— Помилуйте, Ярослав Кириллыч! — я говорю упавшим голосом. — Да у вас не развито экологическое сознание! Значит Ваш подход заключается в том, что снежного человека надо поймать, убить и анатомировать, только тогда Ярослав Голованов убедится и подтвердит — да, снежный человек существует???
— Вот-вот! — он ответил убежденно. — Любыми путями!
— Ах, Голован Голованыч, слабо вам добраться до снежного человека, все вы видали, везде побывали, а ничего не поняли, — хотела я сказать, да промолчала, и правильно сделала, а то бы страшно жалела — ведь он так внимательно прочитал мою рукопись, сделал пометки, исправления. И потом — повторяю, он был удивительный человек, настоящий корифей, приверженец науки. А я — просто сказочник, любитель философских притч.
Я знаю хорошую историю про одного странника, который к вечеру добрался до незнакомого города. Взошла луна.
— Луна это или солнце? — спросил у него прохожий.
Тот внимательно посмотрел на луну, подумал и произнес:
— Простите, я в этом городе впервые.
Снежный человек стар, как мир, но мы в этом городе впервые. Правильно сказал китайский поэт:
Да, разные чудища живут среди нас — правда, они таятся. К примеру, высунут свою маленькую голову на длинной шее из озера Лох-Несс. А потом снова спрячут — ищи-свищи его.
Но я найду, я думала тогда, лет десять тому назад, в точности как Скотт и Ричард. Я буду бежать рысью на север. Исхожу самые зловещие, дьявольские места на Земле буду мед заваривать в диких чащобах, научусь подражать его крику, стану звать, звать — вслух и про себя, во сне и наяву.
Потом выйду однажды из леса, наклонюсь воды попить из ручья и увижу снежного человека.
Скажу ему:
— Здравствуй, это я.
И он эхом ответит:
— А это я… Я… я…я…
И тогда я ему дам сахара и хлеба.
— Подожди, — сказал Лёня, случайно заметив, что я уезжаю с большим чемоданом. — Ты, конечно, найдешь его, я тебя знаю. Но от сахара у него заболят зубы, от хлеба будет пучить живот. Его могут взять в армию в принудительном порядке, использовать в тяжелой промышленности, бросить восстанавливать сельское хозяйство…
— Это все равно, — говорит он, — что к нам бы пришел таракан: «О, наконец-то я вас нашел! Сколько лет я лазал по трубам!..» А нам-то что?
— Пусть все ищут и не находят друг друга! — воскликнул Леонид. — Только так можно сохранить жизнь на Земле!
Мы легли на дощатые гималайские кровати, покрытые жесткими матрацами, укрылись самыми суровыми одеялами, под которыми мы когда-либо спали, ощутили под головами каменные подушки, и я задула свечу.
Из-за фанерной перегородки сквозь щели просачивался свет от карманного фонаря Скотта и Ричарда и доносились их приглушенные голоса. Они что-то бормотали.
— Наверное, карту читают. Или молитву, — предположил Лёня.
Мы закрыли глаза и долго слушали сквозь стук дождя и порывы ветра осторожные шаги крупных редких реликтовых животных, тихо бредущих по Земле под покровом ночи.
11 глава Здравствуй, камень, вот моя нога!
В пять утра Лёня вскочил и побежал снимать картину «Восход над Гималаями». Включил камеру, усадил Никодима на пенек и — из-за его спины полчаса наблюдал, как появляется над горами солнце, заливая пики и долины лимонным светом. Одновременно он запечатлевал гималайский рассвет на фотоаппарат «Зенит».
Лёня вообще набрал столько аппаратуры, не подумал, что будет тяжело идти, — «Зенит», «Никон», цифровой магнитофон, плюс еще видеокамера. Вот это все практически составляло у него пол багажа. Не считая простого карандаша и блокнотика, куда он записывал свои немногословные стихотворения.
Никодим глядел вдаль, на снега Аннапурны, и трепетал. Как он пойдет туда — такой маленький, слабый, да и как пройти — непонятно, хотя у него в рюкзачке лежала свернутая в рулон карта Непала, предусмотрительно нарисованная Лёней перышком под увеличительным стеклом. Тысяча и одна опасность подстерегала его на этом пути. Пиявки для него как питоны одно неловкое движение — и можно сорваться в пропасть, орлы его могут унести, он может погибнуть! Но Никодим твердо решил дойти до самого снега и посвятить это путешествие своему товарищу — такому же тряпичному человеку Аркадию, которого я смастерила первым, шила его четыре месяца, но потеряла в Москве, в Центральном доме литераторов.
Лёня снимал и снимал, как поднимается солнце, записывал пенье птиц, поющих гимн утру, пока у него не сел аккумулятор.
А надо сказать, хозяин лачуги, в которой мы ночевали, не сознавался, что здесь нет электрического света. Он объяснил туманно, что мы вчера ужинали при керосиновой лампе из-за грозы.
Лёня тоже надеялся на лучшее, на то, что «электрификация всей страны» не обошла высокие Гималаи и тут горит лампочка Ильича! Иначе без подзарядки аккумулятора нам пришлось бы тащить в гору тяжелую, но бесполезную видеоаппаратуру.
— Просто у нас во всем Аннапурново временно вырубили электричество, — успокаивал себя Лёня.
Мы потом в справочнике прочитали: был тут один из Японии, его прозвали «электрический японец». Он им во всем Аннапурново провел электричество! Но горные непальцы эту электростанцию как-то незаметно для себя разломали. Зачем им? Рис они готовят на огне, а вечером зажигают свечи.
Мы позавтракали опять белым рисом без всего и тронулись в путь. Сразу пошел крутой подъем, а потом очень долгий спуск по еще не высохшим от дождя камням. Камни мокрые, скользкие, я поскользнулась, упала и ударилась об острый каменный край. Даже не сразу нам стало понятно — могу ли я двигаться, как ни в чем не бывало?
Встаю, иду дальше, прихрамывая, а Леня:
— Если ты подвернешь или сломаешь ногу, сама будешь виновата, знаешь почему?
— Почему?
— Потому что ты думаешь не о том. И глазеешь по сторонам. Тут надо сосредоточенно идти и говорить каждому камню: «Здравствуй, камень. Вот моя нога»!
В самом деле, у нас на пути каждый камень достоин был и приветствия, и особой благодарности. Эту дорогу лет тридцать назад горные жители под верховодством англичан строили вручную, осторожно и уважительно, подчиняясь рельефу гор.
Она повторяет все изгибы и выступы склона, все его неровности. Иногда по прямой было бы в шесть раз короче, но никогда дорога не идет там, где короче, а только там, где легче.
И до того она гениально проложена, так заботливо: вот тебе большие высокие ступени, если ты исполин и шагаешь семимильными шагами. А если ты маленькая тетечка в красных клетчатых штанах и тебя занесла сюда нелегкая — пожалуйста, сбоку под правую ногу врыт в землю средний камешек, чтобы оттолкнуться. Каждый твой шаг предусмотрен дорогой, каждая непредвиденная опасность. Пороги ревущих водопадов, низвергающиеся с заоблачной вышины? Смело ступай на уложенные по длине шага круглые тяжелые валуны. Горная река, несущая свои снежные воды с высот Аннапурны? От одного берега до другого протянут пускай с виду неказистый, но крепкий и проверенный веками подвесной бамбуковый мост.
Еще кроме каменных спусков и подъемов была упоительная прямая тропа в каньоне, когда справа от тебя высится гора, а слева — фью-у! — обрыв, уносящийся в бесконечность. Невероятное ощущение, когда ты стопой сквозь подошвы чувствуешь, какая живая тут земля.
Дорога это верное дело, то, на что можно положиться. А стоит тебе засомневаться — туда идти или куда? Если две дорожки расходятся? Пожалуйста, указатель: «ЛАНДРУНГ». И стрелочка.
Мы с Лёней шагаем по этой стрелочке, видим — бунгало, а из него нам навстречу выходит гурунг. Это такая горная народность, живущая на южных склонах Аннапурны. Он пожимает Лёне руку, важно затевает беседу:
— Вы русские? А русские разговаривают по-итальянски?
Месяц назад мимо проходил итальянец, он дал гурунгу урок итальянского языка.
— Чему же он вас научил? — я спрашиваю.
— О ривидерчи, Рома!.. — пропел этот полиглот.
— Все?
— Да! — сказал он, добавив: — Синьора!..
— Неплохо, — говорю я. И научила его единственной фразе, которую знала по-итальянски. Один мой приятель привез мне ее из Италии. У него под окнами каждое утро шествовал нищий с целой армией кошек. Тот катил перед собой тачку и вопил на весь Милан: «В Италии! В Америке! В Аргентине! В Испании! Кошки всего мира страдают от недоедания!»
Гурунг был в неописуемом восторге. А мы, отойдя от его дома, обнаружили, что сделали приличный крюк: он нарочно повернул стрелку к себе и провел специальную тропу мимо своего жилища, чтобы со всеми проходящими восходителями разговаривать по-итальянски.
Гурунг был в неописуемом восторге. А мы, отойдя от его дома, обнаружили, что сделали приличный крюк: он нарочно повернул стрелку к себе и провел специальную тропу мимо своего жилища, чтобы со всеми проходящими восходителями разговаривать по-итальянски.
На подходе к Ландрунгу нас ожидала еще одна встреча, о которой заботливо предупреждали авторы справочника. К тебе выходят люди с амбарной книгой и вежливо, но твердо предлагают сделать взнос на развитие школ в Ландрунге. Они раскрывают перед тобой свою книгу, и, боже мой! с кого они только не взимали взносы! Все люди мира были там записаны, их имена, сколько они дали и личная подпись.
— Ты погляди вокруг! — всплеснул руками Лёня. — На эти пики, гребни и отроги! Ну, деревенька на скалах, да, школьники шагают с портфелями, но чтобы с таким размахом стоял вопрос о финансировании народного образования!!! Посмотрим, что нам рекомендует справочник?
Авторы отвечали уклончиво: хотите — давайте, хотите — нет. Мы точно не знаем, куда идут эти деньги.
Я тоже оглядела пики и отроги и сказала:
— Вряд ли тут что-то можно спустить на вино и женщин. А если эти парни действительно собирают на развитие школ, то хороша же я буду как детская писательница, если не дам им ни рупии!..
Теперь наши с Лёней имена тоже вписаны в амбарную книгу Ландрунга. И я верю, что недалеко то время, когда из бамбуковых стен местной школы выйдут сногсшибательно образованные гурунги, истинные светила науки, которые изменят-таки в лучшую сторону этот невежественный мир.
Мы потеряли уйму времени в Ландрунге. Нам предстоял гигантский переход, надо было засветло попасть в Чомронг и там устраиваться на ночевку. Авторы справочника настойчиво рекомендовали не останавливаться в промежуточном лагере на дне ущелья, около бушующей реки. Там человека, загадочно сообщали они, поджидают какие-то ужасы и лишения. Как бы вы ни устали, скорей переправляйтесь через реку и двигайте в гору, не оглядываясь.
Мы походя взглянули на указатель, на нем, кажется, дважды было написано «Чомронг» и стрелки в разные стороны. Не долго думая, мы выбрали одну из них — наудачу — и стали спускаться вниз.
Нам повстречался копченый крестьянин с мотыгой. Лёня спросил:
— Это дорога на Чомронг?
А тот приветливый, радушный:
— Да! Да! — кивает. — Да.
Спускались мы примерно два часа. Не знаю, что труднее, ползти по круче вверх или вот так под рюкзаком по каменным большим ступеням размеренно часами — ТОП — ТОП — ТОП… Я совершенно выбилась из сил. Вся красная, коленки подгибаются. Жара. Кругом ни души.
— Туда ли мы идем? — вдруг произносит Лёня и останавливается. — Я, кажется, — он говорит, — неправильно задал непальцу вопрос.
А снизу поднимается проводник с путешественницей.
— Куда ведет эта дорога, приятель? — правильно спрашивает Лёня.
— Куда бы ни вела эта дорога, — ответил ему на прекрасном английском языке интеллигентный индус из явно дорогого турагентства, — но вам двоим туда не надо!
— Не понял, — сказал Лёня с некоторым вызовом. — Мы держим путь в Чомронг.
— Чомронг — туда! — махнул индус наверх, откуда мы пришли.
— О, только не это!.. — мы простонали оба.
— А тут совсем нельзя? — спросил на всякий случай Лёня.
— Нет, — строго сказал проводник. — Вы старые люди, вы там погибнете.
— Они молодые люди, а не старые. Что ты такое говоришь? — поправила его путешественница-венгерка, возмущенная такой невежливостью.
— Для этой дороги все старые, — ответил индус.[1] — Сейчас там начнется болото, пиявки, крутой подъем. Вы не пройдете. Я в прошлый раз оттуда вытаскивал шведов — всех сплошь в пиявках. Они заблудились и чуть не умерли.
Я подняла голову. Весь этот спуск, где я фактически пала от усталости, лежал передо мной на страшном солнцепеке, но только теперь надо было идти не вниз, а вверх.
Лёня, проводник и венгерка стали подниматься. Я от них резко начала отставать. Каждая ступень требовала от меня каких-то нечеловеческих усилий. Я вся обуглилась от солнца. Время остановилось, бог Махакала знал свое дело туго. Мне показалось, что надо присесть и не двигаться. Тогда станет хорошо, спокойно и больше ничего не нужно. Тем более что питьевая вода осталась у Лёни.
Я села и вынула из неподъемного рюкзака буддийскую чашу.
— О-оммм!.. — запела она у меня на ладони. — О-оммм! И неземное уже окружающее пространство ответило ей, резонируя:
— О-оммм!..
Фиолетовые круги поплыли у меня перед глазами. В ушах зазвенели колокольчики. Кто это завис надо мною — Кала Бхайрава? Архангел Михаил? Мой муж Лёня? Кто бы он ни был, он забирает рюкзак, буддийскую чашу, а мне сует в руки бутылку с водой.
— Тебе осталось ровно пять ступеней! — он говорит. — Вставай, не валяй дурака, ты что, нас не видишь? Вон мы сидим под тентом, пьем чай.
Над нами двойной указатель. На стрелке в одну сторону написано «Чомронг». В другую, куда мы спускались, — «Гандрунг»!
— Тебе, Лёня, что Чомронг, что Гандрунг… — Я бормочу, улегшись на скамейке, закрыв глаза, протянув ноги, скрестив руки на груди. — А это две большие разницы!
— Надо бы отдать этим отчаянным русским нашу подробную карту, — с тревогой говорит венгерке индус. — Мне прямо страшно отходить от них далеко. Вот что значит настоящая группа риска.
— Ваша жена немедленно должна выпить витамин С! — волнуется венгерка.
— У нас с женой нету витаминов! — печально говорит Лёня. — Зато есть крем от ожогов «Спасатель». Тесть Лев Борисыч купил в Лавке Жизни перед отъездом. Возьмите помажьтесь, а то у вас руки в волдырях.
Растроганная венгерка отсыпала нам немного аскорбинки.
— Добрые, добрые мадьяры!.. И многомудрые индусы!.. — Лёня долго махал им вслед шейным платком. Те возвращались из своего похода. Мы Же, едва придя в себя от постигшей нас катастрофы, двинулись вперед.
12 глава «Земля Санникова»
Теперь мы шли низом по дну глубочайшего ущелья вдоль бурной и полноводной реки. Она так оглушающе бурлила, что если я немного отставала, то Лёня уже не слышал моего крика.
Горы громоздились над нами, поросшие лиственницей, бамбуком, доисторически огромными листьями папоротника. Иногда этот папоротник начинал зловеще колыхаться, и мы испуганно смотрели, окаменев, потому что оттуда мог выйти вообще кто угодно — без исключения. Пасмурно, сыро, воздух наполнен водной пылью кипящей реки и водопадов.
— Просто Земля Санникова, — Лёня скинул рюкзак, снял рубашку и стал плескаться у водопада. Он брызгал себе подмышки и вскрикивал:
— Ой, как хорошо! Я уральский шерпа!
А я зашла в куст пописать.
Но в эту минуту я не была безмятежна. Нет, озабоченно я озиралась вокруг, нутром чуя: в притихшем лесу таится какая-то ужасная опасность.
Вдруг вся трава вокруг меня зашевелилась, из ярко-зеленой медленно превращаясь в черную. И тут я увидела, что со всех сторон ко мне ползут пиявки. Я как-то сразу их узнала, хотя до этого никогда не встречала. Стремительные, легкие, тонкие, они двигались организованно и молниеносно взяли меня в круг.
Я закричала и громадными прыжками выскочила из кустов на дорогу. Рюкзак у меня упал, что-то зазвенело, ключи от квартиры, кольца, какие-то драгоценные для меня вещи я потеряла там безвозвратно. Лёня спас только поющую чашу, и то на бегу. Потом долго палкой сбрасывал пиявку с кроссовки.
Мы уже знали: нельзя хватать пиявку рукой. Даже если она в тебя вцепилась. Во-первых, у них очень сильные присоски. Ты отодрал ее от ноги, она тут же вопьется в руку. Снимаешь с одной руки — она приклеится на другую. И так до тех пор, пока не сообразишь подцепить ее камешком или щепочкой. А ноги-то у тебя оставались без присмотра! Все, будь уверен, враг не дремлет.
Сначала она столь тонка, что запросто проникает через малейшие отверстия на одежде: дырочка для шнурков башмака служит ей распахнутой дверью. Говорят, они пробираются даже через новехонькие, без единой дырки, прочнейшие капроновые носки.
Пиявки не ядовиты, укус их безболезнен. Но именно поэтому, — предупреждал нас в Покхаре один бывалый поляк, — ты их совершенно не чувствуешь, даже не подозреваешь об их присутствии, пока не разденешься. Глядь, на тебе повсюду ОНИ — могучие уже, расправившие плечи. Причем эти ребята за тебя так крепко держатся, что действовать остается огнем и мечом в прямом смысле слова: их надо или прижигать, или соскребать ножом.
Вовремя приструнить пиявку можно только солью — пиявка не переносит, когда на нее попадает хотя бы кристалл соли.
— Сейчас мы им покажем, где раки зимуют! — отчаянно бормотал Лёня, безуспешно пытаясь отрыть в рюкзаке наш заветный мешочек.