«Ее рука. Запястье – тонкое, белая кожа, родимое пятно… у Димки такое же, от меня досталось, у Марека тоже есть. Но что это значит? Это ничего не должно значить – но я уверен… мне снилось в детстве… всякое… крики, кровь, чей-то вой, рука – тонкое запястье, нож в крови… мать говорила, что это плохие сны, и я верил, но не все там было сном… Что это может значить? Спросить у родителей? Невозможно. Если они не сказали мне правду за всю жизнь, значит, не хотели, чтобы я помнил… но помнил – что? Я что-то видел в детстве, чего видеть не должен был. И меня убедили, что это сон. Глупости… мои родители не могли быть замешаны в том, что мне снится. Только не они, ведь я их всю жизнь знаю, и более неподходящих людей для истории с кровью и дракой представить себе невозможно… но что-то было, и я вспомню. Сам вспомню».
Решив так, Матвеев уснул, вконец измаявшись мыслями. И во сне к нему пришел холод, страх, чьи-то руки – маленькие, тонкие, он нес кого-то, бежал, но за ним гналось чудовище, утробно завывая: «Убью-у-у-у-у!», а он все бежал, пока ноги не подломились, и боялся только выронить свою ношу…
Утро принесло с десяток срочных звонков, и Матвеев, чтобы не будить Димку, вышел на кухню. Панфилов курил на лоджии, а на кухне Буч требовательно уселся около мисок, поев, изобразил копилочку около двери туалета, потом долго скребся в лотке, и, совершенно удовлетворенный, проследовал в спальню, где Лариса уже подсоединила Нику к очередной капельнице.
– То, что кот на кровати, ненормально, надеюсь, ты это понимаешь. – Лариса обращалась с Никой как с капризным ребенком, и Матвеев усмехнулся – во многом так это и есть. – И прекрати ныть, это не поможет. Как только Валерия придет в себя, я дам тебе знать, но пока ей лучше побыть в коме. А кот на кровати – это антисанитария, и, учитывая, что ты так и не отнесла его к ветеринару…
Матвеев закрыл за собой дверь – нужно сделать несколько звонков, которые не терпят отлагательств, и совершенно незачем, чтобы его разговор слышали все. Казалось бы, это вполне просторная четырехкомнатная квартира, но втисни в нее восемь человек, и она превращается в цыганский табор.
– Макс, ты чего заперся? – Панфилов по-хозяйски открывает шкафчики. – Ага, турка у нее есть, значит, кофе тоже имеется… вот, нашел, не бог весть что, но на безрыбье… Звонил Рубан, говорит, машину удалось поднять. Левое переднее колесо повреждено, след как от пули, но самой пули нет, хотя она должна бы быть там. В общем, они еще не пришли к окончательным выводам, но по всему видать, что колесо кто-то повредил намеренно, и вопрос заключается не в том, чтобы установить этот факт, а в том, чтобы узнать, как это было сделано. Узнаем как – узнаем кто. Как там Ника?
– Ночью ей плохо было, сейчас тоже температура держится. В общем, пока ничего хорошего.
– Ну это пока – чего ж ты хотел, при таких делах он ее и убить мог, даром что не собирался. Это же какая удача, что мы все здесь оказались! Зайди все дальше, думаю, одним избиением дело бы не ограничилось – они бы забили ее насмерть, и детей бы не пощадили.
– Я уже думал об этом. Сложись все иначе, вместе с моей машиной поднимали бы три трупа…
– Да, везение фантастическое – ну, о твоем фарте еще в институте легенды ходили, а Ника, оказывается, тоже везучая. Кофе тебе налить?
– Налей.
– И мне. – Олешко протиснулся в кухню и занял табурет. – Сейчас Леха подтянется. Будем держать совет, потому что дела у нас спешные.
Булатов, уже одетый и выбритый, потянулся на запах кофе, и они вчетвером заняли все пространство маленькой кухни. Вчерашний день объединил их, сблизил, и казалось уже, что знакомы они всю жизнь.
– В общем, дело такое. – Паша Олешко отхлебнул кофе и поморщился – без сахара он не любил. – Мадам эта вчерашняя сидит в камере, ни на что не колется. Гражданин Капустян, в миру – Вася-Грузин, указывает на нее как на наводчицу и заказчицу нападения. Конечно, следователь понимает, что дамочка замазана в этом деле по самые уши, тому доказательство еще и телефонный разговор, но все не так просто. Папаша ейный объявился. И нанял ушлого адвоката, давят они на то, что никуда мадам не денется и такому хрупкому цветку нужно изменить меру пресечения, потому что камера – не место для такой женщины, и вообще. Судья… кто знает, что скажет он, но Евгения уже завтра может оказаться на свободе под подпиской о невыезде. И это еще не все плохие новости.
– Паш, ты полегче, что ли. Работодатели – люди с неустойчивой психикой.
– Из психики моих работодателей гвозди бы делать. – Олешко потянулся за сахарницей. – В нашем питерском офисе выявлена диверсия. Кто-то ковырялся в системе, причем не вчера, а месяца полтора назад, есть следы взлома личных дел сотрудников, но кто конкретно их интересовал, неизвестно. А взломать код доступа к остальной информации – дело времени.
– Чем это нам грозит? – Панфилов потянулся за сигаретой. – Конечно, если учесть наши последние заказы и разработку проектов, то…
– Смотрели не это. – Олешко хмурится. – Смотрели не разработки, а личные дела сотрудников. Разработки и архивы у нас под особым кодом, а наш отдел кадров не секретный – паролят так, для очистки совести, никакой секретной информации, кроме сведений о сотрудниках, там нет, а ее можно взять где угодно, помимо нашего сервера, даже из социальных сетей.
– Ну, значит, мы на осадном положении. – Панфилов открыл форточку и с наслаждением закурил. – Паш, ты вот что… выясни, хотя бы теоретически, кому это все понадобилось. Файлы с клиентской базой и проектами не пытались взломать?
– Александр Михайлович, у нас не так просто забрать такую информацию. Она хранится на сервере, там несколько степеней защиты. Если попытаться взломать код, включается сигнализация, наш айти-отдел тут же мобилизуется по тревоге. Нет, проекты не взламывали, но сам факт, что все это происходило именно сейчас… в связи со всеми событиями – я, честно говоря, рад, что мы здесь, и Дима с нами. Александровск – сравнительно небольшой город, если охотятся за кем-то из вас, тут намного проще это выяснить. И…
– Я вас прерву, мне пора на работу. – Булатов потянулся за кофе. – Остыл уже…
– Сейчас сварю еще, посиди. – Панфилов закрыл форточку и взял остывшую турку. – Надо бы кофеварку прикупить и продуктов, нас много, а жрать в доме нечего.
– Хорошее дело. – Булатов с наслаждением принюхивается к запаху кофе. – Кофеварку я привезу сегодня вечером, кофе тоже. Вопрос в том, что делать дальше.
– Ты занимайся клубом. – Матвеев вздыхает. – А мы попробуем понять, что вообще происходит.
– Тогда – по коням, ребята. – Панфилов потирает руки. – Дел полно, мне надо бы поработать немного, сейчас наладят отсюда удаленный доступ, и меня на пару-тройку часов ни для кого нет.
Булатов вышел в прихожую, разыскал в шкафу свою парку. Вся эта история совершенно выбила его из колеи, и он не знал, как на нее реагировать, но то, что он сейчас там, где надо, – это он знает точно. Дверь в спальню Ники приоткрылась, и оттуда выскочил Буч. Булатов с удивлением заметил, что котенок буквально за пару суток заметно подрос, округлился, а его довольный вид говорил о том, что жизнь удалась. Булатов поднял Буча и заглянул в спальню – Ника лежала под капельницей, половину ее лица скрывал компресс, в кресле сидела худенькая женщина с русыми волосами, собранными в узел. Булатов уже знал, что это Лариса Михайлова, врач и подруга Ники.
Заметив его, Лариса поднялась и вышла в прихожую.
– Как?..
– Неважно. – Лариса нахмурилась. – Может быть, в стационаре было бы лучше, но Ника боится больниц до обморока. Температура, голова болит, с лицом тоже проблема, отек… в общем, пока все неважно, но это как раз нормально. Главное, не волновать ее сейчас, а я слышала, что Евгению могут выпустить.
– Да, глупость какая-то…
– В общем, что-нибудь придумаем. – Лариса забрала у него из рук котенка. – Надо, чтоб родственники не заявились сюда права качать.
Кивнув, Булатов вышел, услышал, как за ним заперли дверь. На лестничной клетке расположились дюжие парни – похоже, Олешко решил укрепить форт основательно. Булатов, на ходу включив телефон, сбежал по лестнице к ожидавшей его машине.
«Пожалуй, ездить туда-сюда будет проблематично из-за времени, но это полбеды. Важно во все вникнуть, дело-то новое…»
Он улыбнулся, вспоминая, с каким серьезным видом Марк посвящал его во все тонкости управления клубом.
«Хороший мальчишка… Да и какой он мог еще вырасти у такой-то матери? Правда, сын кажется взрослее Ники, но это, наверное, хорошо».
Он старался не думать о Нике, потому что сразу всплывала в памяти ее рука, подсоединенная к капельнице, и лицо, закрытое повязкой. И Евгения. У Булатова сжимаются кулаки. Он не может взять в толк, как вообще возможно то, чему он стал свидетелем.
Проезжая по мосту над прудом, Булатов попросил водителя остановиться. Съехав с моста, они вышли из машины и посмотрели на лед. Остался широкий пролом от середины пруда до самого берега – это тащили из воды машину.
Проезжая по мосту над прудом, Булатов попросил водителя остановиться. Съехав с моста, они вышли из машины и посмотрели на лед. Остался широкий пролом от середины пруда до самого берега – это тащили из воды машину.
– Они тут здорово попали. – Водитель закурил и сплюнул на снег. – Видали, Петрович, – на самой середке оказались! Говорят, вытащила их какая-то бабенка, одна! И не побоялась же! Я бы поостерегся на тонкий лед, глубина-то здесь нешуточная, даром что пруд.
– Не побоялась. – Булатов поежился, представляя, как Ника ползла по льду. – Есть еще люди на свете. Только машина ближе к берегу упала, на середину потом ухнула – дно-то здесь какое, сам знаешь.
– И не говорите! С берега вниз да вниз… Я овраг здешний помню – пацанами мы сюда приходили, в самое жаркое лето здесь было студено, травы какие росли! А потом решили сделать пруд. Значит, правда, что вытащила их женщина. Да, а ведь на том мы всегда и стояли – на взаимопомощи и взаимовыручке, так нас учили. Но теперь времена поменялись, деньги людям глаза застят, каждый со своей бедой в одиночку барахтается, а если всем миром взяться, оно сподручней было бы… Но нет уже этого.
– Ну, почему же. Видишь – есть. Поехали, мы опаздываем.
– Не опоздаем. В аккурат в десять поспеете, тютелька в тютельку. Мне ведь из Александровска вас сподручно забирать, я сам тамошний.
Булатов задумчиво потер подбородок. Его ждала работа, но кроме работы его ждал темноглазый Марек, с которым они поладили практически моментально, его он силком увел в помещение персонала, когда в клубе арестовывали Евгению. Отчего-то ему казалось неправильным, чтобы парень слышал и видел это чудовищное представление, организованное предприимчивым Олешко и полицией. Но как в одной семье могли родиться и вырасти настолько непохожие дети? Вот взять Марека с Иркой – такое ощущение, что они родные брат и сестра. Выросшие у разных родителей, они похожи – внутренне, привычками, общаются своими, только им понятными словами. А тут две родных сестры, но одна – как лучик света, располагает к себе моментально – хотя нет у нее яркой красоты, как у Евгении, и не такая она холеная, а лохматая, полноватая, с доверчиво распахнутыми синими глазищами в коротких ресницах, а вот, поди ж ты, с ней хочется говорить, с ней хочется созвониться и поболтать, ее хочется видеть… Постоянно видеть. Булатова словно кипятком обдали – а ведь Ника очень нравится ему. И как теперь с этим быть?
«Собственно, я свободный человек. Мне сорок семь лет, я был дважды женат, дети уже взрослые, все пристроены. Почему бы и нет? Вот только Макс Матвеев, похоже, думает о том же, хотя и виду не подает. Ладно, поглядим».
Машина въехала в Красный Маяк, водитель сбавил скорость – не хватало еще кота задавить, примета – хуже некуда.
* * *Ника вынырнула из сна – Лариса отсоединила капельницу. Ника терпела все процедуры стоически – так ей, по крайней мере, казалось.
– Вставать нельзя. – Лариса отодвинула систему. – Ну, ты и сама все понимаешь. В туалет можешь осторожно, и снова ложись – и не вставай. Никаких дел, никаких звонков, никаких стрессов. Постарайся спать побольше.
– Я и так все время сплю. – Ника капризно засопела. – Мне сны плохие снятся… Как там Лерка?
– Ника, будут новости – ты узнаешь первой. Марек с Иркой отправились в школу под усиленной охраной, с ними все будет в порядке. Димка дурака валяет, но лучше так, чем где-то далеко, с чужими людьми. Все наладится, Ника. Ну, что ж, случилась беда, а могло быть хуже. Через пару дней тебе станет легче, вот посмотришь.
– Ладно, поверю тебе на слово…
Лариса возмущенно фыркает, осторожно трогает компресс на лице Ники:
– Надо убрать и смазать, готова?
– А что изменится, если я скажу, что не готова?
– Ничего. – Лариса улыбается. – Ладно, потерпи.
Она как можно осторожнее снимает компресс – но Нике больно от любого прикосновения.
– Ну, вот… картина, конечно, так себе, но чего ты хотела, при таком повреждении это…
– Не начинай. Мало радости…
– Бестолочь.
Но Ника ее уже не слышит – она вспоминает свой сон, вспоминает отчетливо, хотя с детства отгоняла подобные мысли. Кто-то согревал ее на той скамейке, кто-то шептал о принцессе на острове, охраняемом солдатами… может, оттого она и создала свой собственный Остров – у себя в мыслях, и постоянно играла там, уходила туда, а люди думали, что она здесь! Со временем Остров разрастался, но ее комнаты в замке оставались неизменными. И только в шкатулке добавлялись украшения, и цветы в оранжерее цвели все более яркие и причудливые. Она думала, что вырастет и потеряет Остров, – но не потеряла.
На ее Острове было все, чего у нее не было здесь, и еще свобода. Ника любила посидеть в одиночестве и побыть там, на Острове, а Женька и отец думали, что она просто рисует. Но когда родился Марек, она стала редко посещать Остров – потому что строила его для своего сына здесь. И у него были своя комната, игрушки, сказки на ночь, она сама и бабушка Магда тоже, и Остров был покинут, но дорогу туда Ника не забыла. Приходила ночь, и она возвращалась на свой Остров, чтобы побыть там и подумать. Там многое изменилось, но это неважно – туда по-прежнему нет пути чужим, и это главное.
– Ника…
Это Димка. Она повернула к нему голову, но как сделать, чтобы он не увидел то, что видеть ему совершенно не нужно, – рану на ее лице?
– Ника, там еда готова, сейчас мы будем тебя кормить. – Димка садится на ее кровать. – Болит?
– Ага…
Он вздыхает. То, что произошло в последнее время, совершенно перевернуло привычный уклад их с отцом жизни, раз и навсегда налаженной когда-то матерью. И, попав в этот дом, в водоворот непонятных событий, Димка понял, что здесь совсем другая жизнь – в этом доме изначально был какой-то свой уклад, своя жизнь, совсем непохожая на их собственную, но в одном было сходство: Марек, как он отца, опекал свою мать, потому что она иногда забывала сама о себе заботиться.
– Смотри, у меня на руке такая же штука. – Димка показал свое запястье. – У Марка тоже такая есть, и у моего папы. Как это можно объяснить?
– Не знаю, малыш. – Ника озадаченно смотрит на свое запястье. – Моя мама говорила, что эта штука появилась у меня, когда я в детстве сломала руку. В общем, что-то там с травматическим шоком связано, но я никогда об этом не думала. А у Марека такая же, а уж он-то руку не ломал.
– И я не ломал, а вот же! И у Маринки есть. Маринка – это моя сестра, она сейчас в Лондоне учится. А у мамы не было…
Димка вздохнул и искоса посмотрел на Нику. Что будет, если отец, например, женится на ней и она к ним переедет? Но она же не бросит свое кафе, или клуб, как они его называют, и не бросит Марека с Иркой… Сложно-то как все у взрослых.
– Ника, давай позавтракаем. – Матвеев прервал молчание. – Димка, пододвинь табурет, я поставлю тарелку.
– Я не хочу есть, – отказалась она.
– А надо. – Матвеев погладил ее по голове. – Есть отличный куриный бульон, и ты его съешь, иначе я позвоню Ларисе, она нажалуется Семенычу… ну, ты все знаешь о шантаже. Давай поедим.
У Матвеева возникло ощущение, что он давным-давно знает и Нику, и Ларису с Семенычем, и Леху Булатова. Это было странное ощущение, потому что теперь эти люди станут частью его жизни, просто записать их в шапочные знакомые он уже не сможет. Что-то забытое вернулось в его жизнь – а может, сама жизнь вернулась? Когда он вот так быстро сходился с кем-то? Давно, еще до смерти Томки, а потом закружило его, он отгородился от всех – и от всего нового тоже. И вот снова он живет как раньше – немного несуразно, на грани куража, и ему это нравится, несмотря ни на что.
– Горячо…
– Сейчас остынет. Давай, я совсем немного налил. Сам Панфилов готовил, он еще со студенческих времен мастер варить супы. Мы-то, приехав от родителей, ничего толком не умели – ну, максимум картошку в мундире и яичницу, а Панфилов вышел на общую кухню и принялся варить настоящий суп! Да мы обалдели просто, веришь? Со временем все научились готовить, на картошке в мундире далеко не уедешь – но он уже умел, представляешь?
– Серьезная заявка на победу.
– Ну да! У него мать работала по какому-то вахтовому методу, а больше никого не было, и его подкармливали сердобольные соседки. А потом ему надоело побираться, он подошел в школе к учительнице труда, что преподавала у девчонок, и попросил дать ему рецепт супа. Объяснил, что к чему, – Сашка умеет, и она, расчувствовавшись, пришла к нему домой и показала, как и что надо готовить. Он всегда говорил, что умение готовить для мужчины – это еще одна ступенька к свободе.
– Он не женат?
– Был когда-то, но как-то сразу стало заметно, что брак этот… временный. Ну а потом он и не женился больше. Да и работа у нас, понимаешь, требует много сил и…
В прихожей раздался звонок. Ника проглотила последнюю ложку супа и опустилась на подушки – кто бы там ни был, она не одна. И она рада этому.