Черный поток обсидиана, внутри которого мы находились, заключен между двумя пластами серого туфа. Рассматривая эти туфы, я нашел в них маленькие каменные шарики почти правильной сферической формы величиной с горошину и почти такого же цвета, как масса туфа. Одни из них были слегка сплющены, другие имели грушевидную форму. Это были окаменевшие на протяжении многих тысячелетий крупные капли тропического ливня. Они, очевидно, падали во время взрывного извержения на пепел и тотчас же присыпались новыми, непрерывно выпадавшими порциями. Какое странное чувство – смотреть на то, что свершилось так мгновенно и просуществовало так бесконечно долго!
Мы направились к нашим фумаролам.
Я никогда не думал, что можно заблудиться в кратере вулкана. Но размеры этого кратера были так велики, что мы действительно чуть не потерялись. За саванной и джунглями последовали высокие, абсолютно недоступные обрывы ошлакованных лав.
– Не хотел бы я там гулять,– сказал я, бросая неприязненный взгляд на одну из таких колючих стен из черного обсидиана,– лучше уж ходить по стене, засыпанной битым стеклом.
Ришар, приостановившийся зажечь сигарету, тоже взглянул наверх и улыбнулся.
– Представьте себе, мне один раз пришлось перебираться через этот поток,– поморщился он,– и повторить, уверяю вас, не стремлюсь.
– Можно подумать, они здесь специально для напоминания, что находишься в вулкане, а не просто в лесу.
– Да, кажется, все заросло джунглями, а на самом деле не так. Оттуда, куда мы сейчас идем, открывается общий вид на кальдеру, может быть, тогда ваше впечатление изменится.
Ришар опять пошел вперед, проворно пробираясь в высокой траве между кустами.
Пройдя несколько часов лесом, мы подошли к подошве высокого холма, на котором растительность была гораздо реже.
– Более свежие лавы,– прошептал я.
Наверху холма мы оказались в центре громадной кальдеры.
– Ну, что скажете? – спросил мой попутчик.
Я должен был признать, что в такой перспективе зелень джунглей лишь пятнами выделялась на фоне типичного вулканического ландшафта. Но целью нашего прихода были фумаролы: Ришар, которому я показал «мой» Китуро, обещал мне показать свой «зверинец».
– Мне они кажутся довольно безобидными, ваши фумаролы, Ришар.
Температура была около 90°.
– Да, за год никаких изменений,– согласился Ришар,– вулкан продолжает мирно спать.
– Не скажу, что разочарован, но все-таки! – вырвалось у меня.
– А вы бы хотели, чтобы вас перед дорогой в Накуру угостили небольшим извержением? Нет уж, в другой раз. Не думаю, чтобы ваше желание разделяли местные жители.
– Да, наверное, и жители Накуру! Симпатичный маленький городок, но что в самом деле за фантазия поселиться у самого подножия подозрительного вулкана!
– Не очень шутите. Два года назад кочевники масаи, проходя мимо, предупреждали об извержении вулкана Олдоньо л'Энгаи в нескольких сотнях километров отсюда, в южной части долины.
– И вы, конечно, туда помчались?
– Да, на самолете – маленьком, двухместном. Там было преимущественно газовое извержение без излияния лавы. Сильные взрывы подбрасывали огромные бомбы, вырванные из стенок канала. Эти бомбы распылялись, образуя темный султан, похожий на тучу. Изумительно!
На обратном пути Ришар рассказал о многочисленных вулканах, рассеянных вдоль Рифта. Некоторые из них погасшие, но большая часть только погружена в обманчивый сон. Самый знаменитый из них – Килиманджаро. Высотой почти в 6000 метров, он является кульминационной точкой всей Африки. Иногда в ясные дни со стороны Накуру, Найроби или Вой, а еще лучше с верхних склонов горы Кения можно видеть над туманным горизонтом белое, плавающее в лазури облако. Но это не облако, а снежная вершина невероятно высокой горы, как будто висящая в небесах.
Килиманджаро обычно трактуется даже в специальных работах как потухший вулкан. Ничего подобного! Эрозия не повредила совершенных линий его необъятного конуса; округлый кратер резко выделяется своей чернотой на белизне снегов; часто разогревающиеся, активизирующиеся фумаролы, раздающийся из его недр глухой рокот, сотрясающие его иногда толчки – все это красноречиво говорит о том, что вулкан только спит и, может быть, даже не очень крепко. В 1948 году колосс начал ворчать, и температура фумарол настолько повысилась, что размеры ледника значительно уменьшились. Но извержение, по-видимому, еще не созрело, и через несколько недель все успокоилось.
Подняться на Килиманджаро нетрудно, нужно только терпение. Выше 2000 метров вас приютит прекрасный отель, а оттуда за три этапа можно подняться на вершину. Сначала идут лесом, затем странными альпийскими лугами, где рядом растут гигантские верески, лобелии, древовидный крестовник, манжетки и кусты иммортелей (бессмертников). Выше 5000 метров голые скалы и, наконец, льды. На самом верху посередине внушительного провального кратера, окруженного сплошной вертикальной стеной, открывается огромная пропасть центрального колодца.
Другой очень активный вулкан, Меру (4500 метров), отделен от Килиманджаро «коридором» длиной в несколько километров. Черными прямыми стенами, медленными дымами, поднимающимися из огромного котла, резко открывающегося на вершине, он немного напоминает Ньирагонго, но только в гораздо большем масштабе.
Я проходил у подножия Меру, и мне очень захотелось подняться и заглянуть в его кратер, но, к сожалению, времени и денег у меня было мало. Вулкан Нгоронгоро расположен немного дальше к юго-западу; его кальдера размером 19x17 километров, вероятно, самая большая в Африке.
Все эти вулканы войдут в план исследований, намеченных на будущее время, так же как Олдоньо и действующие вулканы, расположенные подобно вехам на разломе к югу от озера Рудольф. Пока что нам с Ришаром оставалось только мечтать и мысленно строить планы организации этих исследований.
В нашем распоряжении было еще несколько дней, и однажды вечером мой товарищ предложил исследовать расположенное в глубине сбросовой долины озеро Ганнингтон.
Горячие источники и розовые фламинго
Автомобиль «Меркурий», принадлежавший Ришару, повез нас на север в Накуру по пыльной дороге, вьющейся по дну Рифта шириной здесь в 8 лье. Проехав 20 миль, мы свернули направо по дороге, проложенной через плантации сизаля.
Почва стала очень неровной. Один раз пришлось подняться на каменистый бугор, буксуя на округлых камнях. Иногда приходилось останавливать машину, сходить и убирать крупные обломки. Наконец мы на гребне. Теперь предстоял спуск. Склон был очень крутой, а поверхность неровная, да еще заваленная булыжниками. Поэтому мы вели машину на первой скорости. Но все обошлось без аварии, и мы опять оказались на плоском дне долины.
Деревьев становилось все меньше и меньше, и скоро перед нами открылась обширная безлесная зона. Посередине ее стояли рядом два низких, покрытых соломой строения, выглядевших как-то неуместно в этом диком уединении, рядом с десятком хижин. Машина остановилась, мы вышли, ошеломленные слепящим светом и зноем послеполуденного часа. Горячий воздух дрожал. Тень была только внутри строений. Под соломенным навесом сидели на корточках несколько африканцев, равнодушно смотревших, как мы ищем глазами какое-нибудь местное начальство; наконец на повторные крики Ришара из дома выбежал африканец. Он был в рубашке и европейских брюках цвета хаки, на голове у него красовалась шапочка с красным крестом – санитар. Он нам сказал, что пост одновременно врачебный пункт и фактория. Ришар думал, что отсюда легко добраться до озера Ганнингтон. Попросили санитара достать двоих или троих носильщиков.
– Гм... здесь все больные.
Но Ришар прекрасно знал здешних жителей! Знал, что с ними нужно поторговаться.
Наконец в качестве уступки санитар сказал, что тут есть деревушка.– Где? Далеко?
– Нет, немножко близко.
Немножко близко! Существует целая научная классификация: «совсем близко», «немножко близко», «близко», «близко-близко», «немножко далеко», «далеко», «много далеко», «далеко совсем», «далеко-о». Помимо слов существует еще мимика и интонация.
– Вапи, бвана, ико карибу (да нет, совсем близко). После идешь еще больше часа.
Значит, где-то «карибу кигого» была деревня. Ришар пытался уговорить санитара отправить кого-нибудь нанять людей.
– Никого у меня нет, бвана. Все больные. Очевидно, не могло быть и речи о том, чтобы он пошел сам: слишком «культурный» для такого поручения. Только при упорной настойчивости удалось заставить его послать мальчугана. Через несколько часов тот вернулся один. Так мы никогда и не узнали почему: чрезмерная гордость, нежелание, лень, пассивность, но, как бы то ни было, носильщиков мы не достали. Наконец Ришар уговорил мальчика проводить нас до озера. Ходил он или не ходил в деревушку, неизвестно, во всяком случае он тоже отказался что-нибудь нести. Поэтому пришлось оставить палатку и лишние продукты. Бой Ришара нагрузился легкими походными кроватями, питьем и фонарем. А мы между собой поделили спальные мешки, приборы и продовольствие. Теперь, когда мы пошли пешком, то почувствовали, насколько автомобиль отдаляет от природы! Быстро поднялись на первый холм. С его вершины Ришар указал мне вдали два параллельных гребня повыше, за вторым должно было быть озеро.
Значит, где-то «карибу кигого» была деревня. Ришар пытался уговорить санитара отправить кого-нибудь нанять людей.
– Никого у меня нет, бвана. Все больные. Очевидно, не могло быть и речи о том, чтобы он пошел сам: слишком «культурный» для такого поручения. Только при упорной настойчивости удалось заставить его послать мальчугана. Через несколько часов тот вернулся один. Так мы никогда и не узнали почему: чрезмерная гордость, нежелание, лень, пассивность, но, как бы то ни было, носильщиков мы не достали. Наконец Ришар уговорил мальчика проводить нас до озера. Ходил он или не ходил в деревушку, неизвестно, во всяком случае он тоже отказался что-нибудь нести. Поэтому пришлось оставить палатку и лишние продукты. Бой Ришара нагрузился легкими походными кроватями, питьем и фонарем. А мы между собой поделили спальные мешки, приборы и продовольствие. Теперь, когда мы пошли пешком, то почувствовали, насколько автомобиль отдаляет от природы! Быстро поднялись на первый холм. С его вершины Ришар указал мне вдали два параллельных гребня повыше, за вторым должно было быть озеро.
Спустившись вниз и пройдя ряд густых чащ, опять стали подниматься по крутому склону. Ужасно кусали слепни.
Я немного устал. Последний подъем показался долгим. Пейзаж становился все более монотонным, но крутизна уменьшалась. Наконец мы добрались до вершины и вышли на плоскую площадку; к сожалению, зонтики акаций скрывали кругозор. Еще несколько шагов привели нас к краю крутого спуска. У наших ног слева направо расстилалось большое темное зеркало, за которым возвышался противоположный край долины. Но вода озера была темна только в северной половине, на юге она оказалась изумительно розового цвета, чистого, шелковистого, блестящего, необычайной тонкости и нежности. Фламинго! Десятки тысяч прижавшихся одна к другой птиц.
Подойдя ближе, мы пригнулись и стали двигаться очень осторожно. У меня была с собой цветная пленка, и мне хотелось сделать вблизи несколько снимков розового скопления птиц. Оно выглядело столь же поразительным, как краснота расплавленной магмы. Но вдруг внезапно раздался шум и громкий шелест, как будто налетел грозовой ветер: тысячи испуганных птиц, кружась, поднялись в воздух. Несколько минут все небо над нами было заполнено трепетанием крыльев. Потом, успокоенные нашей неподвижностью, птицы опять сели на землю одна возле другой удивительно правильными рядами. Вторая, затем третья попытка приблизиться оказались также бесплодны, как и первая. Отказавшись от игры в индейцев, мы пошли смотреть горячие источники.
Их было около десятка, и они выбивались в разных местах береговой отмели. Несмотря на очень жаркий день, каждый источник был увенчан небольшим султаном пара. Ришар, снабженный целым набором термометров, измерял температуры, которые здесь на высоте около тысячи метров были близки к кипению: 93, 95, 94°. Сильно минерализованные воды образовали вокруг источников отложения. Одни из них построили себе красивые многоэтажные водоемы из концентрических этажей, другие выбрасывали воду через построенные ими же настоящие трубы, а некоторые, менее насыщенные легко отлагающимися солями, удовлетворились сооружением ступенчатых амфитеатров, с которых журча сбегала горячая вода. Около каждого источника видны были трупы неосторожных фламинго. Иногда кипящая вода переполняла бассейн из песчаника или прекрасный водоем из светлого камня и, перелившись через край, быстрыми ручьями текла к озеру.
Эта часть широкого пляжа поросла пучками малорослых камышей. Несколько раз, пробираясь сквозь них ползком, я пытался подкрасться к птицам. Напрасно!
Местами были видны любопытные кучки земли в виде фесок или опрокинутых ведер с немного вдавленной поверхностью. Это – гнезда; когда придет время, самки фламинго отложат в них яйца и будут их высиживать.
Как всегда, внезапно спустилась ночь.
Воспоминания о Яве
В тот вечер, проведенный у озера, Ришар рассказал мне о том, как после нескольких неудачных попыток ему в конце концов удалось вопреки всем трудностям совершить спуск в кратер на далекой и таинственной Яве. Кальдера вулкана Раунга, так же как и Ньирагонго, считалась недоступной. Речь идет об одной из знаменитых эруптивных вершин этого большого «острова вулканов», и ее устрашающая репутация была первым препятствием, с которым столкнулся вулканолог. Но далеко не единственным. Для того чтобы подняться на вершину Раунга, нужно было в течение двух дней непрерывно прорубаться сквозь джунгли. А дальше предстояло самое трудное – спуск в кальдеру! Стоя на краю пропасти глубиной во много сотен метров, Ришар чувствовал, как она влекла его к себе. В центре гигантского котла было видно мощное вздутие внутреннего конуса, на вершине которого зияющее жерло небрежно выбрасывало столб беловатых паров.
«Не спуститься я не мог»,– рассказывал Ришар. О, как я его понимал!
Но малайцев совсем не прельщал спуск в кальдеру. Наоборот, их влекло почти непреодолимое желание покинуть как можно скорее склоны, на которые они только что взобрались.
Для первой попытки Ришар приготовил ивовую корзину, и, когда все было готово, он сел в нее, взяв с собой собаку и необходимые вещи. Собаку он взял, чтобы она помогала ему обнаружить присутствие углекислого газа. Этот газ тяжелее воздуха и имеет тенденцию скапливаться в углублениях, к тому же не имеет запаха. Собака меньше человека, а потому раньше почувствует присутствие газа и предупредит Ришара. Это классический прием, применяемый в некоторых гротах Неаполитанского залива.
Рабочие (их было 15 человек) медленно стали опускать корзину на прочной длинной веревке. Сначала все шло хорошо. Криками и знаками Ришар поддерживал связь со стоящим у края кальдеры человеком. Но вот корзина достигла выступа; одним своим углом она легко опустилась на него, но, так как веревка все время выпускалась, остальная часть корзины наклонилась над пустотой... У Ришара еще хватило времени ухватиться за край корзины, чтобы не полететь кувырком вниз. Затем корзина резко снялась с выступа и, сильно качнувшись в пустоте, опять приняла нормальное положение. Она вертелась на конце веревки то в одну, то в другую сторону. С этого момента связь между исследователем и его партией прервалась.
Все время спускаясь, вертясь как жалкий паучок на паутинке, чаще рывками, сопровождаемыми ударами о стену кальдеры, «гондола» продолжала свое неудобное путешествие. Если человеку такое путешествие казалось только неудобным и лишенным очарования, то бедная собака была совершенно терроризирована: прижавшись ко дну корзины, она то выла, то рычала. Так длилось до тех пор, пока веревка не кончилась: 200 метров! Почти целый час длился спуск, но Ришар убедился, что это была только половина пути (за отсутствием ориентировочных точек он недооценил глубину кальдеры). Подъем был подобен спуску: толчки, внезапные остановки, резкие рывки кверху пятнадцатью парами сильных рук рабочих, стремившихся поскорее покончить с неприятным делом.
... Несколько месяцев спустя началось извержение Раунга. Ришар услышал его со своей плантации, на расстоянии 70 километров. Сначала он принял его за шум далекого урагана. Но равномерность гула, на фоне которого резкими ударами выделялись взрывы, быстро убедила его, что происходит пробуждение вулкана.
Через несколько часов стал падать очень тонкий беловатый пепел; он забивался в глаза, скрипел на зубах. Обычный дождь шел в виде капелек грязи. «Я ехал на машине, когда разразился ливень, вы хорошо знаете, с какой силой. В одну секунду ветровое стекло было залеплено и я мгновенно ослеп. Представляете себе, как я затормозил!»
Когда через несколько дней Ришар в сопровождении одного геолога вулканологической службы прибыл на место, сила извержения уже ослабла, и можно было, не подвергаясь опасности, подойти к самому краю кальдеры.
Центральный остроконечный пик, такой спокойный во время первого посещения Ришара, теперь раскрыл обращенную к небу красную рычащую пасть, откуда с оглушительным грохотом вылетали густые клубы серого и черного дыма и снопы раскаленных бомб.
– Изверженная лава была похожа на какой-то темного цвета мозг. Вид этого активного, все время растущего за счет новых извилин «живого» мозга был поразителен,– рассказывал Ришар, а удивить его вообще не так-то легко. – Огромные бомбы взлетали на высоту нескольких сот метров; в большинстве случаев они падали на склоны внутреннего конуса, но также усеивали и дно кальдеры. Шум был настолько оглушительным, что мы не могли слышать друг друга.
– А потоки лавы? – спросил я.
– Их не было. Лава, по-видимому, была слишком вязкой. Все вылетало в форме бомб и пепла.
Прошло два года. Вулкан совершенно уснул, в обсерватории заверяли, что никакой опасности извержения на ближайшее время нет. Ришар решил, что настал момент для новой попытки спуска в кальдеру.