Миша кивнул.
– Конечно.
– А жить я где буду? Тут, с вами, в Кандагаре?
– Можешь Кандагар, – подумав, допустил переводчик такую возможность. – Можешь ехать другой город. Куда хочешь. Аллах разрешает куда хочешь. А почему ты не хочешь остаться Кандагар? Самый хороший город. В нем красивые дома, мечети. Это… – Миша задумался.
Из него вышел бы весьма скверный туроператор.
– Здесь красивые памятники Кандагар, да. Это… – Он наморщил лоб. – Самый лучший, как у вас говорят, мавзолей, да, делателю государства Афганистан. Ахмад-Шах, да! Но не Масуд. – Миша яростно замотал головой, чтобы Витька чего не подумал. – Масуд другой, он плохой. Хороший Ахмад-Шах. Кандагар был столица, вот. У мавзолей есть красивый кипарисовый аллея и двенадцать усыпальниц. – Миша натужился, выдавливая из себя это последнее, совсем уж невероятное. – Там, где лежат сыны Ахмад-Шаха. Очень красивый город, – завершил он монолог тем же, чем начал.
– А в Пакистан можно поехать?
Миша пристально посмотрел на Витьку и ответил:
– Потом можешь и в Пакистан идти… ехать.
Витька вздрогнул. За стеной проходила колонна грузовиков. Лязгало железо, надсадно ревели моторы.
– Я сказать Махмуду? – Переводчик хитро прищурился.
– Нет, что ты, – испугался Витька. – Это я так спросил. Потом, может быть…
Остаток вечера он изображал из себя взрослого, сидел нахохленный, думал. Витька вернулся в дом, когда все легли, прошел в казарму мимо Карпатова, скрипнул дверью, на цыпочках отправился к своему лежаку.
– Рассказывай, полуночник, – негромко сказал Глотов.
– Чего рассказывать? – Витька застыл, покрываясь коркой ужаса.
– О чем вы там с Мишей шушукались?
– Когда? – состроил дурачка Витька.
– Смотри, я сейчас встану, быстро вспомнишь!
– А что, нельзя? – заволновался Витька. – Не ваше дело, с кем и зачем я разговариваю.
Он прыгнул на лежанку, накрылся с головой, стучал зубами, переживал.
Но в этот час бодрствовал не только Глотов. Серега подобрался, сдернул с парня одеяло.
– Витек, ты не понял, – заявил он. – Мы не шутки шутим. Рассказывай.
– Обойдешься! – взвизгнул Витька. – Отвали, Серега, не твое собачье дело. – Он принялся натягивать на себя одеяло, но Серега не отдавал. – Отвали, я сказал, а то тресну!
Проснулся Вакуленко.
– Хлопцы, шо такое?
– Событие века, – объявил Серега. – Наш Витек Карданников обрезание сделать собрался.
– Кому? – не понял Вакуленко. – Карпатову, что ли?
Глотов засмеялся.
Вакуленко сообразил и осведомился:
– А он теперь еврей?
Глотов загоготал в подушку, вернее, в ворох тряпок, обмотанных простыней и выполняющих роль таковой.
– Обрезание делают не только евреи, но и мусульмане, – сказал он, когда смешинка покинула его рот.
– А вот тебя не спросил! – бормотал Витька, продолжая борьбу за одеяло, переросшую в глухую потасовку.
Витька отбивался ногами. К хохлу подключился Глотов. Вдвоем быстро оставили Витьку без укрытия и сбросили на голый пол. Глотов так увлекся, что сунул Витьке по печени.
– Да ты шо?! – осудил товарища по несчастью Вакуленко. – Так не можно.
– А сколько нам еще тут сидеть? – заголосил Витька. – Разве мало уже торчим? Вы как хотите, а я гнить до конца жизни не намерен! Думаете, выпустят они нас? Ага, и ручкой помашут на прощание. Держите карман шире! Сидим тут как упыри четвертый месяц! – Витька треснул ладонью по полу. – Все, каждый сам за себя! Уж я-то их перехитрю! Сделаю вид, что возлюбил ихнего Аллаха, а сам через полгода в Пакистан, там в посольство и домой, только меня и видели! А вы сидите тут, кисните! Пошли вы все, я ваши рожи больше видеть не могу! Я жить хочу! У меня бабы не было! Я пользу своей стране хочу принести – и не в мертвом виде, а в живом!
Витька осекся. Рядом с ним что-то хлюпало. Это Глотов смеялся в подушку.
– Чего ты ржешь? – взорвался Витька. – Вот сейчас как тресну!..
– Смешно, – всхлипнул Глотов. – Прости, представил, как ты, Витька, сидишь в мечети и лбом молитву раскалываешь. Не могу, умора. Не твое это, Витька, не обессудь. А если уж соберешься, не забудь приобрести обучающий пакет или хотя бы инструкцию, как вести себя правоверному мусульманину, чтобы не осрамиться в приличном обществе.
Карпатов лежал и слушал Витькины крики за стенкой. Хлопнула дверь, в комнату ввалился взмыленный, злой, как талиб, радист. Он волок, отдуваясь, свернутый матрас, сверкнул глазами в сторону Карпатова, бросил ношу у дальней стены, улегся и отвернулся к стенке. Прошло минуты две. Витька не храпел, значит, не спал.
– Это не поможет, – тихо сказал Карпатов.
– Что не поможет? – пробурчал Витька.
– Ислам тут ни при чем. – Карпатов вздохнул. – Вступай, не вступай, слезами делу не поможешь. Эти нелюди воюют не за ислам. Те, кого они режут, тоже мусульмане.
Витька обернулся. Он молчал, только засопел громче.
– Хоть дважды перекрашивайся в мусульманина – не отпустят. Автомат в зубы сунут и убивать отправят. Пойдешь Кабул штурмовать плечом к плечу с такими же идиотами. А намаз пять раз в день, воздержание во всем, что не касается войны. Знаешь, Витька, некоторые искренне веруют в Аллаха. Флаг им в руки. Если ты действительно собираешься…
– Да ни в кого я не хочу верить, – проворчал Витька. – Я домой хочу.
– Тогда не пори горячку, терпи. Пойдешь кричать, что хочешь сменить веру, – быстро тебя раскусят. А разговор у них короткий. Думаешь, я не хочу домой?
– А мне плевать, что вы хотите, – ворчливо, но беззлобно бросил Витька.
Они снова помолчали.
– Вчера меня опять возили мимо того места, где проходил митинг, – сообщил в темное пространство Карпатов. – Толпа гудела, оратор орал, автоматы с грузовика раздавали. Тащили подростков лет по тринадцать-четырнадцать, как ягнят швыряли в кузов. Какая-то женщина бросилась с воплями, вцепилась в сына, не давала забросить его в грузовик. Так ее даже уговаривать не стали. Некогда. Подошел бородач, перерубил пополам очередью, пацана в кузов – и ходу. Я к этому уже привык. Просто часть пейзажа. А ты говоришь, ислам. Знаешь, я не большой поклонник магометанства, но как-то сомневаюсь, что в Коране одобряются подобные зверства. Так что угомонись, не лезь, куда не просят.
Когда он утром проснулся, Витькиной лежанки в комнате не было. Карпатов сходил к колодцу за водой, вернулся с миской, намылил щеки, стал бриться перед огрызком зеркала.
Подкоп получался основательный. По крайней мере, Глотова, сидящего в яме, видно не было. Он возился под землей, кряхтел, поносил хреновые условия труда и отсутствие вознаграждения, выпихнул на свет божий ржавый тазик с землей, поставил с краю.
– Давай я залезу, – предложил Серега, опускаясь на колени.
– Успеешь еще, – ворчливо отозвался Глотов. – Землю таскай.
Серега взял тазик и поволок его в дальний угол казармы, где под досками был приямок в бетонной опалубке. Туда узники и сваливали землю.
Он приподнял две половицы, сбитые для удобства, высыпал туда содержимое тазика и спросил:
– А Витька где?
– Повесился, – хмуро сообщил тот из ямы.
– Ого! – Серега перегнулся и заглянул в нору, где двое его приятелей долбили ссохшуюся землю заточенными прутьями. – Молодцы, ударники, стахановцы. Каждому вечером двойную порцию обещаний.
– Одни камни, сука! – пожаловался Глотов, выковыривая из застывшей массы огрызок известняка. – Месяца два рыть придется, а то и больше.
– А мы торопимся? – спросил Серега. – Ничего, сейчас зима, ночи холодные. Вот скоро весна, тогда и побежим.
Заскрипела и хлопнула калитка. Свистнул Вакуленко. Землекопы мигом побросали заостренные металлические прутья. Глотов подставил руки, скрепленные в замок, Витька уперся в них носком и вылетел из ямы подполья. Совместными усилиями приятели извлекли Глотова.
Конструкция из сбитых половиц, похожая на плот – про нее еще Глотов удачно выразился: «Наш маленький плот вовсе не так уж плох» – мгновенно улеглась в створ, слилась с полом. Будущий путь к свободе практически нельзя было заметить.
За несколько секунд пленники заложили крышку досками, завалили хламом. Глотов рухнул на кровать, забросил руки за голову. Витька с Серегой, демонстративно зевая, вышли из казармы в комнату, оттуда – на улицу. Встали, потянулись. Витька так зевнул, что перестарался, и челюсть заболела.
– Не высыпаемся, боец? – Серега строго посмотрел на него. – Будем тренироваться.
Посреди двора стоял Карпатов и смотрел на них. Приятели развернулись, потащились обратно в дом и захлопнули дверь. Карпатов остался один. Посреди двора. На далеком минарете заголосил муэдзин. Первый пилот, заметно осунувшийся, постаревший, побрел к колодцу и опустился на перевернутое ведро. Он поднял голову и слушал пение муэдзина.
И вдруг пошел снег, настоящий, крупный, искрящийся. Повалил густыми хлопьями. Карпатов выставил ладонь, и ее мгновенно завалили узорчатые снежинки.
Он вздохнул полной грудью. Странно как-то. Пел муэдзин, и шел снег.
А утром он растаял. Серега, протирая глаза, добрел до распахнутой калитки, где уже теснились все летчики, заспанные, мрачные, неприкаянные, и пристально разглядывали что-то, происходящее снаружи.
– Не понял, – пробормотал Серега. – У нас сегодня день открытых дверей? Все флаги в гости к нам?
Он подошел поближе, оттер плечом понурого Витьку. Тот пробурчал что-то неласковое. Охранники при полном вооружении стояли по ту сторону калитки.
На площади клубился народ. Явно не праздник. Все какие-то унылые.
– Похороны, – буркнул Глотов. – Мать честная, сколько же здесь покойников! С фронта навезли, не иначе.
Теперь пленникам было понятно, зачем грузовики перевозили рулоны белой ткани. Афганцы заворачивали в них своих покойников. Непритязательный аналог домовины, простой и не такой уж затратный.
Усопших несли через площадь люди с низко опущенными головами. Толпа затопила всю площадь. На той стороне урчали моторы, подъезжали и уходили машины. Тоскливый вой висел над площадью. Женщины, закутанные в паранджу, монотонно рыдали, били себя по голове, падали на землю, бились в истерике. Мужчины, участвующие в процессии, обходили павших и брели дальше с опущенными головами.
– Здорово им наподдали, – прошептал Глотов.
– Чего? – Витька закрутил головой.
– Не вертись, – буркнул Глотов. – Ты еще зубы сегодня не чистил.
– Пойдемте отсюда, – предложил Карпатов. – Добром это дело не кончится. Почему нам разрешили выйти?
– Ну и трус же ты, Карпатов. – Глотов сплюнул. – Вечно всего боишься. Топай, потерпим без тебя.
– Да, – сказал Серега. – Уж я-то точно досмотрю до конца. Это так приятно – глядеть, как хоронят твоих врагов. Лучше утренней разминки.
Поначалу народ не обращал на них внимания. Люди шли, тащили белые коконы. Рыдали, бились в падучей забитые женщины Востока. Но вот какая-то старуха, с трудом переставляющая ноги, встала у калитки. Сквозь щель в глухом одеянии блестели злобные глаза. Ведьма что-то выкрикнула каркающим голосом, взмахнула клюкой и разразилась длинной, очень эмоциональной и явно не хвалебной тирадой.
– Пошли отсюда, – сказал Карпатов. – Не стоит искушать судьбу.
– Трусишка зайка серенький… – процедил Серега. – Иди, скачи под своей елочкой. А настоящего российского летчика хромой старухой не испугаешь.
Почтенная дама все махала клюкой и кричала. От толпы отделилась еще одна женщина, встала рядом, и вот уже обе поносили летчиков практически в унисон. Потом их стало трое, четверо, пятеро. К женщинам примкнули несколько стариков, полуслепые, немощные. Подходили другие. Обстановка накалялась.
– А может, нам и вправду того, – засомневался Вакуленко. – Постояли, и будет.
– Проваливай, – выплюнул Серега. – А я никуда не уйду, пока не получу полного удовольствия.
– Такое ощущение, что ты сейчас получишь, – заметил Карпатов. – И не только ты!..
Ситуация выходила за пределы терпимой. Людей у калитки становилось больше, они таращились на летчиков, а охранники старательно делали вид, что они тут просто так, детали экстерьера. Серега подлил масла в огонь.
– Чего собрались? – крикнул он. – Зверинец вам тут? А ну пошли отсюда!
Вероятно, в толпе кто-то понимал по-русски. Возмущенный крик вознесся над головами, и люди загудели. Афганцы потрясали кулаками, орали беззубыми ртами.
– Чего это они скандируют? – прошептал побелевшими губами Витька.
– А тебе не однохренственно? – буркнул Глотов. – «Смерть иноверцам», «Янки, гоу хоум», «Да здравствует Первое мая». Короче, Серега, дело пахнет керосином, пора сваливать. Пошли, не хрен тут храбриться.
Но беда уже ломилась в ворота. Сработал стадный инстинкт. Плотно сбитая толпа взревела дурными голосами. Из нее выскочил маленький старик в растрепанных одеждах, забился, застонал, выкрикивая: «Аллах акбар!» Нахлынула, накатила лава. Летчики не успели даже отпрянуть от калитки! Их сбил с ног, завертел, понес людской водоворот.
Карпатов широко расставил ноги, поднял руки, чтобы какая-нибудь дурная баба не выколола глаза. Кто-то ударился об него и отлетел. Ему клюкой перепало по ключице. Мелькнул под носом клок черной бороды, горбатый нос. Он оглох от оглушающего рева.
Витька шустро несся к крыльцу. По дороге туземцы успели пару раз огреть его по хребту. Он треснулся лбом о дверь, нырнул в проем.
Резвая старуха подставила подножку хохлу. Он упал на живот, в страхе визжа. Но затоптать его не успели. Вакуленко сбросил с себя представителей народных масс, встал, начал пробиваться к крыльцу.
Двор заполнялся орущей массой. Похоже, похороны плавно перемещались во двор тюрьмы.
«Это же не свадьба, чтобы дракой заканчиваться», – подумал Карпатов.
Охрана не вмешивалась, ее вообще не было видно. Глотов размахивал кулаками, окрепшими от тренировок, разбил губу пожилому афганцу, свернул ухо другому. Благоразумие победило. Он сообразил, что переходить в контратаку не стоит, и начал с боем пробиваться к зданию.
А вот Сереге не повезло. Напрасно он крыл толпу матом. Так уж сложилось в этой стране, что такие вот русские выражения ее жители прекрасно понимали. На Серегу навалилось человек двадцать. Поначалу он отбивался, заливисто хохотал, свернул челюсть прыщавому отроку, имевшему виды на его глаза.
Но толпа постепенно смыкалась. Сереге становилось тяжко. Он не мог развернуться, чтобы выдать братскому народу симметричный ответ. Его хватали за одежду, за открытые части тела. Серегина физиономия бледнела, он запоздало понимал, что влип, а свои на подмогу уже не пробьются. Лицо Сереги перекосилось от страха. Он яростно работал локтями, сместился к зданию.
Но толпа прибывала. Кто-то выставил ногу. Серега потерял равновесие, его схватили за руки, за ноги и с торжествующим ревом потащили к забору. Толпа расступалась, образуя живой коридор. Серега извивался, брызгал слюной.
– Пустите, идиоты! – вопил он, перекрывая гомон толпы. – Не лапай, сука старая, я тебе руки повыдергаю! Отвали! В тыкву дать? Куда вы меня тащите? Эй, охрана! – Серега разглядел талибов с автоматами, которые не вмешивались в события и с любопытством наблюдали за происходящим. – Что вы смотрите? Они же убьют меня!
Именно этим толпа и собиралась заняться. Женщины плевали Сереге в лицо, били по голове, бросались землей. Кто-то притащил веревку, окунул ее в ведро с водой, стоявшее у колодца.
– Что я вам сделал? – стенал Серега, тряся ногами. – Отпустите, вы что?! Ну, честное слово, я ничего не сделал! Что же вы творите?
Серегу волокли к забору под всеобщее ликование. В него вцепились сразу четверо активных афганских граждан, чтобы не вырвался. На стене уже орудовал какой-то человек, шустрый, как обезьяна. Он поймал брошенный ему конец веревки, забросил на дерево, крепко завязал и лаконично провопил, мол, готово!
Серегу подтащили к забору, накинули на шею петлю. До него окончательно дошло, что дела его плохи, можно даже сказать, хреновы. Он судорожно вырывался, вопил раненой белугой. Петля уже натянулась. Серегины глаза полезли из орбит, он хрипел.
– Прекратите! – дурным голосом орал Карпатов, пробиваясь через толпу.
Он яростно работал локтями, головой, засандалил лбом в чью-то орущую беззубую харю. Ему удалось пробиться к месту казни. Он пер, как танк, расшвыривая людей.
А Серега уже метался в петле, дико и протяжно хрипел:
– Пустите! Ну, пожалуйста, пустите! Я все понял!
Он уже стоял на носках, как балерина на пуантах, а человек-обезьяна тянул на себя веревку. Карпатов бросился к Сереге, подпрыгнул, схватился за веревку, поволок ее к земле. Палач возмущенно завопил, вцепился в ветку, чтобы не упасть.
Первый пилот схлопотал удар по затылку, но вроде не сильный. Бешеная баба-яга огрела его клюкой. По почкам было уже чувствительнее. Он закричал от боли, выпустил веревку.
И тут, перекрывая шум толпы, на ближайшей мечети запел муэдзин.
Люди словно не слышали его. Азарт захлестывал их. Им нужно было срочно повесить русского. Серега хрипел, хватался за веревку, но она уже обвила горло, тянула ввысь. Глаза Сереги закатывались, руки слабели. Одолевая боль, Карпатов снова бросился ему на выручку.
Тут распахнулась калитка, и в проеме возникла колоритная личность. Высокий седобородый старец, весь в белом: халат до пят, жилетка, чалма с высоким навершием. Мулла!
Он что-то резко прокричал. Люди замерли, стали переглядываться, возвращаться в мир, где при первых криках муэдзина принято бросать свои дела и приступать к молитве! Усталый, злой мулла с темнотой под глазами обозрел толпу, снова что-то проорал, вскидывая руки, выставил вперед жесткую негнущуюся бороду. Понятно и без переводчика: «Вы что, оглохли, жалкие людишки? Дьявол лишил вас ушей? Вы не слышите? Час намаза! Час молитвы, а не убийства! Или вы неверные? На колени! Сейчас же на колени!»