Ага, не придется.
Радостно улыбаясь, Давид похлопал ладонью по толстому цилиндру, выступающему из днища и погруженному в каменистый грунт. Это было что-то вроде аварийного шлюза.
Виштальский, пригибая голову, обошел шлюз кругом и обнаружил люк, больше схожий с круглыми воротами, – метров пять в поперечнике. Он стоял распахнутым со времен палеолита, и за ним было не светлее, чем на корабле таоте, но тут не чувствовалось злобы и не приходилось ждать коварных ловушек.
– Все сюда! – крикнул Дава.
– Долгоногов брать? – робко спросил Рагг.
– Тащи всех!
Латники по одному, ведя долгоногов в поводу, проникли на звездолет своих божественных прародителей. По пандусу поднялись на нижнюю палубу, вышли в радиальный коридор, широкий, как тоннель метро.
Было светло – стены и потолок изливали мягкий свет янтарного оттенка. Пол все еще сохранял пружинистость, хотя кое-где уже омертвел, покоробился. Стены тоже здорово эродировали, оплывая складками и провисая.
– Поднимаемся наверх, – приказал Давид, – еще на три яруса.
Копыта долгоногов гулко затопотали по полу, процокали по пандусу, по спиральному подъему, и снова глухое тюпанье разнеслось по стрежневому коридору, стягивающемуся в точку перспективы.
– Рысью!
Дробный гул заметался по тоннелю, гоняя множество эхо. Всадники скакали мимо слабо освещенных поперечных коридоров, мимо транспортных платформ с гигантскими креслами и ветровыми щитками, мимо развязок в сферических полостях на перекрестках – прямо в центр, куда сходились радиусы всех коридоров средней палубы. Кажется, это здесь.
Давид осадил долгонога и спрыгнул с седла. Он стоял посреди огромного розового купола, по его окружности красовались большие круги, затянутые фиолетовой пленкой, тугой и непрозрачной, чуть вздрагивающей, как от легкого ветерка. Тонкий налет на густеющем киселе или поверхность изгибающейся желеобразной массы. Решив, что это обычные диафрагмы-перепонки, Давид коснулся ближней. Пальцы встретили что-то мягкое, но упругое, как резина. Мембрана лопнула, расширяя отверстие, пока, наконец, не растянулась до краев люка.
– Долгоногов оставьте здесь, – распорядился Давид. – Дагг и Красс, побудьте с животными.
Он шагнул за порог – и оказался в огромном зале с красными стенами, светящимися изнутри теплым матовым светом, создающим ощущение вязкости и густоты воздуха. Под потолком светился плотный фиолетовый туман, а стену по периметру опоясывал панорамный экран. Ниже гнулись дуги пультов. Рубка.
Как только Давид вошел, экран стал оживать по секторам. Виштальского даже дрожь пробрала – всё как в том сне! Или то было не сновидение? Он будто видел, как пилоты старались дотянуть до космодрома, но крейсер падал, а впереди вырастали горы – не обойти, не перелететь. И безвестные голубокожие звездолетчики направили крейсер к перевалу. Аварийная посадка.
Давид обошел рубку по кругу – и неожиданно обнаружил узкий проход между пультами. Проход расширился в короткий коридорчик с нишами по обеим сторонам, а в нишах.
– Вот вы где… – прошептал Давид, оглаживая гладкие овальные обручи.
Обручи были холодными, неживыми. Торопливо ощупывая один за другим, Виштальский испытал мгновенную радость – десятый по счету обруч хранил тепло. Одиннадцатый тоже был «живым».
– Есть!
Давид сразу расслабился. Он достиг своей цели, выполнил приказ Большого Жреца. И заплатил за этот чертов венец шестью десятками жизней.
– А ля гер, – криво усмехнулся он, – ком а ля гер. Зуни-Ло! Передай нашим, чтобы собирались в обратную дорогу! И возвращайся, проводишь меня.
Виштальский взял обруч двумя руками и как бы надел на уровень лба. Внеземное изделие неожиданно стало стягиваться, пока не охватило голову широким венцом.
Давид ощутил испуг – щас как даванет, гаррота инопланетная, и череп вроде того яичка – крак. Нет, ничего такого. Венец сидел как влитой, словно по его голове сделан. Пусть там и остается, целее будет. Один транслятор отдадим Свантессену, а этот подарим Вите. Когда-нибудь.
Дождавшись возвращения Зуни-Ло, Дава спустился на нижнюю палубу – второй транслятор он повесил через плечо, как перевязь. Сработал шлюз, выпуская его и Зуни-Ло наружу, по ту сторону перевала, где Одинокие горы полого скатывались в плоскость степи.
Давид покинул вместительный тамбур и вышел на травянистую поляну, окруженную скалами. Прямо перед ним на каменной платформе покоился трехметровый диск, довольно искусно высеченный из базальта. На него были налеплены сотни ленточек – изваяние крейсера выполняло функцию идола. Вокруг стояли высокие смуглые люди в коротких кожаных штанах с бахромой по швам. На их шеях висели на шнурках золотые нагрудники, плечи были окручены золотыми браслетами, а головы перевязаны кожаными полосками с перьями и хвостами зверьков. Это были варвары-горги, кочевавшие у Большой реки. Узрев выходящего бога, кочевники обомлели и как один пали на колени, вздымая руки и голося:
– Агее эту!
«Аке ету», – перевел Давид, «Спаси и сохрани» по-русски. Он поднял руку и величественно сказал:
– Мир вам!
2Обратно домой рыцари и их верные оруженосцы вышли ранним утром, надеясь засветло достичь Пустынных гор.
– Кагаги! – подозвал Виштальский горца. – Есть тут путь напрямик, минуя твоих грибоедов? А то у меня всего один заряд остался.
– Да есть такой… – затянул горец. – Через ледник. Наши там не ходят. Если переночуем в предгорьях и выйдем с утра, то успеем перейти на другую сторону.
– Отлично! Веди.
– Только там опасно! Трещины. Лавины.
– Ничего, справимся как-нибудь. Гвардия, вперед!
– Р-рух! – было ответом Даве.
Виштальский ехал, жмурясь на солнце, и будто заново открывал себя. Он даже не знал, на что способен, ведать не ведал, кто таков Давид Маркович Виштальский.
Ему всегда хотелось считать, что он способен быть твердым и решительным, и это оказалось правдой. Но не полной. Твердость была – и жесткость, жестокость даже, тоже присутствовала. А решительность порою перехлестывала в беспощадность. И это, к сожалению, не слова. Скольких он уже убил? Вот он проговаривает это ужасное слово, и ничто в нем не содрогается. Словно так и надо. Но ведь нужда действительно была! К месту вспомнилась давняя экранизация романа «Час Быка». Там трое землян отправляются в экспедицию в город Кин-Нан-Тэ и сталкиваются с бандой «осквернителей двух благ», подонками и отморозками. Землянам надо было прорываться с боем, а они сидят и ждут подмоги. Кто-то из них даже восклицает: «Не прорываться же, спасая наши драгоценные жизни!» А почему бы и нет? Самое интересное, что в конце, так и не дождавшись помощи извне, земляне обрушили инфразвуком старую башню, и та рухнула, погребая и высокоморальных пришельцев, и аборигенов, нравственных уродцев. И какой смысл был холить и лелеять драгоценные жизни той мрази, которую все равно размазали тонким слоем?
Восприятие другого человека равным тебе – это величайшее достижение, главная составляющая морального благосостояния. На Земле. А в Глубоком Космосе? Как быть, если встреченный тобой гуманоид гораздо хуже тебя? Что делать, если данный носитель разума склонен только пищеварить, потреблять этиловый спирт, разведенный с водой в пропорции сорок на шестьдесят, и совершать половые отправления? И как поступить, если данное существо жаждет продырявить тебя колющими и режущими предметами без должной дезинфекции и анестезии?
Наверное, самое главное, глубинное знание, которое преподается галактисту, это как раз умение видеть гада в человеке. И оценивать встречного-поперечного не с высот морали и этики, а с позиций здорового эгоизма.
Когда привыкаешь к подобным понятиям, то начинаешь выводить для себя иные формулы нравственности и решаешь Проблему Бескровного Воздействия в упрощенном варианте: нельзя причинять смерть ребенку, женщине, старику, безоружному или пленному. На остальных это правило не распространяется.
А иначе просто нельзя! Ну невозможно было в чем-то убедить «осквернителей двух благ», нельзя доказать их вину и объяснить собственную правоту. Они бы не поняли – им просто нечем было понимать! Такие индивиды близки к анацефалам, мозги они хоть и имеют, однако не пользуются ими.
«Но убивать-то зачем?! – заламывают руки человеколюбы. – Что вам, какого-нибудь самбо мало или гипноизлучателя?» Великие небеса, черные и голубые! Как объяснить этим прекраснодушным гуманистам, что ситуации бывают разные? Что, когда на твоего друга наседает безумная толпа линчевателей, надо стрелять в нее, чтобы разбежалась и не успела растерзать. Что если не ликвидировать палача, карателя, правителя-изверга, то от его руки или по его приказу умрут сотни и тысячи ни в чем не повинных людей.
Но гуманистам этого не понять. Мозги у них есть, но всякие допущения о жестоком обращении с людьми блокируются, не допускается и мысли об этом. Потому что мучать и убивать нехорошо, а все галактисты – бяки. И вообще – возлюби ближнего и дальнего.
Правда, когда эти разносчики добра и податели любви к человеку попадают в заварушку, они не вырывают сердца из груди, чтобы осветить путь толпе на манер Данко, а прячутся за спины галактистов.
Данко. Пылкий межеумок. Вывести людей на свет – это было правильным решением, самым добрым. Но сердце-то зачем удалять? Тут даже не в том дело, что горящий миокард Данко толпа втоптала в землю, дело в необратимости глупого поступка. Отдать свою жизнь – не подвиг, умереть проще всего. Не подчинил своей воле рефлексы, послушался выброса гормонов – и бросился наперерез, прикрывая грудью товарища. И что? А ничего. Принял пулю в грудь или импульс лучемета – и сдох. А товарища добьют вторым выстрелом.
Герой – тот, кто ищет и находит, борется и выигрывает, спасает и охраняет, принимая на себя все удары жизни, а умереть себе не позволяет, потому что мертвый воин – побежденный воин, это поддавки врагу. Смерть – всегда маленькое предательство. Погибая, ты выбываешь из боя, создавая слабое звено в цепи обороны и умаляя силы соратников. Ты уже не сможешь прикрыть своего. Настоящий воин тем и ценен, что не дает врагу шанса уничтожить себя, зато сам делает всё, чтобы живая сила противника понесла убыль.
– Кхенти! – расслышал Давид голос Кагаги. – Теперь нам на юг надо. Обогнем Город и через солончаки доберемся до Пустынных гор!
– Веди, – ответил младший приор, – мы за тобой.
Подъем к леднику был пологим и нескончаемым. К югу и северу тянулись громады хребта – многие десятки вершин, вздыбленных на пугающую высоту и разделенных перевалами. По ту сторону текла река Зеленая, а еще дальше горы выглаживались в теплые хляби Великого Болота, где рушились муссонные ливни и было душно как в бане. Парилка…
Давид огляделся. Да-а… Тут-то не попаришься… Вокруг разлеглась унылая ледяная тундра, щебнистая и каменистая, кое-где она шла волнами и дыбилась скалами. Высота три пятьсот. Или все четыре.
Задышливо хватая неутоляющий воздух, Давид осмотрелся. У его ног громоздились Пустынные горы, пересеченные тысячью каньонов и ущелий, долины, инкрустированные серебряными проволоками рек. Сердце по-прежнему часто колотилось, а голова гудела от усталости, и все-таки скупая суровая красота гор трогала Давида.
– Еще немного… – сказал, отпыхиваясь, Кагаги. – Скоро уже…
Долгоноги, уныло качая головами, проехали мимо трех разноцветных бессточных озер, и Давид увидел вдали зеленую массу ледника, несущего свои растрескавшиеся волны в долину.
Тропа сначала вилась по горному плато, а затем резко пошла вниз вдоль обрыва и уткнулась в первые морены, притащенные ледником. Дальше лежал плоский пустынный дол, серый, кое-где меченный зелеными мазками кустарника и хилых рощиц. Долину ограждали два ряда пиков – черных и рыжих, а поверху стелилась розовая полоса неба.
Тропа пересекла обширную скалистую равнину и повела гвардейцев по обрыву вдоль горной реки. Поток разбух, словно на дрожжах, и цвета был похожего – желтоватого от взвеси суглинка. С глухим ревом река ворочала камни, топя их в пенных водоворотах, выскребая ими скальное ложе. Быстрые струи свивались в тугие жгуты, расплетались, проскакивая теснины, и тут же ниспадали в клокочущий водокрут.
– Кхенти! – крикнул Кагаги. – Смотри! Виштальский посмотрел вниз, присмотрелся – и разглядел неширокую тропу, обходящую гору. По тракту ползли букашки, распуская по ветру пыльные шлейфики. Одна… две… три букашки.
– Звери саах, – хмуро сказал Зесс. – До них… Так… Миль тридцать. Часа за два доберутся!
– Плохо… – помрачнел Когг. – И в долине не спрячешься, и в горы не уйдешь…
– Уйдешь! – уверенно сказал Кагаги. – Махнем через ледник!
Рыцари развернули долгоногов и направили их в сторону, туда, где в долину спускался глетчер, крутой, как ледовая горка. Прямо ехать не получалось – то холм мешал, то скала, то целое озеро грязи не к месту попадалось. Когда они подъехали к нависающим громадам мутного льда, вдали заклубилась пыль – это поспешали чудовища, взявшие след вкусных людей.
– Быстрее! – поторопил друзей Кагаги.
Долгоноги, корячась на грядах морен, довезли седоков к фронтальному откосу—лбу ледника, который достигал в высоту метров пятьдесят и был разбит расселинами, как торт на куски. Из-под тела ледника вырывались потоки чистейшей талой воды, а из расселин несло холодом и сыростью.
Рыцари по одному въехали в крайнюю левую распадину, одолевая каменистый откос, и двинулись потихоньку вперед. Сразу стемнело и резко похолодало, гладкие стены отдавали синевой бирюзы и почти сходились вверху, светясь бутылочно-зеленым. За очередной узостью бравые гвардейцы выбрались в довольно-таки обширную котловину, ледяные бока которой расходились вверх воронкой.
– Я – наверх, – сказал Кагаги, спрыгивая с седла. – И сброшу вам веревку. Подниму поодиночке троих, вчетвером мы втащим одного долгонога, потом второго, третьего. Запряжем тройку, поднимем еще одного бегуна.
– Всё ясно, – перебил его Давид. – Лезь давай…
Прицепив сзади к поясу моток веревки, Яр вооружился горским топориком и двинулся на штурм. В леднике открывались каверны, выступали надолбы и уступы. А где не за что было уцепиться, спасал топорик. Кагаги поднимался по гладкому льду с небрежной легкостью мухи, ползущей по стеклу. Искристый голубой выступ скрыл его за собой, потом сверху посыпалась ледяная крошка, шурша по стене, и вниз полетела, разматываясь, бичева.
Давиду объяснять не было нужды – он мигом прицепил веревку к поясу и полез на ледяную скалу, страхуемый горцем.
– Держишь? – крикнул Виштальский.
– Держу-у! – донеслось эхом.
Давид медленно полз по стене, словно возносясь из холодного синего провала к теплу и свету, напрягаясь так, что пот прошибал. У самого верха край стены закруглялся, и Виштальский помог Кагаги, цепляясь и подтягиваясь.
– Ну, как дорожка? – спросил горец с интересом.
– Я тебе потом скажу, – пообещал Давид, с трудом отдирая руки от веревки. Яр залился тихим смехом.
– Когг! – крикнул Давид. – Давай живее, твоя очередь! – и вниз полетела веревка.
Подъем был муторный, тяжелый, но, чем больше бегунов и бойцов оказывалось наверху, тем быстрее забирались оставшиеся внизу. Работали в четыре руки, в шесть, в восемь, в сорок крепких мозолистых рук. А когда поднимали последнего – Зесса – из ледяного ущелья нахлынула волна тепла и вони. Утробный рык загулял между льдин.
– Уходим! – резко сказал Кагаги. – Не стоит сердить зверя саах!
Рыцари охотно ушли, слушая низкий вой чудищ, оставленных без обеда.
Давид почему-то полагал, что ледник – это гладкий каток, гигантская горка, но истина оказалась далеко в стороне от его мысленных поисков. Ледяная река только издали или с высоты казалась гладкой, хотя и не без полосатости. Вблизи же эти полосы представали темными моренами. Ледник очень медленно, незаметно для глаза, сползал по ложу вниз и по крутому пути своему трескался, изламывался, в одном месте опадал, в другом выпучивался. Всюду, куда бы ни поглядел Давид, глаза натыкались на ледяные стены с карнизами и балконами, на пильчатые гребни, хрусткие фирны, свисающие льдины. Местами искалеченный подвижками глетчер топорщился оплывшими башенками, которые альпинисты прозывали «грешниками». И точно – похоже было на отверженные души, бредущие по озеру Коцит… По телу ледника текли ручьи, оголяя голубое дно и оканчиваясь воронками. Вода в них засасывалась со свистом, крутясь и шипя. Трещины с острыми как ножи краями, со стеклянно-гладкими стенками, уходили в черно-синюю глубину. А по обе стороны от ледника вставали зубчатые хребты высотой вполнеба. Ледяной панцирь на них был неровен и стекал ледопадами, проткнутыми пиками. Но и в этих пейзажах жила своя красота – подавляющая и смиряющая гордыню.
– Тут можно проехать! – доложил Кагаги. – И почти не придется кружить! Сейчас прямо, вдоль морены. И следите за трещинами!
Внезапный грохот за спинами не дал Давиду скомандовать выход. Он резко обернулся – далеко за нагромождением ледяных глыб, в самом устье глетчера клубился снег. Громовой вой сотряс скалы.
– Догоняют, – выцедил Когг. – Видать, сыскали обходной путь.
– Уходим! Быстро!
Долгоноги грузно побежали в гору, одолевая подъемы и спуски, ямы и надолбы, переваливая подковообразные валы и перешагивая трещины. Потом путь преградила высокая ступень-наплыв вторичного каменного глетчера. Пришлось слезать с седел, карабкаться вверх, оступаясь, падая, подтаскивая покорных долгоногов, трясущихся, как в ознобе.
И тут, разбрасывая залежи снега, вздыбилась кошмарная туша сааха, лохматая и бесформенная. Зверь пучил на людей два ряда бельм и махал толстыми мохнатыми щупальцами.
Давид вытащил из седельной кобуры дезинтегратор. «Последний заряд!» Тщательно прицелившись, он выстрелил, поражая ревущего сааха в середину тулова. Зверь взвыл, свертывая щупальца и падая в снег, и тут же два, три, пять чудовищ набросились на подстреленного собрата – вой и рев сделались оглушительными.