— Что ж, отложим. Ненадолго, — решительно заявил Игорь.
Она ещё пуще захохотала.
— Ах, ты мой неугомонный!
В её глазах выступили слёзы. Изнемогая от смеха, Ольга согнулась и прислонилась к стенке.
— Господи! что же это?..
Наконец, успокоившись, она осушила глаза платком и сказала:
— Ладно, пошли на пляж.
Спрятавшись за дверцу шифоньера, она быстро оделась. Градов подошёл к ней и взял её за плечи.
— Погоди.
— Что ты, Игоряша? — тихо спросила она.
— Я люблю тебя, слышишь? Никого так не любил, как тебя.
— Не лги себе. Это тебе только кажется.
— Боюсь, что это правда: никого, никогда…
— Я тоже… очень–очень… Но сейчас мы всё–таки пойдём на пляж.
Она легонько, как несмышлёное дитя, поцеловала его в висок.
— А вечером, — добавила Ольга, — что–нибудь придумаем.
Вечером же было совсем по–другому. Они уже не психовали и не горячились, не захлёбывались ненужным многословием, не ставили перед собой задачу во что бы то ни стало блеснуть, произвести впечатление — они дарили себя друг другу такими, какими и были в сущности своей, и были счастливы этим. Они вели свои партии уверенно и умело, это был на удивление слаженный дуэт. Бурные всплески сменялись минутами расслабленного затишья, наполненного лишь громким дыханием, совершенно бессвязным шёпотом и сладким запахом пота, и тогда чудилось им, что сил уже совсем не осталось, сердца их не выдержат, остановятся. Но это им только казалось. Всё возвращалось к своему началу.
— Милый, милый мальчик… — бормотала Ольга. — Зря я называла тебя… мальчиком…
И был момент, который намертво впечатался в память Градова и ещё долго не давал ему покоя. Лицо Ольги исказилось гримасой муки, тело её, лишившись вдруг своей гибкости, выгнулось, одеревенело, и она хрипло вскрикнула:
— Больше… не м-могу!
Что–то в горле у Ольги влажно клокотнуло, последний звук оборвался на самой высокой ноте, Градову показалось, что дыхание Ольги остановилось, и он, перепугавшись, стал трясти её и звать, пока не почувствовал облегчённо глубокий её вдох.
— Ты меня совсем измучил, — еле слышно произнесла она, с трудом открыв глаза. — Напрасно, напрасно я называла тебя мальчиком…
…Последние их дни были полны счастья, горечи и горячечного бреда. Одержимые любовью, они не замечали ничего вокруг. Их полное равнодушие к окружающим граничило с пошлостью и вызывало недоумение и почти суеверный ужас даже у видавших виды товарищей Градова. Ольга врывалась в домик и, на ходу расстёгивая верхнюю пуговицу блузки, коротко приказывала ошеломлённым соседям Игоря:
— Мальчики, быстренько оставьте нас вдвоём минут на сорок: надо поговорить…
Иногда Ольга задерживалась у Градова на всю ночь. Они с опаской прислушивались к ровному дыханию спящих (или притворяющихся) друзей Игоря и мучительно контролировали свои движения, каждый жест и вздох, стараясь не допускать предательского скрипа кровати. Понимали, что в чужих глазах выглядят глупо, юношеский их задор до неприличия смешон, но мысль о том, что отпущено им слишком мало, всего несколько дней, подстёгивала их, возбуждала в них пароксизмы печали, отчаянной бесшабашности и иссушающей душу и тело нежности. Иногда Градов терял самообладание в самый неподходящий момент: у стен славяногорского монастыря, в кафе, на пляже, чаще же — в кино… Они брали билеты на последний ряд, и, едва выключался свет, Игорь усаживал Ольгу себе на колени и, шаря рукой по её упругим бедрам, отчаянно осыпал её шею и лицо быстрыми злыми поцелуями. Ольга слабела, прижималась к Игорю, тяжесть её тела провоцировала Градова на ещё более безрассудные действия. Достигнув последнего рубежа, за которым уже начиналось полное помешательство, Ольга всё же находила в себе силы отстраниться от Игоря, поправляла юбку и громко шептала ему «глупый… сумасшедший…», вызывая заметное оживление у сидевших впереди зрителей.
Рано или поздно всему приходит конец. Предстоящая разлука пугала их, и, обманывая самих себя, они клялись друг другу в преданности, обещали, конечно, писать — часто, подробно… словом, полностью отдались панике и отчаянию.
Володя и Васька уехали раньше, расцеловав на прощание Ольгу и обняв Игоря. Градов нарочно отложил свой отъезд, чтобы остаться с Ольгой, но когда в домике стало тихо и пусто, Игорь вдруг почувствовал себя осиротевшим, обездоленным, словно капитан на мостике тонущего корабля. Проводив парней до порога, Ольга медленно опустилась на голые пружины кровати, уткнулась лицом в свёрнутый матрас и расплакалась — в голос, по–бабьи, быстро вытирая слёзы ладонью.
— Что ты? Зачем это? — бесцветно произнёс побелевший вдруг Градов, не поднимая головы. — Не надо, Оленька…
— Ведь это финиш, Игорь, больше этого не будет, никогда не будет, понимаешь?
— Всё обязательно вернётся…
— Ты… ты и сам не веришь в это, — воскликнула она так, словно один только Градов и был виноват во всех её несчастьях. — Ведь не веришь же?
— Не нужно об этом, — попросил Игорь. — И без того тошно.
Он подошёл к ней и попытался обнять, но она оттолкнула его, встала, отступила к окну и, уткнувшись лбом в стекло, сказала:
— Ничего ты, Игоряша, не понимаешь. К твоему сведению, мне почти сорок лет.
— Я давно знаю это.
— Давно?
— Ну да. С первого же дня.
Ольга недоверчиво посмотрела на Градова и, убедившись, что он не врёт, снова отвернулась.
— Как это ни печально, молодость прошла, — горько усмехнулась она. — Впереди сплошной туман…
— Но ведь у тебя же семья, дочь, — вырвалось у Градова. — Нельзя же так…
— Семья? Что ты знаешь о моей семье?
— Да, собственно, ничего…
— Вот именно. И лучше бы тебе не знать…
— Что–нибудь не ладится? — Градов старательно прятал глаза.
— Не ладится? — Ольга с удивлением прислушалась к своим словам. — Как думаешь, Игорь: вечно убегающий куда–то по вечерам муж, глупые его упрёки и подозрения, грязные намёки соседей и сочувствие родственников — это, по–твоему, «не ладится»? Постоянные скандалы в семье по малейшему поводу, наглые сослуживцы мужа с сальными глазками, полагающие, что имеют право на плоские шуточки и пошлые анекдоты — это «не ладится»? Нудная, изматывающая работа и назойливые ухаживания начальника отдела — а это как? Скука смертная… секс, как по расписанию, раз в две недели — и это, по–твоему, «не ладится»?
— Ну так разведись.
— А дальше?
— Ну, не знаю…
Она опять заплакала.
— Он… сказал, что заберёт дочь, если…
— Но она ведь уже не маленькая…
— Всё равно заберёт, запретит мне видеть её…
— Оленька! — взмолился Градов. — Я больше не могу это слышать.
— Да, извини. Сейчас, — она поспешно вынула из сумочки «косметичку», — сейчас буду в порядке… ведь у нас с тобой целая ночь… Подожди минутку.
Несколько точных движений — и Ольга подняла глаза, улыбнулась.
— Ну, вот и всё. Как будто отлегло. Забудь, ничего я тебе не говорила.
И подмигнула Игорю. Градов облегчённо засмеялся.
— Блеск!
— Знаешь, — сказала она, — мне кажется, что лучше, чем сейчас, у нас уже не будет. Слишком уж я люблю тебя. Так не бывает. Может быть, это и хорошо, что мы скоро расстанемся…
— Ольга!
— Чшшш, любовь моя последняя. Не нужно больше слов…
В ту ночь они не сомкнули глаз до самого утра. Они упивались друг другом, дурачились и плакали, шептали милые глупости, а потом подолгу молчали, осторожно и удивлённо касаясь друг друга кончиками пальцев — словно в первый раз…
Когда начало светать, Градов ненадолго забылся, Ольга же так и не уснула. Она устало вглядывалась в постаревший вдруг, обострившийся профиль Игоря и, затаив дыхание, прислушивалась к тиканью своих старомодных часиков, лежавших на тумбочке рядом с кроватью. Потом она поднялась, причесалась и сказала:
— Пора, Игоряша, пять утра.
Собрались быстро. Градов заботливо свернул постельное бельё — так, чтобы не были видны следы минувшей ночи — и отнёс его дежурной кастелянше, вернулся в домик, подхватил чемоданы, шагнул к двери, потом обернулся, заметил под кроватью свои изношенные кроссовки, которые в последнее время служили ему домашними тапочками, и вопросительно посмотрел на Ольгу.
— Оставь, — махнула рукой она. — Времени больше нет.
Они вышли на шоссе и остановили такси.
— Мне в Донецк, в аэропорт, — сказала Ольга.
— А мне на автовокзал, — добавил Игорь.
— Сначала, конечно, на автовокзал, — кивнул головой таксист.
Автомобиль тронулся с места.
— Слушай, — сказал Градов, — но ведь и в Донецке есть автовокзал…
— И, между прочим, не один, — жёстко ответила Ольга.
В этой фразе прозвучало многое: и немалая разница в возрасте, и лучшее, чем у Градова, умение контролировать ситуацию, и безусловная решимость покориться судьбе и больше не трепать себе нервы.
— И, между прочим, не один, — жёстко ответила Ольга.
В этой фразе прозвучало многое: и немалая разница в возрасте, и лучшее, чем у Градова, умение контролировать ситуацию, и безусловная решимость покориться судьбе и больше не трепать себе нервы.
— Но я могу и из Донецка добраться до дома.
— Мы же договорились, Игорёк: ты со мной не поедешь. Ни к чему нам это индийское кино…
Она обняла Градова и прижала его голову к своей.
— Просто мне хотелось побыть с тобой ещё немного, — чуть слышно произнёс он.
Больше они не проронили ни слова до самого автовокзала.
— Приехали.
Голос шофёра вывел их из оцепенения.
— Как, уже? — удивился Градов. — Так быстро?
— У нас не Париж, — пожал плечами шофёр.
Игорь вздохнул, повернулся к Ольге.
— Иди, — тихо приказала она, побледнев от волнения.
— А ты… выйдешь?
— Нет, не могу.
Она вдруг порывисто обняла Градова, горячо зашептала прямо ему в ухо:
— Не забывай, Игоряша, помни… помни меня, помни, любимый…
— А самолёт когда? — поинтересовался как бы между прочим таксист, прикуривая сигарету.
Ольга выпрямилась.
— Ну, всё, Игорь. Иди же, наконец.
Градов быстро поцеловал её в губы и вышел из автомобиля. Прежде чем захлопнуть дверцу, он еще раз нагнулся, глянул Ольге в глаза и произнёс ровным бесцветным голосом:
— Но ты всё–таки не исчезай. Без тебя мне будет трудно…
Она торопливо кивнула, желая побыстрее закончить этот изматывающий разговор.
Автомобиль сердито загудел, заворчал, Градов отступил на шаг, Ольга обернулась и помахала ему, изо всех сил стараясь улыбаться. Машина быстро набрала скорость и когда, наконец, исчезла из виду, обессиленный Градов вынул из кармана пачку «Космоса» и, жадно затягиваясь, закурил, прислонившись к стволу акации и закрыв глаза.
***
…Когда понадобилось Градову строить домик на садовом участке, пришлось доктору окунуться в трясину блата. Оказалось, что самое сложное — раздобыть лес. Градов посвятил этой проблеме весь свой отпуск. Долгое время ничего не получалось. Наконец дня за три до конца отпуска удалось–таки Градову «выйти» на энергичного лесника Ко–лю Фирсова. Тот пригнал грузовик, Игоря посадил в свой «жигуль», сунул в багажник бензопилу (не поскупился, между прочим) и весело заявил:
— Сделаем.
Они приехали на делянку и принялись валить сосны. Работа спорилась, дышалось легко, свободно, тишину тревожил только шорох хвои да треск веток — это сосна, словно нехотя, медленно падала на сухую, осыпанную иголками землю.
— Слышь чего, — подал вдруг голос лесник, ловко обрезая сучья, — ответь мне вот на какой вопрос: почему у нас район — Щукинский, а центральная райбольница — Доброжатвинская?
— Просто нашу ЦРБ называют так — потому что она расположена в селе Доброжатвино. На самом же деле она тоже Щукинская… Щукинская центральная районная больница.
— А чем она отличается, скажем, от Потаповской?
— Потаповская — это участковая.
— Это как?
— В сельской медицине главная больница — ЦРБ. Кстати, там не только лечат, но ещё и управляют местным здравоохранением в сельской местности. Есть там специальная бухгалтерия, экономисты, кадровики, медицинские аналитики…
— А в городе откуда управляют?
— Из горздравотдела. Но там не лечат…
— А в участковой?
— В участковой лечат, но проще… Ты в армии был?
— Ну.
— Ну вот. Участковая больница — это что–то вроде прифронтового медпункта, а ЦРБ — уже медсанбат. Ну, а областная больница — это тыловой госпиталь. Райбольнице подчиняются несколько участковых больниц, в нашем районе их шесть. Туда обычно старенькие бабушки ложатся на зиму — чтобы не топить печку и не таскать из колодца ледяную воду. Простейшую врачебную помощь там оказывают, конечно, тоже, если надо. Вскрыть чирий на заднице можно и в участковой больнице, а вот резекцию кишечника сделают только в ЦРБ.
— А что такое ФАП?
— Фельдшерско–акушерский пункт. Там вообще нет врачей, одна только медсестра или акушерка. Там ещё проще помощь: прививки, уколы, измерение давления, наблю–дение за больными… Это что–то вроде палатки полкового фельдшера совсем рядом от передовой… А почему ты спрашиваешь?
— Да как–то вдруг задумался об этом. Путанная какая–то структура у вас.
— По–моему, очень даже стройная. Вот если бы только всё работало, как надо… Но мне кажется, что ты совсем не об этом хотел спросить. А, Коля?
— Угадал, — Фирсов озадаченно почесал небритую щёку. — Ты мне ответь по совести вот что: когда с пациенткой возишься, на бабу… того… встаёт? Если, к примеру, она на кресле…
Градов пожал плечами: слишком уж типичный вопрос задал Коля Фирсов, многие почему–то интересуются этим.
— Только честно скажи, а то мы с мужиками поспорили как–то…
Игорь ухмыльнулся.
— Ты представь, Коля: больная испуганная женщина, кровь ручьём льётся, железки какие–то дурацкие торчат… Захочется ли?
Иногда, глядя на своих пациенток, Градов удивлялся даже: кто с ними, чёрт побери, спит? Ну, в самом деле: чернота под ногтями, шершавые потрескавшиеся пятки, катыши грязи в складках жира на животе, запах… о! это особая статья!.. а ещё интел–лект на уровне табурета… Не все такие, конечно, но если уж женщина — замарашка тём–ная, то какой же у неё муж?
…Однажды в роддом поступила известная в Щукине Дарья Негорюшкина. Нога этого создания никогда не ступала на нашу грешную землю: церебральный паралич у Дарьи, руки–ноги тоненькие, сантиметров по сорок длиной, а голова крупная, как у взрослого человека, шея мощная, короткая, переходящая в уродливую грудную клетку. Говорить Даша не умеет, мычит только. Есть у неё опекунша — старуха–богомолка, которая пешком в Загорск ходит молиться, её предсказаниям многие верят. Их вместе в палату и положили — Дашу и бабусю–опекуншу.
Зачем положили? Беременной оказалась Даша, пришло время рожать. Нашёлся человек, женился на ней. Работал он когда–то в школе, толковым, говорят, был преподавателем, да случился у него сдвиг на религиозной почве, прикипел он душой к церковной общине, вот его к Даше старшие и «прикрепили» нянькой. Возил он её на прогулки и в церковь, а однажды не вернулись они. Бабка–опекунша всполошилась, кинулась искать, прибежала к нему домой. Вышел он к старухе голый, весёлый и сказал:
— Даша отныне — жена мне.
Сказал — и гордо голову вскинул, сухой стриженый очкарик с бездонным взглядом и слегка асимметричным лицом…
В ЗАГСе их не расписали, церковь тоже обвенчать отказалась, пришлось искать священника на стороне, приплачивать солидно.
В роддом он принёс её на руках. Посмотрите, мол, рожает она, кажется. Акушерки на него накинулись: ах ты, дескать, такой–сякой, не совестно ли с инвалидкой–то? А он — жене:
— Ну-к, скажи, Дашутка: хорошо ль тебе со мною?
Закивала радостно Даша, засветилась вся, «ха–а–оу-у-у» промычала. Хорошо, мол.
Сделали ей кесарево сечение. После операции тяжелейший паралич кишечника случился. Живот раздуло, перистальтика прекратилась. Лёгкие у Даши и так недоразвитые, а тут ещё кишки их прижали. Задыхается Дарья, орёт от боли. Уж врачи лечили её, лечили — всё без толку. Что ж, решили, видно, не судьба, не должны такие рожать, помрёт, наверно.
День мучается Даша, другой — доходит, словом. А Володе Сарычеву, молодому доктору–гинекологу, стало вдруг жалко её — хоть плачь. Решил он ещё раз попробовать. Надел «водолазный» костюм: резиновые перчатки, клеёнчатый фартук, — намешал «электролитов» в произвольных пропорциях (магний, калий, кальций) и всё это в кишечник ввёл. Покрутился, подождал — вроде ничего нового — и домой пошёл.
На следующий день приходит — что такое, в самом деле? Тихо в отделении, не кричит никто! Бабка–опекунша докладывает: всё нормально, ночью кишечник заработал.
И пошла с этого дня Даша на поправку. А недели через три её выписали.
Из роддома вёз Дашу муж — торжественно, неспешно, в инвалидной коляске. А рядом гордо шла бабуся с ребёнком на руках.
— …Э, так у тебя, стало быть, наоборот, наверно, — смекнул Коля. — Поди, ни одна бабёнка теперь не вдохновляет…
Вот привязался, в самом деле!
— Да с чего ты взял? Всё у меня нормально.
— Да как же «нормально», когда чуть что — железки с кровью мерещатся?
— Ничего мне не мерещится. На работе я кто? Врач. О деле думаю и больше ни о чём… А на улице, случается, повстречаешь бывшую свою пациентку, о которой никак эдак особенно не думал, приглядишься — ого! а девочка–то классная!
— Ну и подвалить к ней легче, конечно, — обрадовался лесник, — раз уж между вами было что–то такое интимное…
— Да нет, — пожал плечами Градов, — то, что было, забывается быстро. Всё как бы заново воспринимаешь, словно в первый раз её видишь. Моя работа научила меня ценить женскую красоту. Ведь что такое красота? Почитай, например, Ефремова, у него об этом хорошо написано. Прежде всего это здоровье, благополучие тела. Белые зубы, правильная осанка, чистая кожа, влажные глаза — с женщиной всё в порядке. Инстинкт подсказывает тебе, что с этой самкой можно получить здоровое потомство… Ну а если уродина — тут уж извините… Хотя, конечно, врачи обязаны подавлять в себе эту неприязнь.