– Никита Сергеевич, знаете, сейчас не сезон, и зайцев в заповеднике нет.
Тут он побагровел и стал топать ногой. Кричит:
– Как нет?! На Руси нет зайцев? Да я тебя сгною! У тебя дети попросят хлеба, а знаешь, что ты им дашь? Вот что ты им дашь!
И показывает определенный жест, что я им дам.
Короче, орал он, орал, орал, а потом и говорит Ульбрихту:
– Пошли!
И они зашли в охотничий домик.
Я стою и думаю: «Действительно, он меня, конечно, выгонит, а что я детям дам?..» И тут мне в голову приходит потрясающая идея.
Я вспомнил, что у нас в баньке висят заячьи шкурки. Какого черта они там висели – понятия не имею. Но я подумал: поймаем на помойке кота, зашьем его в шкурку и выпустим под стволы. Все равно руководители сейчас напьются и ни хрена не поймут. Так наш номер и пройдет.
Послал я ребят на помойку, они поймали одного голодного кота сеткой и зашили в эту заячью шкурку. Но, как известно, коты очень своенравные животные, самолюбивые и страшно обижаются, когда над ними измываются».
История кота Марта
Здесь я перебью егеря и в подтверждение слов рассказчика расскажу историю своего кота Марта. Это был замечательный кот. Его кто-то выбросил из форточки в марте (отсюда и его имя), мы его подобрали и выкормили из пипетки. Это был преданный дому кот.
А тут как раз был юбилей Юрия Никулина, и мы с котом пошли его поздравлять. Март должен был читать приветственный адрес юбиляру. Я был уверен, что кот прочтет. Мы вышли с ним на сцену, и как я ни пытался заставить его читать, он отказывался. Я его стыдил:
– Как же так! Мы с тобой репетировали дома, и ты прекрасно читал. Ну тогда просто скажи Юрию Владимировичу, что мы поздравляем его с юбилеем. Ну, скажи!..
Кот, конечно, молчит. Тогда я говорю:
– Ну, скажи просто – Юра!
Он опять молчит. Мы уходим с ним за кулисы. А у меня уже была приготовлена кровавая рубашка, а на теле мне нарисовали кровавые полосы. И через секунду я вылетал из-за кулис, как бы истерзанный котом. Брал с пола приветственный адрес и зачитывал его. Успех был ошеломляющий. Даже Карандаш сказал: «После Дурова я не выйду на сцену». Хотя у него поздравление было с живым крокодилом.
Но мой кот Март жутко обиделся на публичное оскорбление и ночью исчез. Больше я его не видел…
Прошу прощения у егеря, что я его перебил.
«Так вот, – продолжал егерь, – когда мы зашили кота в заячью шкурку, его вроде как бы парализовало. Он, видно, не мог понять, что с ним делают. Получился этакий котозаяц. Он не бежал, не прыгал, а мог только ползти.
Значит, после этой процедуры иду я в охотничий домик. Стучусь. Захожу.
Никита увидел меня, нахмурился.
– Чего тебе? – спрашивает.
– Зайцы, – говорю, – появились.
– Ну вот! А ты говорил, что зайцев нет! Ульбрихт, пошли!
Они хватают ружья и выскакивают на крыльцо. И видят, ползет это чудовище – котозаяц. Они вскидывают стволы и – бах! бах!
И вдруг этот заяц: «Мя-а-у!» – и на сосну. Ульбрихт от такой сцены упал в обморок. А Никита орет:
– Второй раз Германию победили! Завалили немца!
Тут вызвали «неотложку», Ульбрихта увезли, а Никита еще три дня пил в этом домике. И каждое утро выходил, чтобы посмотреть на кота, который сидел на ветке и боялся спуститься вниз.
– Все сидишь? – спрашивал его Никита и предупреждал охрану: – Вы мне этого зайца не трогайте. Не стреляйте в него. Он мне второй раз Германию победил!
На третий день «заяц» пропал, видно, все-таки сполз от голода. А Никита, уезжая, все спрашивал и наказывал:
– Вы запомнили его? Смотрите, не стреляйте.
А потом по распоряжению Никиты мне выдали премию. Правда, не знаю за что.
А еще позже Никита рассказывал, как он был в больнице у Ульбрихта и тот сказал: «Никита, какой же дурак был Гитлер, что пошел на державу, где зайцы по соснам лазят».
Я рассказал эту историю так, как запомнил. Потом ее где-то перепечатали и, как обычно, все перепутали и переврали. Как переврали и другую историю, свидетелем которой я был сам. А если не верите, спросите любого из группы, с которой в это время приезжала Галина Сергеевна Уланова в Осташково. Они снимали там в это же время фильм о великой балерине, которая родом откуда-то из-под Осташково. Местные жители запомнили ее как прекрасную, скромную женщину, которая никогда не рассказывала о своих успехах, наградах, триумфах. Она просто говорила с людьми о жизни, о женских проблемах, о детях. И нельзя было даже заподозрить в ней великую актрису, неподражаемую балерину.
Так вот вторая история, чем-то напоминающая первую, такова.
Ехали медведи…
Мы снимали дом в Осташкове. А в те места каждый год приезжали иностранцы – охотники на медведей. Они платили за лицензию какие-то большие суммы. А если заваливали медведя, то должны были заплатить, если не ошибаюсь, что-то около десяти тысяч марок. В основном приезжали немцы из Западной Германии.
Вот как-то приехал такой немец, поселился в гостинице Осташкова и ждет, когда ему найдут медведя в берлоге. Он живет, а медведя все никак не найдут. Нет медведя! А срок лицензии кончается, и десять тысяч марок накрываются медным тазом. Что делать?
И тут кто-то вспомнил: в соседнем городе гастролирует цирк, и там есть медведь, у которого обнаружили катаракту, и поэтому он уже не может работать, и его хотят усыпить. И умные ребята решили: все равно ему погибать, поедем возьмем его для дела.
Приехали, посмотрели. Медведь действительно сидит грустный в клетке. Ну они расплатились за него водкой и привезли к себе.
Тут же доложили немцу, что наконец-то медведя прикормили на овсах и завтра надо идти на охоту.
Немец затемно залег в овсах со своим ружьем и ждет. Егеря сняли с медведя намордник и выпустили. Ну, Мишка, наверное, подумал, что начинается спектакль и пошел на задних лапах, как по манежу. А передними размахивает и кланяется во все стороны.
А рядом тропинка была, и по ней ехала дачница на велосипеде с авоськой, в которой лежали продукты. Она увидела этого медведя – брык! – бросила велосипед и кинулась бежать. Медведь не погнался за ней. Он спокойно подошел к велосипеду, сел на него и поехал.
Этот немец два месяца пролежал с инфарктом в реанимации в осташковской больнице. Потом его перевезли в Калинин.
Не знаю, чем закончилась история с марками, но, думаю, немцы надолго запомнили и заячью, и медвежью охоту.
Да что иностранцы! Для них всякое русское животное – экзотический экземпляр. Но мне самому всю жизнь попадаются странные животные. С отклонениями.
Вот так Пулька!
В молодости, когда я был совсем мальчишкой, я часто ездил в Махачкалу к своим родственникам. А у их соседей была собака Пулька о трех ногах. Она очень странно бегала, делала несколько прыжков, спотыкалась, переворачивалась через голову и опять продолжала бежать.
Я спросил у хозяйки, что с ней случилось, и она мне рассказала грустную военную историю.
Как ее звали раньше, никто уже не помнит. Пулькой ее прозвали позже. В то время в Махачкалу, кажется, по ленд-лизу, приходило американское вооружение. Каким образом оно приходило через Каспий, понять не могу. Сюда же прибывали суда с американской тушенкой. А однажды даже пришла баржа с кокосовыми орехами. Их разгрузили на пирс, они долго лежали огромной грудой и стали гнить, распространяя гнилостный запах по всему городу. Кончилось тем, что эти орехи бульдозерами скинули в море. Тогда никто не знал, что это за продукт и что с ним делать. А американцы тоже не имели понятия, что мы едим и что нам нужно.
Так вот о Пульке. Она тогда была еще о четырех ногах. Однажды она притащила раздавленную банку тушенки, и хозяйка эту тушенку скормила Пульке. Собака была умная, и она сообразила, что эти банки помогут им с хозяйкой выжить. Она стала бегать в порт, воровать консервы. Хозяйка кормила ее и кормилась сама. Потом стала менять эти консервы на хлеб, на носильные вещи и стали они жить с Пулькой более-менее сносно.
Но однажды часовой на складе обратил внимание на эту собаку и что-то заподозрил. И когда Пулька в очередной раз пришла за добычей и с банкой тушенки побежала через железную дорогу, он вскинул карабин и выстрелил. Пуля попала Пульке в лапу. Часовой подумал, что пристрелил ее, а Пулька пришла в себя и приползла к хозяйке. А банку тушенки, которую она уворовала, так и не выпустила из зубов.
Хозяйка отрезала у Пульки отстрелянную часть ноги, перевязала ее, и Пулька стала жить дальше.
А потом с ней произошло вот что: она стала ненавидеть военных. Свою ненависть она проявляла своеобразно. Она не гавкала, не рычала, но, когда мимо ворот проходил военный в ботинках, она кусала его за икры, если в сапогах – подпрыгивала и хватала за ляжку. После чего ныряла под ворота к себе во двор. Начинался скандал. Обиженный стучал в калитку, выходила хозяйка и удивлялась:
– Какая собака?
– Да она кусает прохожих! Меня вот только что укусила!
– Заходите, посмотрите – у меня вообще никакой собаки и в помине нет!
Заходили во двор, смотрели. Действительно, никакого лая, никакой собаки.
– Ну что? Зайдите в дом. Где вы видите собаку?
Собаки в самом деле нигде не было. Извинялись и уходили. А Пулька вырыла себе под крыльцом нору и пряталась там после своего очередного «подвига» до тех пор, пока не уляжется скандал. А потом вылезала и ждала очередного военного. Так она мстила за свою потерянную лапу.
Давно закончилась война, а она все мстила людям в погонах…
Укрощение косолапого
У меня была пара встреч с медведями, правда не в лесу. Первая – на Шпицбергене. Мы поднялись на ледяное плато. А там стоит белый с желтоватым отливом медведь, огромный такой, и смотрит на нас. Наш провожатый шепчет: «Не бежать, не двигаться, не смотреть ему в глаза». Долго так стояли. Медведь выжидал, а потом повернулся и медленно пошел прочь. А вторая встреча была в Бахчисарае. Там снимали фильм, и в съемочной группе был дрессировщик с медведем. И вот я слышу крики, бегут женщины. Оказалось, что медведь сорвался с карабина и пошел на толпу. Не подумайте, что хвастаюсь, но я пошел прямо на медведя. Он ревет, я трушу, но иду на него и говорю: «Негодяй, ну чего ты орешь? Всех перепугал. Как тебе не стыдно?!» Подошел к нему, и тут медведь сел на задние лапы. Беру его за ошейник и веду. Сели мы на крыльцо вдвоем, стали ждать дрессировщика.
«Коля, мяу!»
Когда-то в Большом театре был такой балерун – Коля Харитонов. Он любил выпить, и из-за этого его не взяли на гастроли в Америку. Поехала одна жена – тоже балерина. Перед этим она очень ругала его, когда подсчитала, сколько долларов они на этом потеряют.
Она уехала, а Коля с собутыльниками запил. Вдруг кто-то из друзей показал ему газету: Большой возвращается с триумфом. Коля в панике начал убирать квартиру: выносить бутылки, окурки, консервные банки и прочий мусор. А когда стал мыть полы, разделся догола.
А у него был сиамский кот, о котором он совершенно забыл в длительном запое и который питался все это время, вылизывая консервные банки и подбирая остатки закуски. Он сидел мрачный на шкафу и смотрел, как голый Коля ползает с тряпкой на четвереньках. Что-то коту не понравилось, – он спрыгнул и вцепился балеруну в одно место. Коля взвыл, отпрянул и влепился башкой в батарею.
Истекая кровью, позвонил в «Скорую» и прошептал:
– Дом Большого театра… Квартира Харитоновых… Умираю…
Приехали врачи и увидели худое двухметровое тело на полу в грязи и крови.
Когда санитары несли его по лестнице на носилках, Коля открыл глаза, и пожилая докторша спросила:
– Что с вами?
Он сказал правду:
– Кот в яйца вцепился.
Санитары заржали и выронили носилки – Коля сломал ключицу. Все-таки довезли его до Склифосовского.
На следующий день приезжает жена и видит, в каком состоянии квартира: «Так и знала – пьянка, бабы…» И в заведенном состоянии влетает в больничную палату. Коля, весь забинтованный-загипсованный, протянул к ней ручки, а она с размаху ахнула сумкой ему по башке, забыв, что в сумке лежала стеклянная бутылка с пепси-колой. Проломила мужу височную кость, и ему делали трепанацию черепа.
Все-таки он выздоровел, но в театр не вернулся. Его затравили. Как кто из знакомых встречался, так сразу кричал ему:
– Коля, мяу! – и тот шарахался в сторону.
В общем, он пропал как артист.
Наши прошли
Не знаю, кто от кого произошел: мы от обезьян или обезьяны от нас. Но то, что у нас с ними много общего и в характерах, и в поведении – это уж точно.
Полковник спецназа рассказывал об одном интересном случае, который произошел в Анголе. Тогда мы вместе с кубинцами помогали молодой республике отстаивать ее независимость. Ведь нас хлебом не корми, только дай отстоять чью-нибудь независимость. Кроме своей, конечно. На это у нас нет ни средств, ни времени.
Отряд полковника вторые сутки продирался сквозь джунгли, пытаясь выйти на след другого отряда, с которым должен был соединиться. На связь не выходили, чтобы их не засекли. И в какой-то момент командир засомневался: а не сбились ли они с пути? И тогда старшина, который прослужил и в Анголе, и в Эфиопии (ей мы помогали строить социализм) чуть больше полковника, успокоил:
– А это мы сейчас проверим.
Они подошли к большой поляне, старшина дал знак всем остановиться и затаиться в зарослях, а сам достал из рюкзака початую бутылку водки, из горлышка которой торчала пробка. С ней он вышел на середину поляны, что-то прохрюкал, попрыгал, подражая обезьяне, поставил бутылку на землю и вернулся.
– Подождем.
Ждать пришлось недолго. Горилла появилась с другой стороны поляны как-то неожиданно. Осмотрелась и спокойно направилась к бутылке. Она ничего не опасалась – у нее здесь не было достойных врагов. Эта длиннорукая махина под два метра весила, пожалуй, не меньше четверти тонны. Она села рядом с бутылкой и тяжело вздохнула: «Пить или не пить?» Потом решительно взяла бутылку, вытащила зубами пробку и выплюнула ее далеко в сторону. А дальше, как говаривал наш экс-президент, процесс пошел.
У спецназовцев отвисли челюсти: чем-то родным, рассейским повеяло от этой сцены. Старшина был доволен.
– Ну вот, командир, – улыбнулся он, – значит, наши уже здесь прошли. И, стало быть, правильной дорогой идете, товарищи.
– Я хотел представить эту зверюшку к награде, – вполне серьезно закончил полковник. – Хотел оставить ей еще бутылку. Да старшина меня отговорил. «Во хмелю, – сказал он, – гориллы бывают очень буйными. Совсем как люди». А может, люди совсем как они?
Актеры и обезьяны
Я часто сержусь на своих коллег, зачем показывать больного Брежнева, когда его уже нет. Что же вы при жизни его не показывали? Я, например, показывал Ленина, правда, не при жизни, но во времена жесткого контроля. И на три года присуждение мне звания «народного» задержалось. Все гостиницы тогда прослушивались, а Мишка Боярский показывал Брежнева. А я – да что там Брежнев, сейчас я тебе еще одного покажу. И показал этюд… Ленин с Крупской ночью. Конечно, режиссера картины, в которой тогда мы снимались, тут же вызвали в КГБ и спросили: «Кто же это у вас снимается в картине?» Он говорит, мол, замечательные артисты. Они – ему: «Нет, подождите…» И включают запись. Он послушал и отвечает: «Понимаете, артисты, они ведь как обезьяны, вечно всем подражают…» В общем, сдать режиссер нас не сдал, но звание мое пылилось еще долго, как я потом узнал.
Мораль простая: будь смелым тогда, когда это нужно хотя бы кому-нибудь, а не задним числом.
О вкусах не спорят
В фильме «Високосный год» мы снимались вместе с Кешей Смоктуновским, и он все время называл меня учителем. То и дело подходил и спрашивал, правильно он играет или нет. Это могло показаться кокетством, но на самом деле для него всегда было важно проверить, то ли он делает или нет. Иннокентию Смоктуновскому часто не нравилось, как он играет. Однажды моя жена восхищенно сказала: «Как хорошо вы играете в «Ночном госте!» На что он заметил: «А у вас хороший вкус?»
Гамлет, которого не было
Однажды зимой мы с моим приятелем шли по городу и вдруг на переходе Садового кольца в сутолоке встретили Смоктуновского.
Он нам стал рассказывать, что скоро будет сниматься в «Гамлете» и что ему это все не нравится, потому что, по его словам, Козинцев совсем не понимает, о чем надо снимать. И тут – прямо посреди Садового кольца и рядом с проходившими мимо людьми – он сыграл нам всего Гамлета. Это было потрясающе. У меня текли слезы.
«В фильме, – сказал он, когда закончил, – всего этого вы не увидите».
Кеша и Катя
Кеша Смоктуновский мог быть очень непосредственным в общении человеком. Как-то раз он пришел к нам в гости. И когда зашел в комнату и увидел, что в детской кроватке кто-то спит, сразу спросил: «Ой, кто это?!» Я ответил, что это наша дочка Катя. Кеша: «Ой! Разбудите ее, пожалуйста! Я хочу на нее посмотреть!»
Ясновидящий
Как-то мы были на гастролях и меня поселили в очень неудобный номер: узкий какой-то, с крошечным окошком, с протертым до дыр ковриком. И вот зашел меня навестить Кеша Смоктуновский. Как только он оглядел номер, тут же меня спросил: «В этой комнате тебе никакие мысли в голову не приходят?» Я: «Приходят!» Кеша: «Давай я угадаю! Я сейчас напишу их на бумажке, а потом ты скажешь». Он написал что-то. Я говорю: «Мысли такие: «Не удавиться ли мне?» Кеша показывает свою запись. На бумаге написано: «Не удавиться ли мне?»
И даже Дуров
Олег Даль был очень сложным человеком. Я даже в грим-уборную к нему не любил заходить. В своих дневниках он написал: «Надоели все. И Фрося (это он так Эфроса про себя называл), и Волков, и Дмитриева…» Всех перечислил. А под конец: «…И даже Дуров».