Не успел сделать глоток кофе, как снова вызов. Две бригады отправляются одновременно. Никакого просвета. Некоторое время рулим рядышком, вызовы пришли из одного района. Мне предстоит заняться обрушением крыши, другому расчету – очередным дорожным происшествием.
Это магазин товаров для будущих мам и новорожденных. Мы готовимся принять беременных женщин и, возможно, младенцев. Звонивший сказал о жертве под завалом. Ненавижу это.
К нашему приезду женщина все еще без сознания. Продавщица подтверждает, что она беременна, чего мы пока разглядеть не можем. Из-под больших кусков гипса и искореженного железа видны только ноги и голова. Ее лицо в жутком состоянии, порезы, кровь. Глаза закрыты, они целы, но челюсть с одной стороны вдавлена. Удар наверняка был очень сильный. Она дышит. Это главное. Мы высвобождаем ее так быстро, как только можем, чтобы срочно отправить в Университетский центр или в городскую больницу. Почти сразу к нам присоединяется «скорая помощь». Лишь бы ее ребенок был еще жив, лишь бы муж смог узнать ее после того, как наложат швы и подлатают кости и раны. Некоторые травмы жестоко меняют внешность. Уж я-то знаю, о чем говорю.
Неизвестно, первый ли у нее ребенок, но мне кажется, она ожидает его с радостью. И я снова думаю о Джульетте и ее желании иметь ребенка. Джульетта, которая все три года ни на один день не исчезала из моих мыслей. Надеюсь, она получила своего ребенка, надеюсь, она теперь довольная мать и счастлива. В беременность вкладывают столько надежд, и подумать только, что в долю секунды все может быть разрушено… Лишь бы ребенок был жив.
Я сажусь на переднее сиденье. Напарник устраивается сзади. Он знает, что мне тяжело видеть израненных беременных женщин, но не знает почему. Незачем рассказывать направо и налево о моих детских воспоминаниях. Отчим бил мать, когда та была беременна.
Напарник подписывает бумаги, мы оставляем раненую в руках команды, которая ждала нас у дверей приемного покоя, и немедленно отъезжаем. Всегда готовы!
Я даже имени ее не знаю.
Единственное, что важно
Я с трудом прихожу в себя. Наверняка они накачали меня болеутоляющими. У меня датчики на животе, и я слышу, как бьется сердце моего ребенка. Это единственное, что важно. Его размеренное биение убаюкивает меня, и я мирно засыпаю.
С ним все в порядке.
Значит, и со мной тоже.
Имя жертвы
Когда к нам присоединяется другая бригада, Эрик подходит ко мне явно в некотором замешательстве.
– Ромео, я должен кое-что тебе сказать: нас вызвали на дорожную аварию, пока вы были в магазине с рухнувшей крышей.
– Жертвы?
– Помогли женщине, которая выходила из того самого магазина. Наверно, она все еще была в шоке, вот и въехала в дерево на повороте. К счастью, скорость была небольшая. Она была в сознании и сама объяснила нам, что произошло: скрежет, крыша, которая рухнула прямо перед ней на другую женщину. Она спросила, нет ли в нашей бригаде Ромео. А раз уж ты единственный Ромео во всем департаменте, я сразу врубился.
– Как ее зовут?
– Джульетта. Сам понимаешь, тут я врубился второй раз. Джульетта, которая зовет своего Ромео, такое не спутаешь. Как я понял, она медсестра. И она беременна.
– Как она?
– Представления не имею. Мы ее сдали в приемное отделение, а больше ничего не знаю.
– Она на каком месяце?
– Ты слишком многого от меня хочешь. Но точно срок слишком ранний, так что живот вряд ли травмирован. Так ты ее знаешь?
– Это медсестра, которая ухаживала за мной в реанимации, когда я упал три года назад. Она не должна потерять ребенка.
– Ну, тут ты ничего поделать не можешь.
– Я навещу ее, как только закончим.
Я зашел в гинекологическое отделение больницы «скорой помощи» как был, в форме пожарного. Это придает некоторую законность моему посещению. А главное, я сэкономил время, придя прямо со службы. Спрашиваю акушерку, могу ли я видеть беременную женщину, угодившую в автомобильную аварию, и пользуюсь случаем, чтобы поинтересоваться, как дела у той, что мы вытащили из-под завала. Все благополучно, плод ни у той, ни у другой не пострадал. Случаются иногда небольшие чудеса среди всего этого ужаса.
Когда я захожу в палату, Джульетта лежит с закрытыми глазами. Я подхожу к кровати. Не знаю, как поступить, чтобы не испугать ее. Тихонько покашливаю. Она открывает глаза и медленно поворачивает голову ко мне. Я вижу кровоподтек на виске. И покрасневшие запавшие глаза, обведенные темными кругами.
– Ромео?
– Добрый вечер, Джульетта.
– Вы пришли.
– Как только смог. Коллега рассказал мне о вас. Как вы?
– Нормально. С ребенком все хорошо. Все нормально. У меня болит голова, и я очень устала. Думаю, они немного переборщили с успокоительным.
– Я снова приду завтра утром, а сейчас отдыхайте, но я только хочу, чтобы вы знали: я здесь и думаю о вас и о вашем ребенке. Вам что-нибудь нужно?
– Спасибо. Мой друг принесет мне кое-какие вещи.
– Хотите, я предупрежу Малу?
– Пожалуйста.
– Я все сделаю.
Потом я целую ее в лоб и беру за руку. Она не пожимает мою. Ее рука вялая и безжизненная. Не уверен, что узнал бы ее на улице. Нет, конечно, человек, о котором вы думали все три года, не может просто исчезнуть из вашей шкатулки с воспоминаниями. Но мне бы пришлось дважды подумать, чтобы осознать такое превращение.
Джульетта больше не Джульетта.
В тот же вечер, вернувшись к себе, я позвонил деду, чтобы он предупредил Мари-Луизу. Она была рядом, и я смог поговорить с ней напрямую. Она попросила отвезти ее в больницу к Джульетте завтра утром, мы так и договорились.
Три года назад, получив последнее письмо Джульетты, я почувствовал, что мне необходимо поговорить с дедом. Он единственный, кому я мог доверить любые переживания, зная, что он меня не осудит. Дед меня подбодрил, а потом улыбнулся и сказал, что о ее делах я все равно смогу узнавать, потому что Мари-Луиза…
Мне показалось совершенно невероятным, что они влюбились друг в друга. Ее бабушка и мой прадедушка. И все это благодаря моему падению. Так я познакомился с Малу, которая регулярно рассказывала мне обо всех новостях, но в один прекрасный день этих новостей стало меньше, а потом они и вовсе иссякли. А ведь мне казалось, Джульетта с бабушкой очень близки. Малу беспокоилась, но ничего не могла поделать.
И я тоже.
Радуга любви
Меня положили в отдельную палату в гинекологии. Мне знакомы больничные правила, так что причина понятна. Они положили меня сюда, чтобы я не слышала младенцев из послеродового. Их мрачные лица, когда они объявили мне, что при сроке в двадцать одну неделю подобная травма требует особого наблюдения и есть риск ретроплацентарной гематомы, а значит придется подождать несколько дней, чтобы выяснить, как будет развиваться беременность, – это было как нож в сердце.
Но разговор с Ромео вернул мне немного надежды. Моя беременность не прервется, и я рожу ребенка почти в срок. Не могу же я избрать роль жертвы, если три года назад твердила ему, что это не выход. А мой крошечный ребенок – я буду говорить с ним целыми днями, скажу, что у нас все получится, у нас обоих, а я еще подержу его в гнездышке, чтобы он чувствовал себя в тепле и покое. Счастье, что я ничего не сломала, только гематомы по всему телу, и довольно болезненные, но они скоро рассосутся. Я была пристегнута и ехала не очень быстро.
Лоран позвонил мне ближе к восьми вечера, после того как я оставила три сообщения на его телефоне. Спросил, что я делала в магазине в такую погоду. И добавил, что мне следовало быть осторожней за рулем, и если я потеряю ребенка, то по собственной вине. И я почувствовала себя виноватой. Он сказал, что вечером у него важное совещание и он не сможет заехать. Я попросила привезти мне кое-какие вещи и туалетные принадлежности. Он заедет завтра утром перед работой. Другой на его месте отменил бы совещание, чтобы приехать и обнять меня.
Другой не сделал бы со мной того, что он сделал.
Но другого у меня нет.
Единственный человек, с которым я связана, бьет меня.
Хотя я и говорю с ним, с моим ребенком, мне все равно страшно. Я молча плачу, когда акушерка заходит в палату. Она закрепляет аппарат у меня на животе, чтобы прослушать его сердце и проверить, нет ли у меня сокращений. Тридцать минут минимум. Она могла бы уйти и продолжить обход, но я плачу. Поэтому она садится рядышком на кровать и мягко берет мою руку, улыбаясь мне.
– С чего эти слезы?
– Я зла на себя.
– Вы же не нарочно въехали в дерево?
– Конечно же нет. Но я слишком нервничала, чтобы садиться за руль. Крыша магазина обрушилась прямо передо мной. Я очень испугалась.
– С чего эти слезы?
– Я зла на себя.
– Вы же не нарочно въехали в дерево?
– Конечно же нет. Но я слишком нервничала, чтобы садиться за руль. Крыша магазина обрушилась прямо передо мной. Я очень испугалась.
– Это вполне по-человечески – спасаться бегством.
– Может быть.
– Можно я задам вам вопрос? Вы не обязаны отвечать.
– Какой?
– В вашей медицинской карте указано, что характер гематом не соответствует травмам при дорожной аварии, и стоят вопросительные знаки. Кровоподтеки на виске и на ягодицах, отечная промежность с травматическими трещинами.
– …
– С вами плохо обошлись еще до несчастного случая?
– Да.
– Не хотите мне сказать, кто?
– Не знаю.
– Здесь вам ничто не угрожает.
– …
– …
– Мужчина, с которым я живу. Он больше не мог терпеть, что ко мне нельзя прикасаться из-за беременности.
– Это было впервые?
– С тех пор, как я забеременела, да.
– А раньше?
– Раньше случалось.
– Что вы собираетесь делать?
– Сохранить этого ребенка. Все остальное не так важно. Я не переживу, если его потеряю.
– Есть только одна важная вещь, которую вы можете сделать для вашего ребенка, когда дела идут плохо и вы за него боитесь: послать ему радугу любви…
– Радугу любви?
– Вы зрительно представляете себе свое сердце, потом его, путь недалек, а потом представляете радугу любви, перекинутую от одного сердца к другому. Радугу, потому что любовь такая же неощутимая и нематериальная и такая же многоцветная. Младенец почувствует ее, и что бы ни случилось, это ему поможет.
– Я рискую потерять его?
– Да. Вы рискуете его потерять, но у вас есть немалые шансы его сохранить, и ваши мысли должны быть сосредоточены на этой возможности и только на ней. Все остальное – бесполезные мысли.
Когда она ушла вместе с аппаратом и показателями, которые свидетельствовали, что все идет нормально, я закрыла глаза и увидела эту радугу. Мой ребенок слегка шевельнулся, и я почувствовала, как он устраивается у внутренней стенки моего живота и располагается там, на моем сердце, как на сокровище, возложенном к его ногам.
Увидеть ее вновь
Я подъехал к дому престарелых в восемь, как мы и договаривались. Мари-Луиза уже ждала у входа, она помахала мне рукой и подошла к машине. У нее покрасневшие глаза, но она улыбнулась и положила руку мне на предплечье.
– Это очень мило, все, что вы делаете для моей внучки.
– Я просто еду ее навестить.
– Это уже немало.
– А мне кажется таким естественным.
– Далеко не для всех. Нам долго ехать?
– Будем там через четверть часа. А мой прадед еще спит?
– Он не поднимается раньше десяти. Последнее время он быстро устает.
– Да?
– Мы часто засиживаемся допоздна. Знаете, требуется немало времени, чтобы обсудить все на свете.
– И все-таки, какая странная случайность, что вы друг другу понравились.
– А вы до сих пор верите в случайности? Какой конформизм, молодой человек! Сойдите с проторенных дорожек и раскройте глаза, в жизни никаких случайностей не бывает, никогда. Наша судьба предначертана, и не без причины.
– Никаких-никаких?
– На мой взгляд, нет. Мы представляем собой сумму наших выборов, но каждый выбор мы делаем отнюдь не случайно.
– И каким образом несчастный случай с Джульеттой вписывается в ее судьбу?
– Я не говорила, что всегда есть ответ. Иногда он очевиден, иногда приходит позже. А иногда не приходит вообще.
В коридоре гинекологического отделения мы заметили мужчину, который быстро вышел из палаты и решительным шагом направился к нам. Не дойдя до нас нескольких метров, он посмотрел на Мари-Луизу и рявкнул:
– А вы здесь что делаете?
– Пришла поддержать внучку, а вы?
– А вы кто? – агрессивно бросил он мне.
– Это шофер социального такси, который привез меня, – вмешалась Мари-Луиза, прежде чем я успел открыть рот.
– Отстаньте от моей жены.
– Вы не женаты, насколько мне известно, – возразила она с невероятным апломбом, хотя он как минимум на две головы выше ее.
– И все равно, оставьте ее в покое.
– Доброго вам дня, Лоран.
Итак, это он.
Теперь я понимаю, почему Джульетте пришлось прервать всякое общение со мной.
Я не понимаю, как она могла оказаться рядом с таким мужчиной.
Я понимаю Мари-Луизу, которая беспокоилась, почти не получая известий от внучки в последнее время.
Я не понимаю, почему мы не можем ничего сделать.
Прежде чем зайти в палату, Мари-Луиза, заметившая мое волнение, снова положила свою ладошку на мою руку, давая понять, что не надо ничего говорить об этом человеке. Ни в коем случае.
– Идемте со мной, она будет рада.
– Вы уверены?
– А похоже, что я сомневаюсь? – сказала она, улыбаясь.
Джульетта, кажется, испытала облегчение, увидев, как мы входим. И я без труда понял, почему. Если б не беременность, которая делает ее такой уязвимой, думаю, у меня возникло б желание похитить ее, чтобы доказать, что рядом с таким типом ей делать нечего. Но я не могу. И потом, только в фильмах бывают герои, действующие подобным образом. Мари-Луиза пододвинула стул и села рядом с внучкой.
– Ты пришла, Малу?
– А как могло быть иначе?
Предательские слезы берут верх…
– Я скучала по тебе…
– И я по тебе, милая… Но ты же знаешь, что я всегда была рядом, правда? Ну, расскажи мне, как ребенок.
– После такой травмы, которую он перенес, еще рано что-либо утверждать, но все может обойтись, если не будет инфекции или отслоения плаценты. Сейчас остается только ждать. Это будет долго. Мне страшно, но я верю.
Мы провели с ней добрых часа два, с перерывом на посещение врача, который проверил результаты обследования, и медсестры, снявшей показания. Так странно, что можно услышать из аппарата, как бьется сердце ее малыша. Словно лошадь на скаку. Он цепляется за жизнь, он тоже верит. Я улыбаюсь Джульетте, как если бы был отцом. Думаю, если ты действительно отец, то чувство, которое сейчас обуревает меня, усиливается тысячекратно. Ну, разные бывают отцы, конечно. Малу не отводит глаз от внучки, будто наверстывая упущенное время. Мы рассказываем Джульетте о той чудесной связи, которая установилась между Малу и Жаном. Она ничего не знала, потому что отдалилась от бабушки, прежде чем сумела что-либо заметить. Она приятно удивлена. Спрашивает меня, как дела у Ванессы. Я удивлен, что Гийом ничего ей не рассказывал.
– Я не общаюсь с Гийомом с тех пор, как ушла с работы.
– Вы ушли с работы?
– Лоран решил, что так лучше во время беременности. Он сказал, что так у меня будет больше шансов, я не буду уставать и напрягаться.
– Но это же не мешало вам поддерживать связь с бывшими коллегами.
– Лоран считал, что они оказывают на меня дурное влияние. Ну так как Ванесса?
– Прекрасно! Знаете, она так переменилась. Думаю, что встреча с вашим другом-медбратом перевернула очень многое. Она мягко опустилась на землю, прикоснувшись к жизни, – как перышко, носимое ветром, которое наконец попало туда, где нет турбулентных вихрей.
– Вы очень красиво сказали.
– Такая картинка возникает в моей голове, когда я о ней думаю. Она спокойна там, где раньше взрывалась, думает, а не кидается очертя голову, как раньше, она начала прилежно учиться, читает запоем, чтобы выбиться из середнячков и стать лучшей. У нее есть планы, которые заставляют ее двигаться дальше, и мне кажется, что с появлением Гийома она яростно устремилась вперед. Раньше эта ярость относилась к ее прошлому.
– И какие у нее планы?
– Она хочет стать медсестрой.
– Я рада. Подумать только, а я-то пыталась отговорить Гийома. Ей же было всего четырнадцать. Представляете, вдруг бы он меня послушал?
– Думаю, это несчастный случай со мной подстегнул ее, с Гийомом или без, – но было б жаль, если б он от нее отказался. Поначалу мне было трудно принять эту связь, все-таки разница в возрасте, но он явно оказал на нее благотворное влияние. Тогда я согласился познакомиться с Гийомом, и мы стали добрыми друзьями. Он же почти одних лет со мной.
– Он печет всякие разности?
– Без остановки. И Ванесса пристрастилась. У них вроде соревнования. Кому удастся самая красивая выпечка. А я на своей лестнице иногда чувствую, что потяжелел.
– И тем не менее вам удалось вновь подняться.
– Я же обещал вам, что вы сможете мною гордиться. И что я всегда буду рядом, если понадоблюсь. Я всегда держу обещания.