– Все, один ящик пустой, – сказал Игорь, неизвестно в который раз вынырнув с очередным золотым бруском. – Ленка, представляешь, там еще пять таких ящиков! А может, больше. А сколько еще не откопано! Надо передохнуть, зарядить фонарь – и назад.
– А может, давай, я поныряю, – предложила Лена. – А то я еще ни разу туда не спустилась.
– А толку! – ответил Игорь. – Фонарь все равно сдох. Надо теперь часа три заряжать аккумулятор. Так что пока – все. Отдых.
В номере гостиницы, до которого они едва дотащили свой груз, они упали на кровать и какое-то время молча лежали, уставившись в потолок. Первым прервал молчание Игорь.
– Ну что, сбылась мечта идиота, как говорил Остап Бендер?
– Да, – только всего и ответила Лена.
– Теперь мы сказочно богаты, знаешь?
– Да, – ответила она.
– Ты что, не рада?
– Ну почему же, рада, – подняла она голову и подперла ее ладонью. – Послушай, а откуда там взялись эти ящики? Ведь еще вчера их не было?
– Не знаю, – как можно беспечнее, ответил Игорь.
– Значит, кто-то был вчера там после нас…
– Может быть.
– И приготовил эти ящики, чтобы потом поднять.
– Они не поднимают, – сказал Игорь и тоже облокотился о кровать, подперев рукой голову. – Они тащат эти ящики к берегу волоком по дну, очевидно, с помощью какой-нибудь лебедки с тросом.
– Откуда ты знаешь?
– Я видел там след.
– И ничего не сказал мне?
– Ну… А надо было?
– Тогда, – Лена немного помолчала, – мы взяли не наше золото.
– Нет, наше, – не согласился с ней Игорь. – Все золото, что там, на дне, – наше.
– Ты уверен? – посмотрела она ему в глаза.
– Уверен, – твердо ответил Игорь. – Оно как бы перешло к нам по наследству, понимаешь?
– Не очень.
– Это золото принадлежало брату моей прапрабабки и его друзьям. Друзья его умерли, погибли, не знаю. И прапрабабка стала наследницей клада. После ее смерти наследниками клада стали ее дети, потом мой дед, потом я. Все, как бы, законно.
– Вот именно, как бы…
– Что ты хочешь этим сказать? – нахмурился Игорь.
– Как-то это все… не так.
– Это тебе только кажется, – убежденно сказал Игорь, но в его душе все же поселились сомнения. Впрочем, душа для того и дается человеку, чтобы он сомневался…
– Кажется, – эхом отозвалась Лена.
Игорь обхватил ладонями ее лицо и поцеловал прямо в глаза. Девушка не ответила. Тогда он рывком подтянул свое тело к ней, обнял за плечи и впился в ее губы.
Они целовались долго, словно после долгой разлуки никак не могли насытиться друг другом.
Их руки были жадными, столь же ненасытными были их глаза.
А потом…
Кажется, такого у них еще никогда не было. А, впрочем, во время любовных игр у них всякий раз было так, как будто они занимаются этим друг с другом впервые. Потом, поставив аккумулятор подводного фонаря на зарядку, они сходили пообедать в ресторан, а когда вернулись в номер, Лена задала вопрос, который беспокоил ее еще в лодке, на озере.
– А как мы все это повезем?
– Что? – не сразу понял вопрос Игорь.
– Я говорю: как мы повезем это золото? – повторила она. – Тем более, если найдем еще.
– Пока не знаю, – задумчиво ответил Игорь. – Потом будем над этим думать.
– Потом – это когда? – спросила Лена.
– Ну, позже…. Когда поднимем все ящики.
Он замолчал, всем своим видом показывая, что занят совершенно другими мыслями. Она не обиделась – знала уже, что лучше его в такие минуты вопросами не доставать. Все равно ничего путного от него не добьешься.
– Как скажешь, – невесело согласилась она. К тому же, если золотых брусков не прибавится – мало ли, а вдруг остальных ящиков на дне озера уже нет? – они, в конце концов, с трудом, но справятся с тем, что у них уже имеется. Ведь довезли же они его от озера до гостиницы. И донесли. Довезут, надо полагать, и до Москвы.
Игорь нырял ровно столько раз, сколько было в ящике золотых брусков с выдавленными на них двуглавыми орлами и царским казначейским клеймом. Теперь у них с Леной таких брусков стало в два раза больше, а весили они вместе килограммов сто двадцать, не меньше. Если принять во внимание, что стоимость золотого лома хорошей пробы на это лето – Игорь узнавал в ювелирной скупке в Москве – триста рублей за грамм, то они на данный момент являлись обладателями как минимум ста двадцати тысяч граммов золота на сумму тридцать шесть миллионов рубликов. Или где-то на миллион евро. Они миллионеры!
– Еще два ящика завтра поднимем, и у нас будет второй миллион. По миллиону евро на каждого. Да этого на всю жизнь хватит! – горячился Игорь, когда они, уже ближе к вечеру, вернулись в гостиницу. – И еще останется.
«По миллиону на каждого, – повторила про себя Елена, и настроение ее несколько упало. – Говорит так, словно мы отдельно и вместе нам не бывать. Это так и есть, или мне кажется?»
«И еще останется»…
Кому останется?
Сказал бы, «нашим детям». Или просто – детям. А так – как-то даже обидно.
Но что такое обида на человека, сказавшего, скорее всего, не подумавши и не имея в своих словах никакого скрытого подтекста, который очень нравится и которому очень нравишься ты? Тем более, когда полмиллиона у тебя в кармане и скоро туда добавится еще полмиллиона?
Мелочь.
Пшик.
Мимолетное дуновение.
И вообще, ерунда.
ГЛАВА 15 ИЮЛЬ 1949 ГОДА
Вскрытие трупа жителя Бутырок Степана Яковлевича Вострикова ничего сверх того, что еще утром сообщил врач, не дало. Еще до официального заключения патологоанатом сказал Минибабаеву по телефону, что покойник сделался таковым примерно за четыре часа до его обнаружения и что он был трезв, как стеклышко, если, конечно, стеклышки бывают трезвыми или пьяными. Опрос супруги убитого, Клавдии Филипповны Востриковой, в девичестве Машковой, тоже ничего не дал. Та всю дорогу выла и смогла сказать только то, что покойный очень уж хотел отличиться и найти утопленника, для чего и заказал на заводе своему дружку Фоме Кускову две «кошки».
– А почему он пошел на поиски утопленника ночью? – дважды задал этот вопрос Клавдии Филипповне Минибабаев. В первый раз она лишь молча пожала плечами, а во второй, всхлипывая и размазывая по щекам слезы, ответила:
– Не зна-аю.
Фома Кусков был в своем закуте и встретил оперативника хмуро.
– Вы делали для Вострикова металлические «кошки»? – после коротких формальностей спросил Минибабаев.
– Ну, делал, – ответил Кусок, косясь на блокнот, в котором оперуполномоченный что-то быстро записывал химическим карандашом.
– Этот заказ был частного порядка? – посмотрел на него Минибабаев.
– Допустим.
– То есть, Востриков вас попросил сделать, и вы сделали?
– Ну.
– А чей был материал?
– Чо?
– Материал, из которого вы изготовили для Степана Вострикова «кошки», был чей? – повторил свой вопрос оперуполномоченный.
– Ну, мой.
– А у вас что здесь, частная лавочка? – как бы мимоходом поинтересовался Минибабаев, но вопрос прозвучал довольно зловеще.
– Почему это частная лавочка? – переспросил Кусок с показной обидой, соображая, как ответить на вопрос оперуполномоченного так, чтобы он стал задавать другие вопросы.
– Да потому, что к вам приходит человек и просит сделать две «кошки», вещи, нужные ему лично. И вы, в рабочее время и из материалов, вам не принадлежащих, исполняете его заказ и даже приносите его ему на дом, – жестко произнес Минибабаев и перестал писать. – Прямо, сервис на грани фантастики! – добавил он, сверля Фому взглядом.
Это была одна из форм допроса, чему их учили на курсах для оперативных работников и следователей уголовного розыска. Была даже такая книжечка «Тактика и стратегия допроса». Секретная, которую выдавали под расписку. Именно из нее курсанты узнавали, что для успешного ведения допроса первым делом надлежит накалить обстановку выверенными и бьющими пока мимо цели вопросами, создать у допрашиваемого чувство вины, даже если он ни в чем не виновен, дезорганизовать его и вывести из равновесия – ведь он тоже готовился к допросу и проигрывал в уме вопросы-ответы – а потом, уже направленными прямо в цель ясными и четкими вопросами выведать у него все, что интересует следствие. Называлось все это «тактикой ведения допроса» и было очень похоже на то, что в уголовной среде называлось «брать на понт». То есть, нагнать ужаса на терпилу, а потом вить из него веревки. Но с Куском этот номер не сработал.
– Не знаю, про какой сервиз вы говорите, начальник, – сказал он, – но Степан был мне другом, а «кошки» я ему изготовил из отходов, которые все равно выкидывать. И приди он ко мне снова, – Фома осекся и на мгновение замолчал, – я бы ему снова не отказал…
И на подобный случай были рекомендации в той замечательной секретной книжице. Надлежало сделаться мягче, проникнуться, так сказать, понять или сделать вид, что понимаешь допрашиваемого, и поменять направление вопросов. Что Минибабаев и сделал.
И на подобный случай были рекомендации в той замечательной секретной книжице. Надлежало сделаться мягче, проникнуться, так сказать, понять или сделать вид, что понимаешь допрашиваемого, и поменять направление вопросов. Что Минибабаев и сделал.
– Хорошо, – произнес он, глядя мимо Фомы. – Востриков был вашим другом, и… я вам сочувствую. Но коли так, помогите нам найти его убийцу!
– Как? – развел руками Фома.
– Говорите все, ничего не утаивая, – твердо произнес Минибабаев и поднял на кузнеца глаза. Теперь они у него были всепонимающими, а взор проникновенным. – Нам важно знать все, вплоть до мелочей, которые могут показаться вам незначительными.
– Так я и так ничего не ута…
– Для чего ему нужны были «кошки»? – не дал договорить кузнецу Минибабаев.
– Чтобы искать утопленника.
– Еще что-нибудь он вам говорил?
– Нет.
– Подумайте хорошенько.
– Ну, он сказал, что они нужны ему к вечеру.
– Почему именно к вечеру?
– Чтобы искать утопленника, – неуверенно ответил Кусок.
– Ночью? – быстро спросил Минибабаев.
– Выходит, ночью, – ответил кузнец.
– Почему именно ночью? – снова быстро спросил оперуполномоченный. – А не утром или днем?
– Не знаю. Наверное, чтобы никто не мешал…
– Или не видел? – метнул в него скорый взгляд Минибабаев.
– Или не видел, – согласился Фома.
– Хорошо, – сменил темп допроса на более медленный оперуполномоченный. – Вот вы хорошо знали Вострикова. Припомните, пожалуйста, когда он пришел к вам, он был в своем обычном состоянии? Он не был взволнован, суетлив? Или все было, как всегда?
– Верно.
– Что верно? – схватился за карандаш и блокнот Рахметкул Абдулкаримович.
– Обычно Степан неторопливый такой, медленный, все делает как-то… степенно, что ли. А вчера, да, суетился.
– В чем это выражалось?
– Он предложил сам зайти за «кошками» на завод.
– И что?
– Ну, понимаете, снова идти на завод, лезть… через забор, скрываться от заводского начальства…
– То есть, вы хотите сказать, что при иных обстоятельствах он предпочел бы дожидаться дома, когда вы принесете ему его заказ? – спросил Минибабаев.
– Ну. Он такой. Любит, чтобы ему прямо на дом, на блюдечке. – Фома замолчал и поправился: – В смысле, любил…
– Да…. А то, что он предложил сам зайти за кошками, выходит, есть признак его суетливости?
– Точно.
– А еще в его поведении вы не заметили чего-нибудь необычного? Или не свойственного ему?
– Нет.
Минибабаев помолчал, записал что-то в блокнот. Потом снова поднял глаза на Кускова. На сей раз взгляд у него был обычным и даже немного усталым.
– Хорошо. Вы ведь никуда не собираетесь уезжать? – спросил он.
– Нет, – ответил Фома. – А к чему это вы спросили?
– Возможно, вы нам можете еще понадобиться, – неопределенно ответил Минибабаев и, сказав до свидания, вышел.
* * *Если вы простой горожанин или, как говорили при старом режиме, обыватель, то вам, возможно, никогда не узнать, сколько придурков, психов и попросту сумасшедших проживает и бродит по улицам больших и малых городов, занятых своими мыслями, которые никогда не придут в голову нормальному человеку. Единственно, кто об этом может знать, так это врачи и нянечки психоневрологических клиник, психиатрических диспансеров и домов для душевнобольных. И еще милиционеры. Им тоже приходится сталкиваться с подобного рода публикой, от которой одна морока и головная боль. Потому как безрассудными они себя вовсе не считают, мыслят, по их пониманию, вполне здраво и даже «получше других» и требуют к себе такого же внимания, как к остальным, «нормальным», гражданам.
Среди таковых психически ненормальных граждан великой страны есть категория наполовину сумасбродных, которые не представляют опасности ни для себя, ни для окружающих и половину года являются вполне приличными людьми. Но вот другие шесть месяцев…
Особенно бывает заметна их неадекватность, как не столь давно стали выражаться молодые врачи-психиатры, весной, в период так называемого весеннего обострения. Чуть слабее бывает осеннее обострение и обострение в периоды самых долгих дней и самых коротких ночей в году. То есть, в июне. Тогда на них что-то находит, и они становятся невероятно активны и зачастую весьма непредсказуемы.
Некоторая часть сумасбродных выходит в часы «пик» на оживленные перекрестки и начинает регулировать автомобильное движение; кто-то изобретает вечный двигатель, другие отыскивают решение теоремы Ферма, осаждая своими проектами редакции журналов и приемные научно-исследовательских институтов, а некоторые из полусумасшедших идут в райотделы милиции и сообщают о преступлениях, которые якобы сотворили их соседи и знакомые. А то и они сами….
Немалая часть из них считают своим долгом помочь в розыске преступников, которых они, конечно же, видели на улице, в магазине, трамвае. Эта категория подпавших под очередное обострение неадекватно мыслящих людей была настоящим бичом для милицейских и прокурорских, вынужденных выслушивать ахинею и всяческий бред таких вот добровольных помощников правоохранительных органов. Не первый уже год приходили в отделения милиции граждане с блуждающими взглядами и затрудненной дикцией, заверявшие оперуполномоченных, что только что на Суконке (в Ягодной слободе, на Жуковке, на Булаке) видели самого Кормакова, банда которого пятый год наводила ужас на законопослушных жителей Казани и ее окрестностей. Среди них выделялся некий гражданин Терехин, требующий как минимум аудиенции у начальника отделения и начинающий свой разговор с того, что он как бывший уездный военком и командир отряда рабочего ополчения с бывшего завода братьев Крестовниковых «не может остаться в стороне, когда в городе такой разгул преступности».
– Какой еще такой разгул? – хмурились на жесткое словечко начальники отделов и их заместители и старались побыстрее отделаться от бывшего военного комиссара мирными способами, потому как просто выгнать его было чревато неприятными последствиями, в частности, жалобами от Терехина на имя начальника отдела республиканского уголовного розыска товарища А. М. Валюженича. Мол, ваши подчиненные игнорируют помощь населения, в то время как должны рука об руку идти к светлому будущему и искоренять элементы, затрудняющие этот путь. Жалобы писались Терехиным в двух экземплярах, при подаче первого он требовал, как и положено, зарегистрировать его жалобу в журнале и проставить регистрационный номер на втором экземпляре, после чего его бумага становилась документом, на который следовало обязательно отреагировать.
И Валюженич реагировал!
Он вызывал начальников отделений к себе, пропесочивал для вида и просил быть аккуратнее с гражданами, предлагающими свою помощь милиции, в частности, с гражданином Терехиным, у которого в прошлом имеются большие заслуги перед советской властью.
– Так ведь он псих, – пытались возразить ему начальники отделений и их заместители, на что Аркадий Матвеевич ответствовал, что издержки есть во всякой работе, и работа милиции не исключение, но, все равно-де психи тоже есть граждане большой страны и тоже-де люди, и с ними, как и с остальным «контингентом населения нашего города следует быть внимательными и предупредительными и продолжать высоко нести честь нашего-де синего милицейского мундира».
Словом, бывший военком был настоящим пугалом всех городских ментов, включая патрульных и участковых уполномоченных.
Но до чего тесен мир! Ведь это был тот самый юноша студенческого вида с «маузером» на боку, который остановил Мамая с Ленчиком и Гришей, когда они, нагрузившись под завязку золотыми монетами, сбросили остальное золото в озеро Дальний Кабан и направлялись к вокзалу, чтобы любым способом прорываться в Москву.
Дело в том, что военком Терехин был всегда начеку. Именно он заметил группу Мамая на околице деревни Крутовка, когда до полустанка было подать рукой. Терехину бы стоило подумать о собственной жизни и жизнях еще четырех человек из его отряда, оставшихся в живых после боя с каппелевцами. Так нет, революционное сознание взывало к бдительности, вот он и прицепился к трем подозрительным мужчинам, возглавляемым коренастым плосколицым татарином с лысой, как коленка, головой.
– Кто такие? – спросил он, выйдя из лесочка и расстегивая кобуру «маузера». Его ребята взяли винтовки наперевес.
– А вы кто такие есть? – спросил развязного вида парень, нагло уставившись прямо в глаза Терехину.
Терехин представился и попросил предъявить документы. Его ребята подошли ближе и недобро уставились на подозрительную троицу.
– Беженцы мы, – ответил за всех лысый татарин с сильным акцентом. – От белых бежим.
Ой ли? Уж не лазутчики ли это белогвардейского выродка Каппеля?
– Документы, – твердо произнес военком и сдвинул брови к переносице, давая понять, что он, уездный военком, не намерен шутить.