Опыт прошлого раза внушил ему отвращение к корзине, и он решил заменить ее просто широким ремнем. В середину предохранительной веревки был пропущен телефонный провод. С наушниками на голове и микрофоном у рта наш вулканолог в начале спуска считал, что жизнь прекрасна. Он переговаривался с «наземным отрядом» и руководил движением, направляя спуск. Все шло хорошо. Но по мере того как расстояние увеличивалось, возрастала и эластичность веревки. Скоро Ришар начал чувствовать себя словно на конце длинной пружины (что очень неприятно). Наконец в наушниках что-то затрещало, и на его призывы «алло, алло, алло!» никакого ответа не последовало. Металлический провод телефона, слишком сильно натянутый, не выдержал и лопнул. В таких условиях продолжать спуск было немыслимо. Он добрался до глубины 250 метров, и вторая попытка кончилась так же, как и первая.
* * *Через год на склоне горы опять был раскинут лагерь. На этот раз Ришар привел с собой многочисленный отряд рабочих и немедленно приступил к сооружению «дороги» от верха стенки до дна кальдеры на откосе в 60°. Стальные скальные крюки, забитые в узкие трещины в твердой породе старых лав, ступеньки, вырубленные кайлом в мощных пластах туфа, веревочные лестницы, закрепленные за скалы, для обхода нависающих выступов, веревочные поручни, поручни из железной проволоки, ступеньки из дерева – для всего этого потребовалось девять дней тяжелой работы. Нужно было без конца уговаривать людей продолжать начатое дело, предупреждать побег малайцев, смертельно испуганных огромной пустотой, дымами, падением камней, дьяволами, богами, туманами... Нужно было подавать пример, раздавать ром, быть мягким, убеждать, быть властным и жестким. По мере того как «тропка» приближалась ко дну, ужас малайцев все рос, и работа продолжалась под нескончаемый шепот молитв...
Надо сказать, что Ява, на которой насчитывается 125 вулканов, частью почти непрерывно действующих, явилась ареной бедствия, совершенно исключительного по своей жестокости. В 1822 году считавшийся погасшим Галунгунг похоронил деревни, жителей и скот под слоем синей грязи толщиной в несколько метров[15]. В тот раз погибло 4000 человек. Келуд в 1919 году погубил 5500 человек; Панпандайян в 1772 году – 3000; Мерашг в 1931 году _ 1300; Кракатау в 1883 году – 36 000; Томборо в 1915 году – 12 000, тогда от всей провинции уцелело только 26 человек. Поэтому вполне понятно, что жители яванских селений, хорошо знакомые с характером и повадками своих «штатных» вулканов, неохотно сопровождали Ришара в его экспедициях.
Но то, что затевал Ришар, вовсе не было безумием. Он не взбалмошен и не безрассуден, мой друг Ришар. Решив спуститься в пропасть, полную дыма и газа, он знал, что показания сейсмографов, наклономеров и термометров – все указывают на надежное спокойное состояние вулкана. Через восемь дней цель была достигнута. В первый раз нога человека ступила на дно кратера Гунунг Раунг.
Ришар поставил две палатки: одну – для себя, вторую – для трех малайцев, которых он уговорил остаться с ним. Ему удалось спустить вниз нужные материалы и продовольствие, но как доставать воду? Было решено, что один из малайцев будет ее приносить каждый день из первого источника на внешнем склоне вулкана. Но один раз он принес почти пустые сосуды, и, испугавшись длинного опасного перехода, водонос сбежал. Так четыре человека остались одни на дне колодца.
В намерение Ришара входило сделать точную топографическую съемку кальдеры, отметить все фумаролы и измерить температуру каждой из них. Кроме того, в течение этой задуманной на долгий период работы он намеревался собрать серию образцов пород. Но уже со второго дня положение стало критическим. Последняя капля воды была выпита. На третий день малайцы согласились пить консервированное молоко, между тем они никогда не пьют ни капли даже свежего молока, считая его напитком только для сосунков.
В конце дня один из них удрал. Около 8 часов вечера люди, собравшиеся около палаток на дне кратера, вдруг услышали протяжные отчаянные призывы, раздававшиеся сверху, с очень большой высоты; это был несчастный малаец, полезший наверх слишком поздно и захваченный темнотой где-то высоко на стене. Совершенно один, обезумев от страха, он искал ободрения в ответных криках товарищей. Всю ночь слышались его жалобные вопли, отражавшиеся эхом от стен адского котла.
Чтобы предотвратить новые попытки дезертирства, Ришар, решившийся продержаться еще 24 часа, так как ему нужно было зарегистрировать хотя бы основные температуры[16], приказал остальным рабочим не расходиться. Но жажда становилась невыносимой. Хотя газы и не затрудняли дыхания, тем не менее их вредоносность была очень велика: толстая ткань палаток через три дня пребывания в кальдере рвалась, как промокательная бумага... Не знаю, на кого это произвело большее впечатление – на Ришара, знавшего причину, или на рабочих, обвинявших всегда во всем местных дьяволов и сопровождавших теперь всякую работу молитвами.
Напрасно Ришар со своим отрядом обошел огромную кальдеру с обманчивой надеждой найти хоть несколько луж от последнего дождя. Все было выпито пористой, как песок, пепловой почвой. Напрасно прошли они 6 или 7 тысяч метров по окружности огромного кратера: ни малейшей капли влаги не просачивалось у подножия отвесных стен.[17].
Придя в отчаяние от необходимости бросить начатое дело, Ришар окидывал взглядом свое царство размером в триста гектаров. «Может быть, там, в том конце?...»– подумал он, заметив остатки маленького внутреннего конуса.
Это старое нагромождение слоев лавы, наверное, уже давно окаменело, а наклон пластов казался благоприятным. Еще раз пересекли очень неровное дно кратера, спотыкаясь в лавовых потоках, проваливаясь в пепел, и, уже не торопясь, обходили вокруг остатка конуса, как вдруг у его подножия увидели тоненькую струйку воды, выделявшуюся темной черточкой на фоне светлой вулканической пыли. С жадностью один за другим приложились к ней губами. Потом, немного разломав хрупкую породу, устроили систему каптажа и получали каждый день до пяти литров воды.
Работа по съемке продолжалась. Так как ночи были холодные, то, чтобы согреться, проскабливали в полу образовавшуюся на поверхности пепла корку, и тепло фумарольных паров наполняло палатку.
Когда по окончании работы Ришар наконец поднялся наверх, то заметил, что толстая проволока, служившая поручнями для крутой, проложенной на стене тропинки, стала наполовину тоньше: так велико было корродирующее действие газов. Скоро от всего этого останется только немного ржавчины и несколько расщепленных обрывков веревки, изъеденной кислотами.
Не беда! Зато с этих пор Раунг включен в число изученных, хотя и не прирученных вулканов. Теперь известно, как можно в него спуститься, чтобы продолжать наблюдение фумарол и изменение температур. Сделан еще один шаг вперед для предупреждения бедствий.
***Пока Ришар предавался воспоминаниям, легкие «эскадрильи» комаров, привлеченные огнем костра, тучами кружились вокруг наших голов. Наконец это стало нестерпимым; мы опять обулись, взяли с собой фонарь и вернулись на пляж, находившийся в 200 шагах. С озера доносился глухой, неясный шум колоний фламинго, похожий на отдаленное воркование большой стаи диких голубей.
Без труда мы подошли довольно близко к птицам, гораздо ближе, чем днем. Ночь была светлая, и их хорошо было видно. Они стояли прижавшись одна к другой, затем все разом вдруг начинали двигаться в одном и том же направлении, потом поворачивались в другом, затем в третьем... Иногда они оставались в неподвижности долгие минуты, но вдруг по молчаливой команде какого-то невидимого «генерала» вся армия опять принималась за свои медленные, безупречные и бесшумные маневры...
Мы приблизились на расстояние не больше 10 метров. Вдруг самая ближайшая шеренга, громко хлопая крыльями, взлетела, за ней взлетела вторая; движение прокатилось, как волна, до самых последних рядов. Через несколько мгновений небо над нами закрыла масса машущих крыльев. Но вот авангард сел немного поодаль, а за ним последовательно приземлилась и вся армия.
Идя вдоль берега, мы встретили другие скопления фламинго, и всегда их реакция на наше приближение была во всех отношениях точно такой же. Но когда мы приблизились к сидевшей на земле колонии с зажженным фонарем, то одна птица отделилась от остальных и направилась прямо на свет. Идя довольно быстро на своих длинных тонких ногах, она с размаху ударилась головой о решетку фонаря, покачнулась, но потом опять, уже нарочно, ткнулась клювом в фонарь. Я пытался ее схватить, но она вырвалась и еще раз атаковала фонарь, висевший на руке у Ришара; после этого, ступая нетвердо, как подвыпивший человек, отошла на два-три шага, быстро повернулась и снова напала на наш фонарь... Я поймал ее за длинную тонкую шею и, прижав ей к телу трепещущие крылья, без труда удержал в руках.
Меня удивил размер птицы: я считал фламинго более крупными. Правда, на тех изображениях, которые нам случалось видеть, никогда не бывало масштаба. На самом деле фламинго не больше гуся, длина их ног около полуметра; длинная гибкая шея менее мощная, чем у лебедя, а голова оканчивается толстым клювом, некрасивым и непропорциональным.
Остаток ночи на берегу озера прошел в обороне от туч назойливо пищавших и кусавших комаров.
* * *На следующий день Ришар рассчитывал доехать до озера Баринго в нескольких десятках километров к северу, где расположены крупные рыболовные тони, связанные проезжей дорогой с населенным районом.
Мы опять сели в машину. Ехали зигзагами: дорогу преграждали то конусы многочисленных в этой долине вулканов, то река, но мы все время старались держаться северного направления. Несколько раз встречалась одна и та же довольно широкая речка; как мы ни старались, объехать ее не могли и наконец решили переправиться вброд. Чтобы машина не завязла в прибрежном иле, я пошел вперед на рекогносцировку. На берегу я вспугнул какую-то довольно почтенных размеров ящерицу. Когда она пустилась бежать, то показалась мне больше крокодила. Передвигалась она по земле с поразительной легкостью и бежала очень быстро по крупной гальке, ставя одну лапу за другой, как бегущая рысью собака. Ящерица бросилась в воду и исчезла. Когда я описал животное Ришару, он сказал, что это какая-то разновидность игуаны.
Затем я перешел реку шириной около 30 метров, но, убедившись, что глубина везде была не выше колен, вернулся к Ришару, и он перевел машину через речку.
После этого мы попали в полупустынный, сухой, опаленный жгучим солнцем мир, где долго колесили. Но в конце концов мы все-таки нашли деревню, на первый взгляд показавшуюся пустой. Но на сей раз счастье нам улыбнулось: первый же встречный африканец говорил на кисуахили. Больше того, наше предложение сесть в машину в качестве проводника привело его в восторг. Благодаря проводнику мы дальше поехали быстро, по ровным местам, избегая вулканических сооружений и глубоких каньонов. Все шло прекрасно, пока дорогу не пересекла новая речка, менее широкая, чем предыдущая, но заключенная в крутые берега. Ришар спустился очень медленно, очень осторожно, потом уже в самой реке, насколько возможно увеличив скорость, благополучно въехал на противоположный берег крутизной в 30°, прошел дальше на длину машины, забуксовал на скользкой глине и... скатился назад на дно речки.
После этого прошли часы, уже теперь не помню, сколько именно, пока всеми доступными нам средствами и всеми способами, которые смогли придумать, мы сантиметр за сантиметром взбирались наверх. Веревки, тяга, толчки, замощение глинистой почвы камнями, удаление всех выступающих на поверхности больших каменных глыб там, где должны были пройти колеса автомобиля, использование то одного, то другого домкрата, еле работающий мотор, чтобы украдкой вырвать у расстояния хоть несколько дюймов, мотор, пущенный на полную мощность в попытке яростной атаки,– все было испробовано. Я вновь вижу себя пытающимся двумя измазанными в глине руками удержать домкрат, которым удалось поднять кузов автомашины, в то время как двое африканцев подкладывают снизу камни и охапки камышей. Но почва, на которую опирался домкрат, поддалась и, несмотря на все мои усилия, он вдруг съехал набок. Удар пришелся на тыльную сторону руки и почти на две недели вывел ее из строя. И все-таки в конце концов мы одолели подъем! Проехав несколько километров, мы встретили деревню, расположенную на берегу реки, на этот раз настолько широкой, что о переезде через нее вброд не могло быть и речи. Мы добрались до дороги от Накура до озера Баринго. Примитивный деревянный мост через реку был снесен несколько времени назад, и теперь сооружался настоящий каменный мост. Руководитель работ сказал, чтобы грузовики переезжали реку, подталкиваемые вручную, а моторы велел закутать мешками. После долгих колебаний, взвесив все «за» и «против» и боясь, чтобы наш мотор, помещенный гораздо ниже, чем мотор грузовика, не набрался воды и не приковал нас к месту на несколько дней, мы на этот раз отказались от посещения озера Баринго.
Возвращение в Европу. Стромболи
Так мне и не удалось увидеть озеро Баринго. Приближалось время отплытия из порта Момбаса, приходилось расставаться с друзьями.
За два дня я пересек громадный край, изобилующий дикими животными, и достиг побережья Индийского океана.
Пароход опаздывал, и в моем распоряжении оказалось 40 часов, которые я мог в полной праздности провести на берегу необъятного моря. Здесь пляжи из светлого песка приютились между берегами, где вздымаются воздушные кокосовые пальмы, и широкой лагуной, отделенной от открытого моря грядой коралловых рифов. Судно обогнуло красноватые отвесные утесы Рас Хафуна, крайней оконечности полуострова Сомали, и бросило якорь на Аденском рейде.
Древний арабский город Аден обладает особенностью, я думаю, единственной в мире: он построен в глубине кальдеры потухшего вулкана. Ширина кальдеры несколько километров, а высота ее стен, за исключением немногих мест, достигает 100—300 метров. В эту удивительную крепость можно проникнуть только сквозь узкую брешь – настолько узкую, что ее пришлось расширить взрывами.
Пять тысяч лет назад люди построили здесь большие каменные водохранилища, существующие и сейчас, почти не тронутые временем. Всемогущие агенты эрозии – текучая вода и мороз – тут отсутствуют, а ужасный ветер пустыни, все перетирающий переносимыми песками, не может проникнуть внутрь этого гигантского укрепления...
Судно вышло из гавани. Теперь перед нами было Красное море и его пустынные бесплодные острова – прямолинейные цепочки вулканических конусов, как вехами отмечающие параллельные трещины, прорезающие дно этого легендарного моря[18].
Через неделю нас предупредили, что перед рассветом пройдем мимо Стромболи. Боясь проспать, я с середины ночи уже был на палубе. Пароход шел вдоль берегов Сицилии, усеянных светлыми точками. Деревни и маленькие городки, уличные фонари, освещенные окна – берега трепетали жизнью и как будто нам улыбались. Первое дыхание Европы после нескольких лет, проведенных в Африке!
Когда мы проходили мимо Мессины, стала заниматься заря. Сцилла и Харибда обманули ожидание, показавшись очень незначительными с борта современного большого судна. Но скоро впереди показался постепенно выступавший из утреннего тумана конический остров Стромболи.
Казалось, он рос на глазах. Солнце коснулось вершины горы и через несколько мгновений залило весь остров. Пояс редкой низкой растительности и группа белых домов, гнездящихся на берегу моря, казались затерянными, оторванными от мира. Все остальное, почти вея гора, поднимающаяся из фиолетового моря,– бурые обрывистые утесы, крутые черные склоны, красноватые нависшие скалы. С вершины наклонно вздымался султан дыма.
Корабль быстро обошел южную часть вулкана, где нет ни растительности, ни жизни, и оставил гору за правым бортом. Ее западная сторона – это колоссальный склон из шлаков и осыпей, обрушившихся единым потоком из дымного кратера до сверкающей воды. На этом склоне, сказал мне один матрос, иногда по ночам видны красные потоки, стекающие прямо в море. По виду вулкан был погружен в глубокий сон.
В редком утреннем тумане остров становился все меньше и меньше. Я долго не мог оторвать глаз от заволакивающегося дымкой треугольника. Стромболи – сказочный остров, один из самых замечательных вулканов Земли!
Я никак не думал, что скоро увижу его опять. Тем не менее через шесть месяцев я высаживался на Стромболи, очарованный и обманутый. Очарованный возможностью наконец познакомиться с этим чемпионом регулярной вулканической деятельности, а обманутый, потому что...
Газеты под крупным заголовком сообщали об извержении «исключительной силы». Я сел на самолет и высадился в Неаполе – огромном многолюдном ленивом городе. Стромболи, видимо, никого не беспокоил. «Возможно,– думал я,– соседство синьора Везувия делает неаполитанцев нечувствительными к тому, что творится на Липарских островах». Как бы то ни было, моя доверчивость сыграла со мной первую шутку.
Перелет из Брюсселя в Неаполь, хотя самолет шел над Альпами, занял всего 4 часа. Но в Неаполе, от которого до Стромболи прямым ходом всего 150 километров, нужно было приучиться считать время веками.
Ожидание; поезд; ожидание в Реджо; перевоз; ожидание в Мессине; узкоколейка до маленького порта Милаццо; опять ожидание; потом пароход... Вечность, в течение которой мы узнали, что Стромболи, конечно, извергается, но что извержение в общем не такое ужасное. И все это время нас терзала одна мысль: приедем ли мы вовремя, чтобы хоть что-нибудь увидеть?
А что, если мне останется показать Пиччотто только немножко дыма?