А что, если мне останется показать Пиччотто только немножко дыма?
Пиччотто – мой друг, итальянец по происхождению, которого я вытащил из Брюссельской лаборатории, соблазнив великолепием раскаленных лав. Я немножко побаивался зеленых, поблескивавших насмешкой глаз физика... Неужели вулканологу придется «потерять лицо»? Еще раз моя способность неумеренно увлекаться сыграла со мной злую шутку!
Наш небольшой беленький пароход обошел один за другим островки (все они вулканического происхождения), рельефно выделяющиеся на фоне чудесной лазури Тирренского моря. Вулькано, сначала получивший свое имя от бога подземных кузнецов и ставший затем «крестным отцом» всех вулканов на Земле, вот уже 60 лет как спит, спит обманчивым сном, часто предшествующим внезапному страшному пробуждению. Это гармоничное сооружение высотой в 400 метров красивого, приятного для глаза серого цвета, на котором резко выступают ржавые пятна окислов железа и желтизна серы, соединено низким перешейком с его младшим братом Вульканелло. Там и сям вверх ползут белые фумаролы (сернистый ангидрид, сероводород и водяные пары); они выделяются даже на морском дне в нескольких кабельтовых от берега и заставляют с бульканьем кипеть синюю воду.
Час ходьбы привел нас на вершину, где открывается большая правильная воронка, оканчивающаяся на глубине 1000 футов плоским дном; с ее бортов все время срываются лавины сухой пыли. Вулькано, так же как его потухший эродированный сосед Липари, отличается лавами очень вязкого типа и очень «кислыми»[19]. Извержения вулкана ужасны. Но вместо того, чтобы распространяться горизонтально в виде «палящих туч», как на Мон-Пеле, газы вместе с миллионами тонн распыленной ими лавы выбрасываются на громадную высоту. Темная колонна поднимается прямо вверх до высоты тысяч футов, расширяется в виде черного, изрезанного молниями гриба, откуда дождем сыплются бомбы; гриб, пополняемый новыми клубами, все больше и больше раздувается, образуя подобие невероятного размера черного кочана цветной капусты. Последнее извержение Вулькано произошло в 1888 году. Оно длилось 2 года. Скудные нивы были уничтожены, дома жителей острова (рыбаков или добытчиков серы) разрушены. После люди вернулись и вновь засеяли поля...
На следующем острове, Липари, попадаешь в царство пемзы. Пемза представляет собой один из видов кислой лавы. Минералогически это почти чистое стекло, пронизанное мириадами пустот, оставленных пузырьками газа в густой, вязкой массе лавы. Маленькие пустоты настолько многочисленны, что кажущаяся плотность[20] пемзы меньше плотности воды. Случается, что после извержения такого типа море оказывается покрытым, иногда на очень большом пространстве, плавающими на волнах пузыристыми лавами.
Когда видишь Липари – светлую, сложенную пемзой гору, то первое впечатление, что она увенчана снежной вершиной под небом почти африканской глубокой синевы. В белых знойных под огромным солнцем карьерах полуголые, коричневые, как бедуины, худые мускулистые люди трудятся над выламыванием ослепительного камня; звонкие удары разбивают его на куски или превращают в порошок, а слепящая пыль покрывает все кругом, стирает всякое воспоминание о цвете, беспощадно сушит горло.
«Снежная гора» на северо-востоке имеет выемку; эти огромные выемки, часто образующиеся на краях кратеров такого типа, называются барранкосами. Из барранкоса, как громадный темно-зеленый аллигатор, вытекает поток обсидиана; его почти черная масса тяжело погружается в море.
За двумя округлыми холмами-близнецами острова Салина, которые греки сравнивали с совершенными грудями девственной богини, идут рыжеватые утесы Панария, группа похожих на башни светлых скал,– все, что осталось от древнего вулкана, который уничтожил сам себя при последнем извержении.
Наконец в нескольких милях перед носом нашего корабля поднимается темный треугольник Стромболи!
Вопреки тому, что нам говорили, мы все-таки надеялись увидеть над вершиной Стромболи знаменитую пинию– большой зонт дыма и пепла, сигнализирующий о взрывном пароксизме извержения. Увы, ничего, кроме тучи коричневых и красноватых дымов, отклонявшихся в сторону северо-западным ветром.
С моря вулкан кажется коническим, на самом же деле это пирамида с прямоугольным основанием и сторонами от одного до двух километров длиной. Высота его достигает 926 метров, но истинное основание вулкана находится на глубине 500 морских саженей ниже уровня моря, поэтому он в 10 раз больше Везувия (с его высотой около 1000 метров), покоящегося непосредственно на почве Апеннинского полуострова.
Вершина Стромболи, как и вся восточная сторона острова, принадлежит предку существующего вулкана. Однажды сильный взрыв нарушил древнее сооружение, и позже в огромном прорыве на его западной стороне образовался новый Стромболи, слившийся с остатками породившего его древнего вулкана. Характер лав изменился: вместо довольно кислых андезитов, выбрасывавшихся первым вулканом, новый вулкан изливал только жидкие базальты.
Судно подходило к острову с юга. Видны были окаменевшие лавы, навесы, огромные бойницы и вертикальные выступы черной породы. Отвесная стена опускается здесь прямо в море; она не только негостеприимна, но и буквально неприступна.
И только в юго-западном углу у самого моря есть защищенный от взрывов плоский участок, давший возможность поселиться там людям и расти деревьям. Белые домики разбросаны среди темной зелени дрока.
Медленно обходим остров с запада, и здесь, ниже дымящего кратера, показывается, увеличивается и наконец появляется во всем своем величии спускающийся до самого моря поразительный «рубец» – Sciara de Fuoco (Шара дель Фуоко).
Что означает это странное название? След или путь огня, огненный шрам? Во всяком случае резко звучащие согласные (на острове произносят «шьяра», сильно подчеркивая тоническое ударение) хорошо выражают варварский вид этой пылающей раны. Высотой в 800 метров, шириной в полкилометра наверху и в километр внизу огромный склон погружается в море с грозным величием бастиона, по которому, дымясь, спускаются потоки огня.
Вдоль северного берега за изрезанным барьером из черных базальтов развернулся слепящей белизны поселок Сан-Винченцо – кубические выбеленные дома, узкие кривые улички, окаймленные цветущими садами. Селение спит, окутанное молчанием, лишь едва нарушаемым шумом прибоя и шепотом ветра в оливковых деревьях. Несколько арпанов[21], засеянных злаками, несколько виноградников, цепляющихся на склоне горы, десяток групп оливковых деревьев, каперсовые кусты со странными розовато-лиловыми сильно пахнущими цветами, несколько рыбачьих сараев на пляже – этого довольно для жителей острова. Здесь тяжелые работы на земле или в море, живут бедно, но в мире. Между двумя сильными извержениями пользуются покоем в несколько лет.
* * *Мы поставили нашу палатку на высоте 900 метров в небольшой долине на шлаковой почве. Долина отделена от большого кратера выступом. Среди темных базальтовых шлаков, среди этих градин, скопившихся за многие извержения, возвышаются тысячелетние ржавые башни – андезиты первоначального вулкана.
Первая разведка...
Исследуем подступы к вершине, к южному краю глубокой воронки, имеющей на дне огромный вертикальный колодец питающего канала. Крутые склоны, уходящие из-под ног до зияющей бездны, по другую сторону колодца отсутствуют: там он ограничен узким гребнем, отделяющим его от Шара дель Фуоко.
Пит (Пиччотто) надел каску. В куртке и трусах, выделяясь маленьким пятнышком среди обвалившихся масс камней, он начал спускаться в воронку. Камни сыплются из-под его ног, подскакивают и исчезают в пропасти. Он отважился дойти до больших трещин, сходящихся внизу у краев жерла, но его смелость не была вознаграждена. Проникнуть сквозь сплошную тучу дыма он не мог и вынужден был вернуться.
Измерения, проделанные на краю кратера с помощью ионизационной камеры, показали радиоактивность окружающего воздуха практически равной нулю[22]. Фараоне, физик, как и Пиччотто, специально приехавший для этих измерений, чувствовал себя обманутым. Жажда, усталость и безжалостное солнце понемногу привели в оцепенение наши мускулы и мозги.
Профессор Фараоне спустился в деревню с двумя молодыми людьми – жителями острова, служившими нам носильщиками. Они вернулись на следующий день с хлебом и водой.
Оставшись вдвоем в этой пустыне из пепла, ограниченной лишь бескрайней слепящей голубизной моря и неба, мы напрасно искали какой-нибудь тенистый уголок. Солнце палило повсюду, в палатке мы задыхались.
Никогда, даже в сердце Африки, со мной не случалось ничего подобного.
Расставленная на полу походная кровать послужила нам ширмой; мы растянулись, прижавшись к ней вплотную, голова и плечи оказались частью защищенными от нестерпимого солнечного сияния.
Никогда, даже в сердце Африки, со мной не случалось ничего подобного.
Расставленная на полу походная кровать послужила нам ширмой; мы растянулись, прижавшись к ней вплотную, голова и плечи оказались частью защищенными от нестерпимого солнечного сияния.
Ближе к вечеру жар немного спал, и мы вернулись к кратеру. Идя вдоль гребня, мы дошли до «сторожевой башни», на который с нашей стороны можно было взобраться. Оттуда мы увидели пропасть. Порыв ветра на минуту открыл воронку и можно было рассмотреть, что вертикальные стены в расстоянии нескольких метров от нас были красными, а дымка газа изменяла красноту на гангренозный фиолетового оттенка пурпур.
– Вот, дорогой Пит, куда хорошо бы спуститься на канате. Конечно, на металлическом тросе и в изолированной гондоле.
– Ты говоришь – в изолированной? Усмехнувшись, Пиччотто покачал кудрявой головой.
Его проницательные глаза не отрывались от жерла. Но почти сейчас же он тихо, уже серьезно сказал: «А что, пожалуй, возможно...»
Тут я понял, что, показывая ему Стромболи, вулканолог не осрамился: физик вошел во вкус.
С высоты нашей обсерватории, которую люди на острове называют Torrione di Ponente (башней Запада), мы сразу же заметили, что потоки лавы, которые с моря кажутся текущими по Шара дель Фуоко, выходят не из главного кратера. Здесь мы не видели нигде возможного источника.
За жерлом, над которым мы стояли, два меньших отверстия с яростью выплевывали густые клубы белых паров. Газы, дымы и пары соединялись на некоторой высоте с выделениями главного канала в мощную тучу; ее подхватывал и уносил юго-западный ветер.
Трудно было оторвать взгляд от этой картины, от водоворота, непрерывно менявшего форму густых клубов и иногда на секунду открывавшего все пылающее отверстие жерла. По временам внезапный громовой раскат разгонял «стадо» паров, и красноватые массы уносились к туманной облачной завесе.
Нам пришло в голову пересечь башню, то есть спуститься с ее противоположного отвесного склона. Как поступить? Применить длинную веревку? Подумав, мы решили, что это не стоило труда. Решили в обход подойти к устью канала извержения. Нам казалось, что, пройдя по прочному краю, отделяющему центральный колодец от обрывистых склонов Шары, можно достигнуть двух меньших жерл. Кто знает, может быть, с той стороны нам удастся увидеть источники огненных потоков, по ночам указывающих морякам местонахождение острова? Если Стромболи не встретил нас во всем своем блеске, на что мы надеялись, поверив недостоверным сообщениям прессы, то в качестве компенсации мы, может быть, узнаем, что у вулкана есть свой секрет. И как увлекательно будет заняться его раскрытием!
Следующий день был посвящен топографической съемке, сбору образцов, записям наблюдений поведения вулкана и определениям частоты взрывов, как здесь говорят те, кто слышит их из своих виноградников и жилищ. Удары обычно следовали с промежутком в 12—15 минут. Этого времени будет достаточно, чтобы, уйдя из-под прикрытия башен, пересечь зону падения бомб и достигнуть раньше следующего взрыва подхода к маленьким колодцам.
К источнику огня
На следующий день солнца не было. Ветер гнал перед собой серый туман, перемешанный с дымом. Быстрыми шагами мы спустились по нашему оврагу и полукилометром дальше, повернув направо, пересекли еще один гребень поменьше, затем еще один овраг и без затруднения подошли к подножию башни. Склон стал уже крутым, при каждом шаге вниз скатывались терявшиеся в тумане звонкие каменные ручейки. Твердая рыжеватая порода, слагающая башню, которую мы обошли по низу, служила нам не только прикрытием, но и «поручнями»; опираясь о нее ладонями, мы обошли вокруг основания башни, не особенно беспокоясь о сыпавшемся из-под ног шлаке. Потом остановились, выжидая следующего взрыва. Бу-ум! Вот он.
Почти сейчас же пошли дальше. Чтобы выиграть время, быстро вскарабкались по отделявшим нас от края колодца последним 20 или 30 метрам и наконец выпрямились на самом краю пропасти. Направо – бездна главного кратера, налево – громада Шары. Место головокружительное! Я предпочел опять спуститься по внешнему склону, рискнув пожертвовать преимуществом почти горизонтальной площадки. Мы долго спотыкались в подвижных массах шлаковой щебенки.
Сделав крюк, спустились вниз, чтобы посмотреть на огромные дымившиеся трещины, и осторожно прошли вдоль них. Прорыв в дымном экране позволил увидеть темную красноту, потом опять все закрылось. Здесь мы оказались в лабиринте скалистых обрывов, нагромождений шлака, узких глубоких пропастей. Иногда мгновенным очарованием вспыхнет группа кристаллов желтой или оранжевой серы, и снова породы темно-ржавого, темно-коричневого, черного цвета. Серия трещин, разбивавших Шару и оказавшихся на нашем пути, заставила нас опять подняться. Вдруг взрыв! Короткий и сильный удар поразил нас неожиданностью. Инстинктивно втянули головы. Как молния, мелькнула мысль: «На этом склоне некуда отскочить». Но опасение длилось одно мгновение: взрыв произошел не в большом кратере, а в одном из двух других, выбросы которых сюда не долетают.
Скорее, скорее! Перед нами вертикальная стена; мы ее обходим, но оказываемся в тупике, замкнутом трещиной. Делаем пол-оборота и выходим на нечто вроде широкой террасы. Вступаем на нее и идем по поверхности застывших лав, то волнистых, то совсем гладких. В нескольких шагах из одного маленького отверстия, замеченного нами с башни, вырываются белые струи и как будто торопятся убежать от того, что происходит на глубинах. В двух шагах от колодца шириной в 5—6 метров нас останавливает нестерпимый жар: пироскоп показал 980°. А как соблазнительно было заглянуть внутрь!
Осторожно ступая, быстро проходим по террасе, где базальтовые вздутия перемежаются с расщелинами, рвами, аллеями черных пород. Что это? Озеро застывшей лавы! Темные неподвижные волны окружают слегка дымящееся отверстие, местами обрамленное узкой, ослепительно белой полоской. Это озеро должно было быть жидким всего несколько дней тому назад. Вблизи края террасы над Шарой возвышается холм, поднимаюсь на него. Ничего – «живой» лавы нет. С другой стороны обвал, затем гладкие плиты. Но вдруг в окне, образовавшемся благодаря обвалу части базальтовой плиты, мне бросается в глаза свет из сияющего туннеля. Я невольно вскрикнул. Пит догнал меня, и мы с жадностью уставились на пылающую арку, где скользил странный поток. Быстро и беззвучно пунцовая жидкость текла по слегка наклонному каналу. Мы проследили за ним до того места, где он делал поворот и затем, несколько метров ниже, выйдя на Шару, скрывался за освещенной стеной.
– Источник!
Флегматичный физик полон энтузиазма.
Лава текла с большой скоростью, определенной нами в 5—6 километров в час. Температура 1100°. Ширина три метра. Глубина? Гм... гм... Как измерить глубину?
– Глубина? Она доходила нам до колен,– с лукавой улыбкой ответил позже Пит кому-то задавшему этот вопрос.
Я наклонился, поднял камень и бросил его в пламя. Согнув в локте руку, чтобы защитить глаза, я видел, как камень высоко подскочил на поверхности потока, точно на резиновом коврике! В подобной эластичности лавы было что-то парадоксальное. Не верилось, что вижу твердое вещество, прыгающее на жидкости, но на самом деле плотность этой жидкости равна трем, то есть она больше плотности куска породы, испещренной пустотами.
Заинтересовавшись, куда выходит поток, мы осторожно прошли над туннелем, свод которого состоял из тонкого слоя базальта, и через несколько шагов оказались над гигантским откосом Шары. Тридцатью метрами ниже лавовая река появилась вновь, головокружительно скользя вниз. Вправо и влево просачивались другие пылающие ручьи. Все эти потоки, быстро затягивавшиеся тонкой пленкой образующейся корки, текли по глубоким почти параллельным желобам, бороздившим поверхность склона; иногда они соединялись, чтобы вскоре снова разъединиться. С середины спуска текла уже настоящая река, и, несмотря на расстояние, можно было наблюдать ее постепенное замедленное движение. Из-под остывавшей массы убегали тонкие проворные струйки, продолжавшие путь в одиночку, в то время как все прибывавшая с верховьев лава сбивала обвалы огненных глыб, делавших огромные скачки по склону и падавших вдали в море.
– Ночью это, наверно, замечательно,– заметил Пит.
– Наверно. А что, если попробовать?...
– Согласен,– просто ответил мой спокойный товарищ.
Спуск в деревню
Спуск в деревню показался нам игрушкой. Мы бежали по склону, состоявшему из лапилли[23], осыпавших восточную сторону острова. Мы спускались по тропинке, извивавшейся среди золотых кистей дрока и спускавшейся до виноградников, между низкими каменными стенками, ограждавшими расположенные террасами поля. После двадцатиминутного пробега вокруг дымившихся кратеров и текущих лав все здесь казалось до странности тихим и мирным: белая деревня, мерный колокольный призыв к вечерней молитве, веселый смех черных от солнца детей на маленькой площади перед церковью...