Он ногой выбил кувшин у раба. Кувшин завертелся, отлетел в сторону и упал набок. И остался лежать на мостовой; содержимое медленно выливалось из него. На миг воцарилась тишина, и в этой тишине отчетливо было слышно бульканье вытекающего вина. Затем все ожило: рабы с криками вскочили, а тот, который пил последним, ринулся вперед, явно вознамерившись укусить Аттилия за ногу. Но весь этот гомон перекрыл чей-то рев:
— Стоять!!!
И с противоположной стороны площади к ним подбежал необычайно рослый и крепкий человек — и вклинился между Аттилием и рабами. Он раскинул руки, и рабы отступили.
— Я — Бребикс, — сказал этот человек. — Вольноотпущенник. Если тут есть какой командир, так это я.
У него была жесткая, ухоженная рыжая борода лопатой.
— Бребикс, — повторил Аттилий и кивнул.
Это имя стоит запомнить. Вот уж это точно гладиатор — или, по крайней мере, бывший гладиатор. На руке у него сохранилось клеймо его школы — змея, изготовившаяся к броску.
— Тебе следовало прибыть сюда еще час назад. Скажи этим людям, что если они чем-то недовольны, пускай жалуются Амплиату. Скажи, что они, конечно, не обязаны идти со мной, но тот, кто не пойдет, будет отвечать перед своим хозяином. А теперь выводи повозки за ворота. Я присоединюсь к вам за городской стеной.
Акварий развернулся, и компания выпивох из соседних таверн, подтянувшаяся поближе в надежде полюбоваться на драку, расступилась, давая ему пройти. Аттилия трясло, и ему пришлось до боли сжать кулаки, чтобы совладать с дрожью.
— Политий! — крикнул он.
— Что?
Раб выбрался из толпы.
— Приведи мою лошадь. Мы и так слишком задержались здесь.
Политий встревоженно взглянул на Бребикса — тот вел свою недовольную бригаду к повозкам.
— Акварий, эти люди... Я им не доверяю.
— И я тоже. Но что нам еще остается? Ладно, шевелись. Веди моего коня. Встретим Мусу по дороге.
Политий кинулся исполнять распоряжение, а Аттилий посмотрел вниз, на склон холма. Помпеи мало походили на приморский курорт. Скорее уж на пограничный гарнизонный город, переживающий период бурного подъема. Амплиат превратил его в свое подобие. Аттилий решил, что не огорчится, если никогда больше не увидит этого города. Вот только Корелия... Интересно, что она сейчас делает? В сознании у него возник образ Корелии, выходящей из бассейна, но Аттилий усилием воли заставил себя выбросить это видение из головы. Выбраться отсюда, починить Августу, потом вернуться в Мизены и проверить документацию акведука, посмотреть, не осталось ли там каких свидетельств махинаций Экзомния. Вот первоочередные дела. Все прочее — глупость, и нечего об этом думать.
В тени резервуара сидел на корточках Тиро, и Аттилий едва не помахал ему на прощание, но вовремя заметил бегающие незрячие глаза.
Когда Аттилий проехал под длинным сводом Везувиевых врат, солнечные часы показывали девятый час. Цокот копыт по камню эхом отдавался от стен: можно было подумать, будто едет целый кавалерийский отряд. Таможенник высунул голову из своей будки — глянуть, что происходит, — зевнул и отвернулся.
Акварий никогда не был особо искусным наездником. Впрочем, сейчас он был рад, что едет верхом. Это позволяло ему смотреть на подчиненных сверху вниз, а он нуждался в любом, даже малейшем преимуществе. Когда он рысью подъехал к Бребиксу и его людям, им пришлось щуриться и прикрывать глаза от солнца, чтобы посмотреть на него.
— Мы поедем вдоль акведука в сторону Везувия, — сказал инженер. Тут его лошадь вздумала развернуться, и Аттилию пришлось крикнуть уже через плечо: — И пошевеливайтесь! Я хочу добраться до места до темноты!
— До какого места? — поинтересовался Бребикс.
— Пока не знаю. Когда доберемся — все увидим.
От этой неопределенности рабочие занервничали — и, в общем, трудно было их за это упрекать. Аттилию и самому очень хотелось знать, куда же он направляется. Чертов Муса! Акварий наконец-то совладал с лошадью и развернул ее прочь от ворот. Он приподнялся в седле, посмотреть, куда идет дорога после некрополя. Оказалось, что она прямо, не петляя, уходит в сторону горы, через аккуратные прямоугольники полей и оливковых рощ, отделенных друг от дружки канавами и невысокими каменными оградами. Земля, которую десятилетия назад отдали отслужившим свой срок легионерам. Особого движения на дороге не отмечалось. Так, какая-то повозка, пара пешеходов, да и все. И никакого облачка пыли, которое могло бы свидетельствовать оприближении скачущего галопом всадника. Чтоб ему пусто было!
— Ребятам не очень-то хочется оставаться рядом с Везувием ночью, — сказал Бребикс.
— А почему, собственно?
— Из-за великанов! — выкрикнул кто-то из рабочих.
— Там видели великанов, акварий, — почти виновато произнес Бребикс, — ростом выше любого человека. Они бродят по земле днем и ночью. Иногда путешествуют по воздуху. Их голоса похожи на раскаты грома.
— А может, это и есть раскаты грома? — возразил Аттилий. — Такую возможность ты не рассматривал? Гром бывает и без дождя.
— Да, но этот гром доносится не с неба. Он идет по земле. Или даже из-под земли.
— Так вот почему вы пили? — Аттилий заставил себя рассмеяться. — Потому, что боитесь оказаться ночью за городскими стенами? Бребикс, ты же был гладиатором! Хорошо, что мне никогда не доводилось ставить на тебя! Неужто твои люди не годятся ни на что, кроме как играть со слепым мальчишкой?
Бребикс начал было оправдываться, но Аттилий обратился к рабочим через его голову:
— Я просил вашего хозяина, чтобы он дал мне мужчин, а не баб! Хватит болтать! Нам нужно до темноты пройти пять миль. А может, и десять. Все, гоните волов вперед и следуйте за мной.
Он пнул коня пятками, и тот зарысил по дороге. Аттилий проехал по обсаженному деревьями проходу между могилами. На некоторых лежали цветы и еда — приношения в честь празднества Вулкана. В тени кипарисов сидели несколько человек. Черные ящерки сновали по каменным надгробиям, словно расходящиеся трещины. Аттилий не оглядывался. Он был уверен, что рабочие следуют за ним. Он достаточно их взбодрил. А кроме того, они боятся Амплиата.
На краю кладбища он натянул поводья и подождал, пока не услышал стук колес по камням. Повозки у них были самые примитивные, крестьянские: оси у них поворачивались вместе с колесами, а колеса представляли собою круглые спилы бревен примерно в фут высотой. Их грохот, должно быть, слыхать за милю. Сперва мимо аквария проследовали волы; они плелись, опустив головы, и каждую упряжку вел погонщик с палкой. За ними тянулись неуклюжие повозки. Замыкали процессию рабочие. Аттилий пересчитал их. Все были на месте, включая Бребикса. Вдоль дороги тянулись установленные через каждые сто шагов каменные вехи акведука — тянулись и исчезали вдали. Между ними располагались круглые каменные крышки люков, через которые можно было попасть в туннель. При виде этой четкой, размеренной картины к акварию на миг вернулась уверенность. По крайней мере, он знал, как все это работает.
Аттилий пришпорил коня.
Час спустя, когда послеполуденное солнце опустилось к водам залива, они одолели половину пути через равнину. Потрескавшиеся от зноя узкие поля перемежались высохшими канавами. Позади исчезали в пыли стены цвета охры и сторожевые башни Помпей. А нить акведука неуклонно и неумолимо вела их вперед, к сине-зеленой пирамиде Везувия, высящейся над окрестностями.
Ноrа Duodecimo [18.47]
Плиний на протяжении всего дня наблюдал за тем, с какой частотой повторяется дрожь. Точнее сказать, это делал за него его секретарь, Алексион. Сам префект сидел за столом в библиотеке, вооружившись водяными часами и чашей с вином.
Праздник никак не повлиял на распорядок дня командующего флотом. Плиний работал ежедневно. Он лишь раз, ближе к середине утра, оторвался от чтения и диктовки, чтобы попрощаться с гостями. Плиний даже проводил их в порт. Луций Помпониан и Ливия отправлялись на своем скромном судне в Стабии, на другую сторону залива; они пообещали прихватить с собой Ректину и довезти ее в Геркуланум, на виллу Кальпурния. Педий Кассий отплывал на собственной либурне в Рим, на совещание с императором. Добрые старые друзья! Плиний сердечно обнял их всех. Помпониан мог валять дурака, сколько ему угодно, но его отец, великий Помпониан Секунд, был покровителем Плиния, и префект считал, что он в долгу перед этим семейством. Что же касается Педия и Ректины, они всегда относились к нему с безграничным великодушием и щедростью. Если бы не возможность пользоваться их библиотекой, ему очень трудно было бы, покинув Рим, завершить свою «Естественную историю».
Перед тем как взойти на корабль, Педий взял адмирала за руку:
— Плиний, я не стал говорить об этом раньше — но ты уверен, что с твоим здоровьем все в порядке?
— Разжирел, только и всего, — пропыхтел Плиний.
— А что говорят твои врачи?
— Врачи? Чтобы я подпустил к себе этих обманщиков-греков? Врачи — единственные, кому позволено безнаказанно сводить людей в могилу.
— Но ты выглядишь... твое сердце...
— «При болезнях сердца единственная надежда на облегчение заключена в вине — в том не может быть сомнений». Тебе стоило бы почитать мои книги. А это, милый мой Педий, то лекарство, которое я вполне способен прописать себе сам.
Сенатор посмотрел на него и решительно сказал:
— Император беспокоится о тебе.
У Плиния болезненно сжалось сердце. Он и сам входил в императорский совет. Почему же его не пригласили на совещание, на которое сейчас спешил Педий?
— На что ты намекаешь? Что он считает, будто я уже оттрубил свое?
Педий промолчал, и это молчание было красноречивее любых слов. Он порывисто распахнул объятия, и Плиний обнял его и похлопал сенатора по крепкой спине.
— Береги себя, дружище.
— И ты себя береги.
К стыду Плиния, когда они отпустили друг друга, щеки его были мокры. Он стоял на причале и смотрел вслед кораблям, пока они не скрылись из виду. Похоже, это все, что теперь ему осталось: смотреть, как уходят другие.
Разговор с Педием весь день не шел у него из головы, и Плиний размышлял о нем, бродя по террасе и время от времени заглядывая в библиотеку, чтобы взглянуть на написанные Алексионом аккуратные колонки чисел. «Император беспокоится о тебе». Эти мысли были неотвязны, словно боль в груди.
Убежище от них Плиний обрел, как обычно, в своих наблюдениях. Количество гармонических эпизодов, как он решил назвать эту дрожь, постепенно возрастало. За первый час она проявилась пять раз, за второй — семь, за третий — восемь, и так далее. Еще более поразительной казалась их увеличивающаяся продолжительность. Если с утра эти проявления были столь краткими, что даже невозможно было засечь продолжительность, то после полудня Алексион уже мог ее зафиксировать при помощи водяных часов; поначалу дрожь длилась десятую часть часа, потом — пятую часть, а под конец, к исходу одиннадцатого часа, уже и не прекращалась. Рябь на поверхности вина сделалась постоянной.
— Придется изменить название, — пробормотал Плиний, заглянув через плечо секретаря. — Понятие «эпизод» не отражает сути явления.
Одновременно с дрожанием земли возрастало чисто докладов о беспорядках в городе, как будто Человек и Природа были связаны незримыми узами: драки у общественных фонтанов, произошедшие с утра, после того как утренняя раздача воды завершилась, но не все желающие успели наполнить свои кувшины; беспорядки, вспыхнувшие у общественных бань, когда те не открылись, как полагалось, в седьмом часу; убийство, совершенное у храма Августа, — какой-то пьяница заколол женщину ради двух амфор воды — воды! Теперь вот пришло сообщение о том, что вокруг фонтанов околачиваются вооруженные шайки и ожидают вечернего отпуска воды.
Плиний никогда не испытывал затруднений, отдавая приказы. Это было сутью командования. Он велел закончить вечерние жертвоприношения Вулкану и немедленно разобрать поленницы на форуме, приготовленные для вечерних костров. Большие скопления народа — неизбежный источник неприятностей. И кроме того, это при любом раскладе неразумно: разводить большие костры посреди города, в котором нет воды, а дома из-за засухи сделались сухими, словно щепки для растопки.
— Жрецам это не понравится, — сказал Антий. Командир флагмана присоединился к Плинию в библиотеке. Вдовая сестра префекта, Юлия — она вела дом брата, — тоже зашла в комнату. Она принесла Плинию поднос с ужином: блюдо с устрицами и кувшин вина.
— Скажи жрецам, что у нас нет другого выхода. Я уверен, что ради такого случая Вулкан в своей горной кузне нас простит. — Плиний раздраженно помассировал руку. Рука занемела. — Собери всех своих людей, кроме тех, которые в патруле, и до наступления темноты запри в казарме. На самом деле, я хочу объявить в Мизенах комендантский час, от весперы до рассвета. Всякий, кого в это время застанут на улице, пойдет в тюрьму и будет оштрафован. Все ясно?
— Да, префект.
— Заслонки резервуара еще не открыли?
— Как раз сейчас должны открыть, префект.
Плиний задумался. Нельзя допускать повторения этого дня. Но все будет зависеть от того, на сколько хватит воды. Подумав, он принял решение.
— Я хочу взглянуть на воду.
Юлия встревоженно двинулась к нему с подносом в руках.
— Брат, ты уверен, что это разумно? Тебе нужно поесть и отдохнуть...
— Не ворчи, женщина!
Юлия сморщилась, словно собралась заплакать, и Плиний тут же пожалел о своем тоне. Жизнь и так обошлась с Юлией слишком сурово: сперва ее унижал это ничтожество, ее муж, вместе с его кошмарной любовницей, потом она осталась вдовой, с ребенком на руках...
Тут Плиния посетила идея.
— Гай! — мягко произнес он. — Прости, Юлия. Я был слишком резок. Я возьму с собой Гая, если тебе так будет спокойнее.
Уже направившись было к выходу, Плиний поинтересовался у второго своего секретаря, Алкмеона.
— Мы получили ответ из Рима?
— Нет, господин.
«Император беспокоится о тебе...»
Плинию не нравилось это молчание.
Плиний сделался слишком толстым для паланкина. Вместо этого он путешествовал в двухместном экипаже; второе место занял Гай. Рядом со своим краснолицым, тучным дядей юноша казался бледным и бесплотным, словно призрак. Плиний дружески похлопал его по колену. Он назначил мальчика своим наследником и устроил его к лучшим наставникам Рима; литературе и истории Гай учился у Квинтилиана, а риторике — у смирнийца Ницета Сакедроса. Это обошлось Плинию в кругленькую сумму, но учителя говорили ему, что парень — настоящее сокровище. Они прочили ему блестящую карьеру юриста.
С обеих сторон экипажа рысцой бежали вооруженные моряки — эскорт командующего. Они расчищали ему дорогу среди запруженной народом улицы. Кто-то плюнул вслед колеснице. Из толпы время от времени раздавались язвительные возгласы:
— Эй, так что с водой?
— Только гляньте на этого жирного ублюдка! Небось он от жажды не страдает!
— Дядя, может, я опущу занавески? — сказал Гай.
— Не надо, мальчик. Никогда не позволяй им заметить, что ты боишься.
Плиний знал, что сегодня вечером улицы будут кишеть обозленными людьми. И не только здесь, но и в Неаполе, и в Ноле, и в других городах — особенно во время празднества. Быть может, это земля наказывает нас за жадность и эгоизм, подумал префект. Мы постоянно мучаем ее железом и деревом, огнем и камнем. Мы вкапываемся в нее и сваливаем ее в море. Мы долбим в ней шахты и выволакиваем оттуда ее внутренности, и все ради того, чтобы надеть на чей-то красивый пальчик кольцо с драгоценным камнем. Так как же мы можем обвинять землю за то, что ее временами трясет от гнева?
Они проехали вдоль порта. У питьевых фонтанов уже выстроились огромные очереди. Каждому разрешалось наполнить всего один сосуд, и Плиний видел, что часа не хватит, чтобы все желающие успели набрать воды. Те, кто занял места в начале очереди, уже получили свою долю и теперь спешили прочь, прижимая к себе свои кувшины, словно те были из золота.
— Нам остается лишь растянуть запас воды на сегодня и надеяться, что наш молодой акварий выполнит свое обещание и починит акведук, — сказал Плиний.
— А если он не справится, дядя?
— Тогда завтра этот город будет в огне.
Они выбрались из толпы и въехали на дамбу; экипаж двинулся быстрее. Он прогрохотал по деревянному мосту, потом снова сбросил скорость — они начали подниматься вверх по склону, к Писцине Мирабилис. Когда экипаж, подскакивая на камнях, принялся огибать резервуар, Плинию показалось, что он сейчас потеряет сознание. Возможно, это он и сделал. Во всяком случае, на какой-то миг он впал в забытье, а когда пришел в себя, они уже въезжали во двор резервуара, через ворота, которые охраняли полдюжины обеспокоенных моряков. Плиний ответил на их приветствие и, пошатнувшись, опустился Гаю на руки. Если император отстранит меня от командования, подумал он, я умру так же верно, как если бы он приказал кому-нибудь из своих преторианцев срубить мне голову. Я так и не напишу новую книгу. Силы покинули меня. Я иссяк.
— Дядя, с тобой все в порядке?
— Да, Гай, вполне. Спасибо.
Глупец! — упрекнул он себя. Бестолковый, перепуганный, мнительный старик! Одна фраза, оброненная Педием Кассием, одно заурядное заседание императорского совета, на которое тебя не пригласили, — и ты уже разваливаешься на части! Рассердившись, Плиний отказался от помощи и самостоятельно спустился в резервуар. Уже стемнело, и вперед проскользнул раб с факелом. В последний раз Плиний заглядывал сюда много лет назад. Тогда колонны были почти полностью скрыты водой, а грохот Августы сводил на нет любую попытку разговора. Теперь же здесь царила гулкая тишина, словно в склепе. Размеры Писцины потрясали воображение. Уровень воды опустился так низко, что Плиний даже не мог ее разглядеть, пока раб не опустил факел почти к самой ее поверхности; лишь тогда адмирал увидел глядящее на него из воды его же собственное лицо, недовольное и идущее рябью. Резервуар тоже едва заметно дрожал, как и чаша с вином.