго говоря, мы не были даже участниками, скорее так... случайными свидетелями.

— Случайными свидетелями? — Леплевский по­нимающе закивал.— Почему же не поступили тогда, как положено честным большевикам? Или прошлое тянуло назад? Троцкистская заквасочка?

— И это,— одолевая удушье, пробормотал Путна.— Но больше другое. Слишком крупная фигура стояла над всем.

— Троцкий? — обрадованно уточнил следователь.

— Нет,— Витовт Казимирович локтем отер разго­ряченное лицо. Его внутренняя борьба была неприт­ворной. Наступал действительно переломный момент.

— Кто же?

— Ворошилов.

— Кто-кто?! — Леплевский от неожиданности выро­нил ручку.

— Климент Ефремович Ворошилов.

— Вы отдаете себе отчет в том, что говорите?

— Ну, если этого нельзя... лучше буду молчать.

— Нет-нет, продолжайте! — спохватился Леплев­ский, принимаясь записывать.

Протокол незамедлительно переслали Ежову. Войдя в приемную Сталина, он услышал за дверью взвинченный гневным окриком его голос:

— Кого вы защищаете — убийц защищаете! Через минуту из кабинета вывели, если не вынесли.

Надежду Константиновну Крупскую и Марию Ильинич­ну Ульянову. Даже Ежов не выдержал — отвернулся.

Двое незнакомых мужчин в одинаковых черных тужурках сидели, вдавившись в стулья. Один, более молодой, был бледен, другой, постарше, налился кро­вью. Казалось, его вот-вот хватит удар.

— Кто эти люди? — тихо спросил Поскребышева.

— С Путиловского завода, то есть с Кировского. Директор Отс и главный конструктор — Маханов, артиллерист.