Спустя несколько секунд в комнату вошли двое. Оба в одинаковых черных пиджаках-двойках, в белых сорочках и невыразительных серых галстуках, повязанных двойным узлом. И с пистолетами. Лиц не видно было, каждое закрыто черной вязаной маской с прорезями для глаз и рта, и из-за этой маски, скрывавшей лица, различить вторгшихся было практически невозможно. Разве что по тому, что стоявший слева, ближе к окну, кажется, был немного выше своего компаньона. И, судя по всему, имел больший круг прав и обязанностей; именно он заговорил первым, приказав:
— Все трое, на пол. Руки за голову. Быстро!
Голос его был тих и невыразителен, но не подчиниться ему было невозможно. Алексей улегся первым и встретил встревоженный, извиняющийся взгляд Ивана. Вагит Тимурович с трудом опустился на пол, враз закашлявшись и пытаясь подавить кашель.
Их обыскали, быстро и профессионально. Должно быть, так и обыскивают те, кому это положено по работе. У Алексея изъяли бумажник и ключи, не позабыли и о перочинном ножичке с двумя крохотными лезвиями и маникюрными щипчиками — подарке Вероники.
Обыскивал один. Приказавший лечь так и стоял у двери с пистолетом, спокойно разглядывая то богатый интерьер, то вид за окном, не забывая и о пребывающих на полу. Когда обыск завершился, в комнату, точно по команде, вошел еще один «близнец». Что-то сообщил главному, Алексей не расслышал половины слов, лежал далеко, понял лишь, что тот все это время осматривал помещения усадьбы и что «в доме никого больше нет». Он вздохнул коротко, подумав, хорошо хоть Вероника и его поверенный успели выехать, им ничто из происходящего не грозит.
В комнату вошел четвертый «близнец», отчего-то безоружный. Оглядев лежавших, он кивнул главному и коротко приказал: «По одному в подвал». На что главный, разом низведенный до роли помощника, кивнул и поднял с пола Караева.
Должно быть, только сейчас Алексей сумел заставить себя поверить в происходящее. Только после того, как вспомнил об уехавшей так вовремя Веронике, только когда почувствовал холод, поднимавшийся в его тело от пола, лишь как ощутил неудобство уткнутого в паркет лица.
Странно, но до сего момента он никак не мог воспринять происходившее всерьез, в первый раз, как-никак, подумалось с горечью ему. Алексею все казалось с таким упорством, что он сам готов был поверить в это, что люди в масках еще поиграют в свою непонятную игру, затем же непременно снимут свои шерстяные шапочки, улыбнутся, обнаружив, что их узнали — Алексей, как ни старался, никак не мог представить, кто же под ними скрывается, — и немедленно вслед за этим объяснят все происходившее шуткой или какой-то странной необходимостью, в которую он с легкостью поверит. Ведь все это, конечно же, должно иметь нормальное, логичное и, главное, предсказуемое объяснение.
Минуты шли, медленно перетекая одна в другую, но ничего не происходило. Алексей неожиданно для себя вспомнил о Караеве, подумал, а ведь это ему не впервой. Такое как-то раз случалось в его жизни, не совсем так, но что-то подобное, покушение, к примеру. Значит, можно ведь логически предположить, что вторжение имеет отношение прежде всего к нему, и ни к кому другому. А значит, он, Алексей, здесь совсем ни при чем, случайно оказался в ненужный момент, если бы он уехал чуть раньше, то мог и избежать подобной участи. Конечно, мог бы.
Это его немного утешило, в равной же степени и убедило дополнительно в реальности происходящего. «Близнецам» нужны были документы, наверное, они не ожидали увидеть здесь кого-то, кроме хозяина усадьбы, может, они даже не подозревали о передаче усадьбы из одних рук в другие, скорее всего, именно так и есть. Они ведь и Караева первого увели, вполне вероятно, его, Алексея — он даже в мыслях стал обращаться к себе в третьем лице, — ждет иная, нежели Вагита Тимуровича, участь.
Несколько секунд прошло после того, как за Караевым закрылась дверь, и тот «близнец», что обыскивал его, пихнул Алексея в бок и произнес:
— Поднимайся. Руки за головой. Вперед.
Алексей едва смог подняться. И беспомощно взглянул на Ивана. Но телохранитель смотрел на вошедшего последним безоружного «близнеца» и не поворачивал головы, не видел, как Алексея уводили.
За ними закрылась дверь, коридором его повели вдоль фасада, в левое крыло усадьбы. Человек в маске шел в двух шагах от Алексея, держа пистолет прямо перед собой; остановись Алексей на мгновение, чтобы дождаться движения своего охранника, и, воспользовавшись моментом, попытайся выбить у него оружие, его ждал бы провал: у «близнеца» было достаточно свободного пространства перед собой, он с легкостью сумел бы отразить атаку, даже не пользуясь пистолетом.
Впрочем, он и не пытался сопротивляться: не умел, да и в мыслях не имел такого намерения. Повиновался, стараясь идти спокойно, и пытался потихоньку разобраться в происходящем. Время, как он здраво предполагал, у него еще было.
За спиною что-то упало, послышались резкие звуки, удар и чей-то вскрик. Алексей обернулся было, возможно, случай оказался на его стороне.
Но непроницаемое выражение лица охранника, махнувшего вперед пистолетом, подействовало отрезвляюще. Он подчинился и стал спускаться по шаткой узкой лестнице, ведущей на четырнадцать ступенек вниз.
Снизу потянуло морозным воздухом, спертым и оттого кажущимся особенно колючим.
Охранник остановился перед закрытой на засов дверью, знаком велел Алексею уткнуться лицом в стену. Затем отодвинул засов и, одним резким движением взяв молодого человека за ворот пиджака, вбросил внутрь.
Дверь немедленно захлопнулась. Послышался звук задвигаемого засова. Шаги человека, поднимающегося по лестнице. Затем все стихло.
Вагит Тимурович помог Алексею подняться на ноги. Молодой человек немедленно подбежал к двери, стукнул в нее кулаком — металл, которым была обита дверь, глухо зазвенел. Алексей ударил еще раз, затем решительно подошел к маленькому слуховому окошку под самым потолком голой комнатки с мутным стеклом. Попытался дотянуться до него рукой. Пальцы едва коснулись рамы окошка.
Впрочем, даже будь в комнатке хоть какой-нибудь предмет, который можно было бы подставить под окно, выбраться через него на свободу смогла бы разве что кошка.
Вагит Тимурович осторожно коснулся плеча Алексея. Тот никак не прореагировал на это.
— Скатайте пиджак и садитесь, — посоветовал Караев. — Трудно сказать, сколько нам предстоит здесь пробыть.
— Что это за помещение? — наконец спросил он. — Раньше вы мне его не показывали.
— Ледник, самый обыкновенный ледник. Хорошо еще, что неиспользуемый.
Вновь послышались шаги, Алексей враз обострившимся слухом определил, что посетителей несколько, больше двух. Дверь снова распахнулась, и в ледник был вброшен Иван. От двери вниз вели три ступеньки, телохранитель не увидел их в полутьме комнатки и точно так же, как и Алексей, упал на колени.
Поднявшись, он оглядел пленников. Посмотрел на дверь. Вслушался в звук удалявшихся шагов, один из «близнецов», кажется, решил воспользоваться телефоном, звук набираемого номера был слышен в комнатке удивительно отчетливо.
— Пошел сообщать, — почти равнодушно, лишь с чуть заметной хрипотцой произнес Караев. Иван кивнул, прислонился спиною к стене.
— Жаль, что вы не стояли у двери, — произнес он устало. — Я мог бы…
И замолчал на полуслове, глядя на Алексея. Тот не выдержал его взгляда и отвернулся к окну. Вагит Тимурович махнул рукой:
— Бросьте вы. Садитесь лучше. Будем ждать.
Иван кивнул в ответ. Подошел к Алексею и сел с другой стороны.
— Мы их хотя бы услышим, — сказал телохранитель.
— Да, услышим, — повторил Алексей, невольно вздрогнув.
Серафима отперла гараж и подняла ворота; с металлическим позвякиванием они ушли в нишу под потолком. Затем села в машину — ярко-красный «Ниссан» модели «Примера Джи-Ти». Дверь хлопнула, немедленно вслед за этим завелся двигатель. Все эти действия она проделала стремительно, на одном дыхании, но, едва взялась за руль, едва положила ладонь на рычаг переключения передач, как снова почувствовала усталость. Она нервно зевнула, глядя с некоторым недоумением на свои руки, лежавшие на руле. Ей надо торопиться, совершить немало дел сегодня, если сейчас она снова отключится, позволив своей усталости опять взять над ней верх, если это только произойдет…
Серафима с видимым усилием сняла руки с руля. Сколько она просидела так — ей было неизвестно.
— Закрыть за вами, Серафима Андреевна?
Серафима вздрогнула. Соня вышла на улицу, выбросить мусор.
Машина, дернувшись, тронулась с места в направлении ворот; неожиданно Серафима вспомнила, как утром, спеша насколько возможно, в них протискивалась Вероника.
Ее «Ниссан» выбрался в проулок, не торопясь, развернулся и двинулся к магистрали. Тряская дорога не позволяла расслабиться.
Ее «Ниссан» выбрался в проулок, не торопясь, развернулся и двинулся к магистрали. Тряская дорога не позволяла расслабиться.
Перед выездом она звонила Алисе, своей массажистке. Разумеется, она с радостью готова была ее принять. «Конечно, Серафима Андреевна, приезжайте, сделаем тонизирующий массаж, как всегда, мы очень рады вас видеть». Алиса была одна, но она всегда говорила о себе со всеми клиентами во множественном числе, должно быть, репутация обязывала.
В дороге снова позвонил Павел. Сказал, что у него все готово. Пускай не волнуется и ждет, когда операция завершится.
И усталость вернулась на привычное место. Она даже была вынуждена остановить машину и слушать его слова молча, всматриваясь пустыми глазами в горящий светофор в десятке метров ниже по улице.
И еще он сказал, что любит ее.
И еще…
Она едва не расплакалась от ощущения навалившегося бессилия. И снова сидела, вцепившись в руль и пытаясь заставить себя забыть разговор. Вернуться в норму, насколько норма возможна для нее. Выйти из машины или же заставить себя выжать сцепление, переключить рычаг на первую передачу, тронуться с места.
Она со всхлипом, вырвавшимся откуда-то из самых глубин души, нажала педаль газа, вырулила на мостовую. Двинулась вниз по улице. Она плакала, стонала и кусала губы, понукая себя следить за дорогой и поворачивать руль из стороны в сторону, выбирать путь и переключать рычаг коробки передач. Едва не врезалась в стоявшую на светофоре «девятку», успела затормозить в последний момент. А потом едва заставила себя тронуться с места — мотор заглох, — и она готова была уже бросить машину, выйти и упасть на холодный асфальт.
Если бы не звонок Павла… Он точно нарочно выбрал время, чтобы рассказать ей о своих свершениях. Успокоить. Сообщить о том, что ничего изменить уже невозможно. Механизм запущен, обратного хода ему не будет, разве досадная случайность, одна на миллион, та самая случайность, что всегда стояла и стоит на ее пути, разве что она неожиданно вмешается.
Но Серафима знала, что не вмешается. Недаром она попыталась предотвратить неизбежное… пыталась и не смогла. Звонок Павла разрушил все построения махом.
И ей снова придется действовать самой. Так, как действовал бы Павел, будь он на ее месте. Так действовал бы Алексей, рожденный свободным. Так действовал и ее отец, прежде, в недавние времена, когда он еще мог обходиться без посредников в любом деле, когда не был прикован к инвалидной коляске и всякое действие неизменно проводил в жизнь в одиночку.
Она же так поступать почти никогда не смела; да и ни к чему было, воспитание, данное ей жизнью, заключалось как раз в противоположном. Воспитание, сходное с тем, что получил Павел, хоть в этом они немного схожи, в том, в чем никогда уже не признаются друг другу. Несвобода объединила их — за те пять лет, что они провели вместе, несвобода стала их второй родиной — несвобода же и разлучила.
Она вышла за Алексея, оставив истинным своим мужем Павла. Потому-то, она так и не смогла ответить своему отражению в зеркале на закономерный вопрос о любви. Потому она не выдержала испытания. И потому была вынуждена обратиться за помощью к другому несвободному. К Павлу.
Павлу, ныне восставшему.
Восставшему не без ее участия. И по ее вине. Копившему тайком даже от нее силы и враз выступившему против своего покровителя Караева. Едва только она пригласила его на встречу, ту, о которой потом вспоминала и с ужасом, и с отвращением, и с любовью. И принудила его принять решение, которое она готовила для себя.
Он просто воспользовался ситуацией в своих интересах. Привязал ее к себе еще больше. А сам поторопился от сковывающей его самого воли избавиться.
Кажется, Караев все же прознал о тайных попытках Павла уйти из-под опеки. Нет сомнений, что он попытается вернуть его на прежнее, занимаемое им с двадцати лет, место.
Если сможет. Ведь Павел еще очень молод, моложе ее на пять лет… а уже сделал шаг вперед. Он решился. Выступил из тени, преодолел сомкнутые вкруг него благостные тенета и стремительно удалялся.
Если бы не это, нужда в Алисе отпала бы сама собой, у нее было бы больше времени… нет, о времени лучше не думать… Довериться чудесным рукам Алисы. Слушать ее спокойный голос, неторопливо повествующий о том и о сем, и, отпустив мысли на вольные хлеба, предаться неге. Почувствовать очарование уверенности в другом человеке.
Человеке, научившемся принимать решения.
Павел взял в руки мобильный телефон. Он вздрогнул, едва не выронив пиликавший аппарат из рук.
— Да? — И тут запищал селектор. Павел наклонился к нему, произнес быстро: «минутку» — и снова сказал в трубку в руке: — Я слушаю.
— Их трое. Двое известных вам лиц и телохранитель кого-то одного из них.
Голос того человека, который именовался в своей среде «главным», произносил слова ровно и, пожалуй, излишне холодно, точно сообщал о текущей работе, или просроченных платежах. О чем-то, о чем упоминается всякий раз в начале подобных бесед.
А из селектора донеслось: «Здесь Иван Семенович, ему необходимо срочно вас видеть».
Павел вздрогнул от неожиданности. Иной раз необходимость быть все время на людях дает сбои — сбои чрезвычайно неприятные, невыносимые, порой просто неразрешимые. Как сейчас. Заставить Ивана Семеновича ожидать в приемной, хотя бы минуту, было невозможно, впустить в кабинет — тем более предупредить о важном звонке — нет ничего хуже.
Павел произнес в селектор как можно громче: «Сейчас разберусь…» — и выключил его, давая возможность решать посетителю, с чем именно ему приходится разбираться. И снова вернулся к сотовому.
— Трое, — повторил он.
— Именно так. Пока мы не выяснили, чей именно телохранитель находится в доме. Если для вас это важно, конечно, — хорошо поставленный голос произносил фразы, верно выговаривая каждое слово, но при этом казалось, будто язык, на котором говорит человек, ему вовсе не знаком, он просто повторяет что-то услышанное и выученное по случаю ранее, чтобы произвести необходимое впечатление на непосвященного.
Павел внутренне сжался, едва услышал первые же слова. И осторожно произнес в ответ:
— Это имеет значение, несущественное, но все же. Если вас, конечно, не затруднит.
— Нет, не затруднит, — и добавил: — Мы выясним это, прежде чем начнем процесс.
Павел тряхнул головой. И подумал с некоторой дрожью от пришедшей на ум мысли: вот и пришло время.
— Буду вам признателен.
— По завершении процесса, я вам сообщу о достигнутых результатах. Если вас заинтересует что-то конкретное, полагаю, вы сможете получить необходимые пояснения. Особенно в той части, касающейся дальнейших действий, ваших и наших.
Голос подавлял. Своим спокойствием, каким-то безразличием ко всему происходящему в эти минуты, где-то совсем рядом с его обладателем. И одновременно неколебимой уверенностью в собственных силах, в удачном, если тут вообще применимо подобное слово, завершении «процесса», в том, что все дальнейшее в усадьбе будет происходить именно так, как то решит голос, никак иначе. И никаких случайностей, неопределенностей, никаких сомнений.
— Благодарю вас, — Павел с трудом выдавил из себя эти слова. Он чувствовал, что не может воспринимать слова, произносимые таким образом, они проходят мимо его сознания, подавляя его.
— У вас, видимо, много дел сейчас. Это верное решение. Я не буду вас отрывать от них. Перезвоню через час с четвертью. Будьте любезны, подготовьтесь к этому времени.
— Да, конечно.
Павел поспешил погрузиться в предстоящую работу целиком и без остатка. Симе, подумалось ему напоследок, можно позвонить и позже, когда та вернется от своей Алисы. Любопытно, кстати, что представляет собой эта массажистка. Имя редко встречающееся, интересно, что у него тоже была — можно сказать, любовницей — одна Алиса, разочаровавшаяся в мужчинах; вспомнив об этом, Павел почувствовал неприятный холодок, какой всегда возникал от скверных воспоминаний. И тут же переключился снова на Симу.
Не стоит и сомневаться, что после его увещеваний она может позволить себе только одну вольность — тайком прокрасться в его квартиру и поджидать его там. Готовая к встрече и трепещущая в предвкушении ее.
Так же, как и всегда.
Молчание продлилось не слишком долго; не более пяти минут все трое сидели молча, не глядя друг на друга, сосредоточившись на чем-то своем, неспешно изучая бетонный пол под ногами, оштукатуренную и побеленную стену, покрытую змеящимися трещинками, и железную дверь, к которой вели три ступеньки. Никто не решался нарушить установившуюся тишину, оттого, наверное, всем троим казалось, что протекло не менее получаса, прежде чем Вагит Тимурович первым нарушил его.
— Вы не замерзли, Алексей?
Алексей в ответ покачал головой. Ничего так и не сказал, то ли не хотел, то ли не нашелся.