Столовой не ответил, он безучастно смотрел в окно на людей, снующих туда-сюда на заднем дворе прачечного комбината.
Шмилкин поменял позу, потому что затекли конечности, правда, такие попытки размяться не приносили ему ни капли удовлетворения. Он бурчал уже минут десять, почти без перерыва, по любому поводу, начиная от язвительных комментариев в сторону проходящей мимо тощей кошки и заканчивая глубокомысленными рассуждениями о собственном предназначении и пустом теперешнем времяпрепровождении, не соответствующем задачам его героической жизненной миссии.
– Столик, вот ты скажи мне, – не унимался Виктор Ильич, – какой прок следить, причем который день подряд, за тем, кто и как тусуется вокруг этой прачечной?
– Чтобы ничего не упустить, – лениво ответил Анатолий.
– Я так понимаю, что если мы хотим откопать тайны трафика, который контролирует Жогов, то достаточно просто прошмонать его склады. И склады его поставщиков.
– Не гони, Ильич, пургу! – лениво, но начиная раздражаться, отозвался Столовой. – Задача любого живого существа состоит не в том, чтобы придумывать, что оно хотело бы делать, а быть тем, кем просят. Услышь меня: я сказал БЫТЬ! Быть, а не придумывать, кем бы ты хотел бы быть. Усек, студент?
– Я не придумываю, я точно знаю, что быть таким вот тупым наблюдателем, как ты сейчас, я не хочу.
– Ты не «знай», а будь, если тебя сейчас поставили на это место. Раз ты тут, значит, твое место – это. И никакое другое, как бы ты ни завидовал Джеймсу Бонду. Усек, студент?
– Я ему не завидую. Мне Виктором Шмилкиным быть хорошо. Шмилкиным, Виктором Шмилкиным. Усек, гуру?
Витя широко улыбнулся, довольный своими шутками.
– Если хочешь быть полезным, то пойми, что сейчас мы нужны как глаза и запоминающие устройства. Количество поглощенной информации перейдет в качество в нужное время и в нужном месте. Все всплывет либо в виде точных знаний, либо в виде того, что приматы называют «интуицией».
– Ты где этого всего начитался? Не в уставе же, Столик, такое пишут?! Я там такого не помню.
– Помолчи, короче, – буркнул Столовой. – Глаза не разговаривают!
– А вот зачем тогда мне мозг? Мысли? Человеку дано самому решать, что он хочет делать или что ему нужно делать.
– Тогда собирай манатки, давай мне ключи от машины и дуй отсюда!
– Это еще почему? – насторожился Витя.
– Это потому, что ты больше всего хочешь на пляж на Канары или, на худой конец, домой на диван. Я в этом уверен. Давай ключи и становись человеком, таким, как ты это понимаешь. Хочешь быть человеком на свое усмотрение – делай же что-либо для того, чтобы им быть.
Произнеся эту тираду, Анатолий зевнул, но тут же выпрямился, широко развернул плечи, отвел локти подальше, разгоняя кровь, передернул лопатками и с новым зарядом бодрости и терпения уставился в окно.
– Ты гонишь, Столик, – обиженно пробурчал Витя.
– Гонишь ты, студент. А я тебе помогаю.
– Чего ты на меня взъелся?
– Я тебя не трогал.
– Ты меня выгоняешь.
– Ты сказал, что не хочешь тут быть, потому что тут не место приличному человеку. Я тебя услышал. Я тебя отпустил, разрешив уйти, ведь только так ты сможешь стать приличным человеком.
Шмилкин, не ответив, отвернулся к противоположному от Столового окну и тоже уставился на суету снаружи.
Перед входом в прачечный комбинат сновали люди. Они выходили и входили, останавливались, разговаривая со встречными знакомыми. Минивэн отряда ФСБ стоял немного в стороне, напротив угла здания, так что из окон машины был виден и главный вход, и боковые рабочие подъезды.
Время от времени Столовой просил Шмилкина кого-то сфотографировать, а иногда смотрел на часы и что-то записывал в блокнот.
– А все же, что мы выслеживаем? – уже смирившись с данностью, снова попытался уяснить для себя Витя.
– Странности в системе работы жоговского комбината.
– И только-то?
– Если заметишь еще что-либо интересное, свистни!
– Слушай, Столик, странностей в любой работе выше крыши. Особенно в той, в которой ты сам ни бельмеса не понимаешь. Сечешь мою мысль, гуру? Для меня тут все – дебилы-дебилами! И все тут для меня странно. Ходят туда сюда, курят. Ничего не делают. Ящики какие-то таскают. Вот ты знаешь, что в этих ящиках? Я не знаю, например.
Анатолий, несмотря на всю свою психическую прочность, закаленную свистом свинцовых пуль, начал нервничать. Он посмотрел на Витю внимательным, почти отцовским взглядом, но тот не обратил внимания и продолжал бурчать.
– Шмилкин, – одернул его Толик, – ты, конечно, хороший парень, и смелый, и в технике шаришь, и честный, не подставишь из-за страха за свою шкуру, но нет в тебе взрослой мудрости. Вместо этого у тебя много мусора в голове, да еще и ветра, гоняющего этот мусор из стороны в сторону.
– Ну ты за идеями-то следи, а? – одернул его Шмилкин.
– Суеты в тебе много, – Толик, не обратив внимания на замечание, продолжал, глядя в окно, вслух обсуждать присутствующего товарища. – А суета в бою не товарищ. Да и в наблюдении суета не товарищ. Наблюдая, надо предельно освободиться от собственных фантазий, желаний и неудобств.
– Это еще почему? Чем тебе собственные мысли мешают просто наблюдать?
– Мешают, потому что ты все, что видишь, воспринимаешь со своей колокольни. Ты встраиваешь это в свой собственный опыт, примериваешь и даже надеваешь на свои собственные проблемы, а детали, которые лично для тебя пока ничего не значат, остаются незамеченными. Точнее будет сказать, они вообще не фиксируются сознанием, если ты на все смотришь через призму своих забот и желаний.
Эта тирада, наверное, озадачила Витю, потому что он, ничего не сказав, задумчиво уставился в лобовое окно.
– Знаешь что, Ильич? – спросил, выводя его из глубокой задумчивости, Столовой.
– Ну? – с готовностью встрепенулся Витя и весь обратился в слух.
– Всем ты хороший парень, но мусора у тебя в голове много. Пока ты его не выбросишь, ни сыщик, ни боец из тебя не получится. Потому что когда ты наблюдаешь, а это, согласись, и сыщику и бойцу нужно время от времени, весь этот твой мусор мешает тебе видеть. Ты меня понимаешь, Ильич?
Витя снова уставился в лобовое окно. Видимо, мысль до него хотя бы пыталась достучаться, по крайней мере, сотрясение от этого стука отражалось в том, как непроизвольно, как бы неосознанно, парень легонько кивал головой.
Впрочем, подумал Анатолий, зря он загрузил парня, потому что теперь Шмилкин уже вообще потерян для общества в целом и для команды, как партнер, пока поглощен попыткой осознать свой мусор и, возможно даже, попыткой его победить. Впрочем, молчит – значит не мешает.
Столовой улыбнулся сам себе и тут же забыл о разговоре, переключившись на наблюдение за работой жоговского комбината.
* * *Четвертая подряд сигарета на вкус показалась противной. Влад затушил ее и снова уставился в окно. Уже четверть часа он неподвижно сидел – разве что только сигареты летали вверх-вниз и дым клубился облаками, – и пялился вниз, на двор ведомства. Там, в ритме обычной каждодневной суеты, знакомые и незнакомые люди приходили и уходили. Кого-то Зубров знал, кого-то видел впервые. Каждый из тех, что внизу, имел свои задачи и миссии, выполнял свои ответственные задания. Но не эта суета жизни поглотила сознание командира спецотряда ФСБ. На самом деле он вообще не замечал всего того, что шевелилось во дворе. Все его мысли были скованы одним желанием – разобраться в деле Игоря Жогова. Вместо реальной жизненной картинки, развернувшейся под окном курилки, Влад видел перед внутренним взором только образ предпринимателя, с которым пора разобраться окончательно – он становится сильным и наглым и не подпадает ни под чей контроль, скорее, сам управляет всеми, в том числе стариной Кузнецовым. «Старик уже «не ловит блох», – отметил для себя Зубров, – или обленился вконец от старости. В любом случае пришла пора дать по мозгам этому опасно раздувающемуся выскочке – Игорю Жогову».
Все, что случилось в последнее время, завязано на него. В этом у Влада не было ни тени сомнения. Но ни одного конкретного доказательства он пока не мог предъявить. Это сильно сковывало его активность.
То, что он и его парни в самом начале этой истории проследили за художником и его покровительницей, женой Жогова, установив их тесную связь или, как минимум, сотрудничество, еще ничего не доказывало. Да и в принципе нельзя доказать причастность человека к наркобизнесу, пусть даже только местного масштаба, с помощью лишь фотографий и заявлений «я видел» или «это же очевидно».
Влад видел связь между событиями, случившимися в последнее время, и ясно понимал, что сойдутся все нитки в конечном итоге на Жогове, но как приблизить этот радостный момент триумфа?! И то, что Катя была убита именно там, куда жена Жогова отвезла своего любовника после убийства Асанова, не могло помочь в решении его шарады. Свидетелей нет, супружеская чета будет все отвергать, художник как сквозь землю провалился. Жив ли он вообще?! Даже то, что Игорь был знаком с Катей, о чем свидетельствовали многочисленные записи камер в кафе Мураталиева, было пустым звуком, пока этот монстр мог сказать, что он просто подвозил девочку домой, случайно встречая ее у выхода, когда проезжал мимо. Тем более что в день ее смерти вместе их не зафиксировали.
И с больницей он придумал весьма остроумно. Бутират! Ни Мураталиев, ни Прилепский не станут мараться такой дрянью. Впрочем, Жогов тоже не стал бы, если бы не задумал специальную гадость, для которой только бутират и подходит. И его связь с Катей тут налицо – потравились все ее знакомые. Но сама-то она – тоже мертва. Она больше не свидетель.
Больница теперь уйдет в глухую оборону и, конечно же, попробует подставить Марата. А Жогов с его прачечным концерном снова остается в стороне, и дальше будет дергать ниточки, управляя миром вокруг себя по его личному усмотрению. Надо срочно найти художника, чтобы вытрясти из него всю его душу. Если, конечно, он еще жив. А как раз вот это вызывало у Влада большие сомнения. Очевидно же, что живой Цилицкий – это крайне непредусмотрительное великодушие со стороны Жогова, ибо сейчас только этот хлюпик-интеллигент может свести все нитки в единый узор.
– Недаром ведь художник, – вслух хмыкнул Зубров, поймав себя на мысли об узорах.
И в этот самый момент в его сознании что-то щелкнуло, какие-то пласты сдвинулись, и картинка за окном совместилась с его внутренними видениями.
Внизу стоял собственной персоной господин Цилицкий. Он только что вышел из минивэна, нагло вкатившего во двор. Он опасливо и нерешительно озирался по сторонам, явно сомневаясь в правильности происходящего.
Зубров даже протер глаза, чтобы убедиться в том, что он не обманывается видениями, и в том, что там внизу в самом деле стоит Виктор Цилицкий. Нет, он не обманывался. Это был пропавший художник. Живой. Сам пришел!
Следом из машины выпрыгнула девушка, показавшаяся очень знакомой, но где он ее видел, Влад не мог припомнить, тем более, что от воспоминаний его сразу отвлекло очередное удивительное зрелище. Из машины вышел светило местной медицины доктор Леонид Прилепский.
– Что за черт. Здоров ли я? – вслух спросил сам у себя Зубров. – Наверно, я перекурил.
Он уже совершенно забыл о своих недавних попытках найти логические связи и построить правильную ловушку на опасного и вредного хищника. Он глазам не верил, видя, как персонажи, поглотившие его сознание, друг за другом выскакивают из чудо-машины прямо на площадку его родного ведомства.
– Оба на! – если бы он мог разделиться, то сам себя хлопнул бы по спине. – Да это же Торчилин!
Так вот кто их привез, с тенью легкой зависти понял Влад. Этому пройдохе каким-то образом удалось их собрать да еще и притащить сюда с не связанными руками, что значит, что они следовали за ним по доброй воле. Ну, или почти по доброй.
– Минуточку!.. – снова заговорил вслух Влад, когда очередная удивительная мысль пробилась через его радость. – А почему к нам? Почему не к себе?
Там внизу происходило что-то такое, о чем Влад не знал ровным счетом ничего. И это задело его самолюбие.
Зубров зашагал по коридору к лестнице, намереваясь первым встретить гостей, к кому бы те ни приехали.
Вся компания еще не успела осмотреться перед вертушкой КПП, чтобы сообразить, как им проникнуть внутрь и попасть в интересующее место, а Влад уже приближался, внимательно всматриваясь в лица.
Да, они приехали по собственной воле. На лицах не было ни вины, ни страха. Если бы эти люди ехали сдаваться, рассуждал на ходу Зубров, то Торчилин отвез бы их к себе на базу, а не сюда. Этот хамоватый черт не упустил бы шанс присвоить себе пальму героя. Но они тут. Значит, войны не будет. Значит, они приехали за поддержкой. Владислав Зубров почуял аромат близких приключений и улыбнулся.
– Заряжай минометы, – протягивая руку, сказал вместо приветствия Торчилин, когда увидел встречающего их командира отряда из конкурирующего ведомства, – последнее сражение манит нас победой. Если не мы его, то он нас.
– Если не мы, то больше некому, – поправил его Влад и пожал протянутую руку. – Здравствуй еще раз. Ты понял, если я правильно понимаю, что лучше вдвоем против одного, чем одному против двух.
Торчилин кивнул:
– Я всегда знал, что друг моего врага – мой враг, значит, враг моего врага – мой друг. Принимай гостей. Где мы можем поговорить?
– Военный совет?
– Типа того, – снова кивнул лидер гостевой команды и жестом предложил девушке проходить первой и следовать за хозяином.
Когда все расселись в командно-штабном кабинете, показалось, что комната довольно тесная. Влад занял свое место за столом и застыл, вопросительно глядя на Торчилина. Но, нарушив предполагаемый ход беседы, инициативу на себя взял врач.
– Вот эта девушка, – указал он в сторону единственного в этой комнате лица женского пола, – умудрилась вляпаться в гнусную историю и наворотить кучу… кровавой грязи.
– Я ни в чем не виновата! – раздраженно возразила девушка.
– Если бы это было так, милая, ты не сидела бы тут, – спокойно объяснил ей свое понимание вещей и согласие с Прилепским Влад.
– Просто мне «подфартило» оказаться в неправильном месте в неправильное же время.
– Ага, еще скажи, что не повезло родиться не у тех родителей и не в той стране! – поддержал поток нравоучений Торчилин.
Девушка кинула быстрый взгляд на художника, но тут же смутилась и попыталась сделать вид, что это произошло чисто случайно.
– В общем, Люся, – назидательно добавил Прилепский, – половины бы не случилось, если бы ты сидела дома, а не маялась дурью.
– В прямом смысле этого выражения! – широко улыбаясь, попытался блеснуть остроумием Торчилин.
– В этом месте уточни-ка, Сергей, для меня. Возможно, я не в курсе, – попросил Зубров.
– Да что тут уточнять, Владислав?! – вспыхнул Прилепский. – Ни в ведомство Сергея, ни к вам не попадают персонажи без определенных привычек.
– Ладно, я понял. Продолжайте.
Как только Прилепский снова открыл рот, Зубров тут же опять перебил его:
– Секундочку, вы сказали, что присутствующую тут мадемуазель зовут Люся?
Девушка кивнула и почему-то потупила взгляд.
– Где мы встречались, Люся?
– Я – Людмила Караваева, – вздохнув, объяснила гостья и изобразила на лице выражение обреченности.
Мысли и образы быстрее урагана понеслись в голове Зуброва. Катя, кафе, художник, старый дом на окраине, Катя, яд в пакетиках из больницы скорой помощи. Какой-то вихрь в мыслях Влада быстро-быстро укладывал детали на нужные места. Картинка становилась все понятнее, все ярче.
– Я все понял! – кивнул Зубров и повернулся к художнику: – Я не уверен только в одном. Скажи, Целицкий, почему Вера Жогова тебя прятала?
– Потому что в моей мастерской она подсыпала какой-то отравы Асанову.
Зубров задумчиво присвистнул.
– В принципе, я-то что-то похожее и предполагал, – задумчиво глядя на Цилицкого, сообщил он.
– Нет! Я вначале-то ничего не знал. Вера пришла чуть заранее, за пару минут до Асанова. Я даже хотел ее выпроводить, помня договор о секретности его посещения, но не успел. Она хитрая, она принялась активно критиковать мои новые работы. Она говорила ужасно долго и горячо, а я даже слова вставить не мог, чтобы перебить ее. И тут пришел Асанов. Вера ему обрадовалась. И я так понял, что это как раз она-то и порекомендовала ему ко мне обратиться. Вера предложила выпить по глотку за встречу. Она всегда носит с собой фляжку с виски. Когда Асанов отказался, говоря, что заснет от алкоголя, потому что ему придется долго сидеть без движения, позируя, Вера предложила альтернативу. Она сказала, что у нее есть кокаин, и что это придаст блеска его глазам и вдохновенной живости лицу. Асанов не отказался…
– Но это был кетамин, как я понимаю, – продолжил тут доктор.
– Мы все это уже не только понимаем, но и знаем, – кивнул Зубров, намекая на результаты вскрытия.
– Ну да, ну да, – согласился врач. – Жогов каким-то образом узнал, что Асанов страдает эпилепсией.
– В общем, – продолжил рассказ Цилицкий, – когда все это случилось, она меня успокоила, объяснила, что надо сказать на допросе, набрала номер полиции и сунула в руку телефон, чтобы я вызвал команду «скорой помощи», а они, мол, найдя труп, сами вызовут полицию. Все так и было. Еще она сказала, что все предусмотрела, что она меня обезопасит, если я сам себе помогу, то есть не скажу, что она была рядом. «Только тогда, – сказала она, – нам вообще ничего не будет». Она сказала, что несчастный случай не расследуют.
– Хорошо. А чем же вам всем помешала Катя? Или получилось так же, как в первый раз: пришла Вера Жогова и попросила убить любовницу ее мужа?
– Чью любовницу? – искренне не понял Цилицкий.
– Игоря Жогова. Не делай вид, что ты не знал.
Художник озадаченно покачал головой:
– Нет, не знал. С ума сойти!
– Я тоже ничего не знала об этом, – удивленно глядя на окружающих, сообщила Люся. – Я вообще думала, что она только со своими одноклассниками крутит да ждет, когда ее секьюрити хозяина кафе все хором трахнут. Она никогда мне ничего не говорила про Жогова. Ничего себе, размах у нее был!
– Она же совсем еще девочка… – вдруг вслух задумался Цилицкий.