— Там впереди голосуют, — сказал водитель. — Наши… Раненый… И женщина-офицер…
Ближе к водителю сидел полковник-внутривойсковик. Он с кряхтением приподнялся, чтобы выглянуть сквозь грязное ветровое стекло поверх передних сидений.
— Посади… — махнул рукой и повернулся к фанерному столу, изображающему зеленое сукно.
Автобус затормозил. Лязгнула открываемая дверь. Невольно все мы посмотрели на новых пассажиров. Высокая женщина с погонами старшего лейтенанта помогла зайти в салон лейтенанту с перевязанной головой. Из-под окровавленных бинтов выглядывала только нижняя часть лица, заросшего густой черной бородой. В боевых частях в связи с обстоятельствами в последнее время стало модным вообще не бриться. У тех, кто имел привычку быстро обрастать, борода вырастала стремительно.
— Здравия желаю, — со странным, не южным акцентом сказала старший лейтенант устало и внимательно осмотрела всех пассажиров. — До поворота на Знаменское подбросите?
— Конечно. Проходите, проходите… — генштабист даже поднялся, чтобы помочь лейтенанту войти, но оба уже и так зашли в салон.
Полковник-внутривойсковик воспользовался паузой в игре и забрался в свой необъятный портфель. Снова появились на свет божий бутерброды с копченой осетриной. Очень аппетитно пахнущие бутерброды. По одному каждому из нас — и меня не забыл уважить, и еще пару новым пассажирам. Полковник даже гостеприимно приподнялся, чтобы протянуть угощение, но замер, когда увидел, как одновременно уставились на нас черными хищными отверстиями два автоматных ствола и сухо щелкнули опускаемые предохранители. Женщина во второй руке держала пистолет, направив его на водителя, а «раненый» свободной рукой сорвал с головы повязку, обнажив откровенное кавказское лицо. Без единого признака ранения.
— Устали в дороге? Теперь почти приехали, — сказал лейтенант с ужасным и, похоже, умышленным акцентом. — Предупреждать, козлы, не буду, стреляю при малейшем движении…
— Вперед, — приказала женщина водителю. — Через два километра свернешь налево. Я покажу. И без фокусов, а то Малакбек нервный. Сначала пристрелит, потом подумает о необходимости.
Тишина держалась всего несколько секунд.
— Но в карты-то нам играть не запрещено? — со смешком нарушил ее полковник Сапрыкин, сохранивший полную невозмутимость. Молодец, хорошо держится. Малакбек растерялся и не знал, что сказать. Его напарница в это время что-то объясняла водителю, не опуская пистолет и не прочувствовав ситуацию.
Сумка и автомат лежат у полковника за спиной и под рукой у меня. А сам он — слегка насмешливый и удивительно спокойный, чуть ли не высокомерный — психологически просчитал момент верно. Неторопливо, чтобы не спровоцировать выстрел, достал из кармана стопку долларов и положил ее на стол. Даже в этом полковник показал себя идеальным картежником. Он и доллары выравнивает, как карточную колоду — один к одному.
Вид денег толкнул бандита вперед не хуже, чем маневровый тепловоз толкает вагоны. Мне даже показалось, что кто-то третий дал этому парню доброго пинка на манер тех, которыми меня угощал Джамшет. Но это сработал инстинкт самого заурядного и примитивного грабителя, привыкшего брать все, что попало на глаза. Он просто не мог не протянуться за деньгами, это было выше его сил — привычка давно вошла в кровь и только вместе с кровью, оставившей тело, могла оставить и его вороватую душу.
Я просчитал ситуацию так же, как хладнокровный Сапрыкин. Бандит в узком проходе закрыл видимость женщине. И приблизился на опасную для себя дистанцию. Подвела его жадность. Алексей Васильевич ухватил Малакбека за руку и дернул на себя, генштабист одновременно схватился за уже стреляющий автомат, направляя ствол в пол, а я схватил автомат полковника.
Женщина наконец сообразила, что происходит, и профессионально дала короткую очередь во внутривойсковика, стоящего к ней ближе других и все еще растерянно держащего в протянутой руке бутерброды. Получилось так, что внутривойсковик в это время закрывал нас своим телом. А я уже успел опустить предохранитель и передернуть затвор. Но для ответной очереди мне надо было приподнять автомат из-за спинки сиденья. Действие казалось замедленным. Я вставал и одновременно поднимал оружие, а женщина наводила свое на меня. Выстрелили мы одновременно…
10
Где-то недалеко лязгала гусеницами по асфальту БМП. И не одна. Похоже, шла колонна. А рядом раздавался тонкий звякающий звук, определить который я не сумел. Он первоначально и разбудил меня. Потом повторился.
— Оставьте ему на память…
Голос низкий и хриплый, с явным акцентом. Очень уверенный в себе голос. Таким голосом кавказские полевые командиры разговаривают. Они привыкли повелевать и властвовать.
Этот акцент сразу напомнил что-то страшное, что произошло в автобусе. Попытка захватить нас. А дальше что? Захватили? Вывезли куда-то? Акцент… Где я? Что с остальными? Мы опять у бандитов? Все вместе?
Тогда что и кому оставить на память? Мне?
— За температурой следите. Такого еще на моей памяти не было… Вообще уникальный случай… В историю мировой медицины войдет…
О чем или о ком они говорят?
Я попытался открыть глаза. Вокруг все оказалось белым-бело. И при этом неестественно ярким. Сначала подумал даже, что голова у меня забинтована и я вижу перед глазами бинты. Но даже в глубокой яме мутного сознания я сумел не сообразить, а понять, что при забинтованной голове я должен видеть одну лишь темноту. Так было, когда я забинтовывал голову для встречи с журналистами. Один глаз видел происходящее, а второй смотрел именно в темноту.
Где я? Что со мной? Где бандиты?
Автомат… У меня в руках был автомат…
Тени… Стали появляться тени. Где-то далеко-далеко, высоко-высоко… Это похоже на тучи. Они плавали по небу и говорили.
Тучи говорили? Бред.
Я осознал вдруг, что совершенно пьян. Абсолютно пьян. Пьян до никакого состояния. И потому никого не вижу и ничего не ощущаю. Только неуютная неустроенность в грудной клетке. Должно быть, лежу неудобно.
— Когда он в сознание придет, позовите меня.
Я попробовал пошевелиться. Боль стала сильнее. Она пошла по нарастающей вверх. Круто, как взмывающий со взлетной полосы истребитель. Захотелось самому завыть истребителем, но воздуха в сдавленной груди не хватило даже на слабый стон.
Вся грудь сдавлена. Как под гусеницами танка лежу. Правда, я под танк по какому-то недоразумению никогда не попадал, тем не менее мог представить себе это ощущение. Дышать трудно… Невозможно дышать. Я задыхался от нехватки воздуха…
— Искусственную вентиляцию легких делать? — спросил женский голос.
— Обязательно.
Какая-то подлая змея старалась забраться мне в рот. Змеям зимой спать положено. В тепле спать. Вот она и ищет, где теплее. В рот лезет. Я стиснул зубы, чтобы не пустить змею. Неприятно, что она такая холодная. Даже зубы ломит. Но что-то мои зубы разжало, и змея пролезла между челюстями. Но дальше забираться не стала. Пропустив голову, я вцепился ей зубами в шею. Змея зашипела у меня во рту. Задышала громко. Не ушами, а каким-то тактильным ощущением я услышал ее дыхание.
Но теперь истребитель из-под танка взмыл в небо. Стало легче. Кончились перегрузки. Ушли куда-то тени, снова все стало белым-бело… А я парил в воздухе, не ощущая веса собственного тела, вообще ничего не ощущая, кроме боли, но она вдруг показалась привычной и уже не толкала, не заставляла что-то делать. Не заставляла даже стремиться к избавлению от нее.
Тени-облака в небе надо мной плавали, покачивались и разговаривали. И пусть. Я не хочу сейчас белого-белого солнца. От него больно глазам, оно заставляет напрягаться.
— Анестезия проходит…
— Минут через двадцать или в сознание придет, или сразу уснет. Следите за ним.
«Или умрет…» — подумал я, не соображая, о ком идет разговор. Это я так пошутил.
Привычка шутить даже в самых скверных ситуациях мне уже много раз неприятности доставляла. Сейчас обошлось. Мой голос никто не услышал…
* * *Я проснулся. Не в себя пришел, а именно проснулся. И сразу выплюнул или вытолкнул изо рта притихшую уже змею. Открыл глаза и сразу понял, где нахожусь. И змею сумел рассмотреть. Это какая-то трубка с нагубником. Госпитальная палата. И я весь в бинтах. Зря, что ли, старался недавно перед зеркалом, когда готовился к встрече с журналистами? Наверное, интуитивно репетировал.
— Медсестру позовите, — парень помоложе меня с перевязанной рукой всматривался в мое лицо. — Он проснулся.
Заскрипела дверь. Кто-то вышел.
— Привет, — сказал я и сам удивился своему хриплому голосу и слабости языка. Вся глотка пересохла, казалось, покрылась трещинами, как глиняное дно озера, из которого ушла вода. — Попрошу сразу запомнить, что я не родственник адмирала.
— Медсестру позовите, — парень помоложе меня с перевязанной рукой всматривался в мое лицо. — Он проснулся.
Заскрипела дверь. Кто-то вышел.
— Привет, — сказал я и сам удивился своему хриплому голосу и слабости языка. Вся глотка пересохла, казалось, покрылась трещинами, как глиняное дно озера, из которого ушла вода. — Попрошу сразу запомнить, что я не родственник адмирала.
— Бредит… — раздался голос сбоку.
— И в карты я сегодня не играю, — добавил я.
— Ты о чем, браток? — солдат с перевязанной рукой наклонился надо мной.
Я улыбнулся. И попытался пошевелиться. Снова пришла боль. Огненная, жгучая…
— Лежи уж… Тебе нельзя вставать.
— Где я?
— В послеоперационной…
— А ты кто?
— Посадили около тебя дежурить. Я выздоравливающий. Приказали смотреть, как ты в сознание придешь… Сейчас медсестру позовут. Они тут все вокруг тебя носятся. Говорят, ты какой-то мировой рекордсмен…
Бинты сковывали меня прочно. Тяжесть в груди казалась такой, словно это и не бинты вовсе, а пара бронежилетов с полной укомплектованной «разгрузкой». Ну, и, слава богу, что не под гусеницами танка лежу. Бронежилеты я как-нибудь выдержу. Поднатужусь, и выдержу.
Снова заскрипела дверь. Мне не было видно ее, но такой противный звук может издавать только старая и раздолбанная дверь. Впрочем, в этом здании только такая дверь и должна быть. Я вижу потолок в трещинах на желтой от времени побелке, обвалившуюся штукатурку в углу. Старое здание. Госпиталь.
— Где я?
— Я же говорю, в послеоперационной палате.
— Это я понял. Город какой?
— Моздок.
— Добрались, значит…
Глаза закрывались снова, но сухость во рту уже стала невыносимой. Еще минута, и трещины превратятся в пропасти. И голова расколется изнутри, словно она вылеплена из необожженной глины.
— Пить дай…
— Сейчас, сынок, сейчас… — пожилая медсестра склонилась надо мной. В глаза заглядывает. Внимательно, словно пытается узнать. Не надо меня узнавать. Не надо смотреть так внимательно и так долго. Пить дайте!
— Пить…
Она приподняла мне голову — больно! — и попыталась влить в рот воду из стакана. Трудно глотать. Один глоток. Два. Три. И не могу больше. Закрываются глаза. Убираю вбок голову от стакана. Трудно голову убрать. Через боль это делаю.
— Сейчас врач придет, осмотрит тебя.
Я пытался продышаться. Очень тяжело дышится. Такое впечатление, что воздух в комнате полностью разрежен. Я его глотаю, но не могу найти в нем кислорода. Не могу наполнить свои легкие самым необходимым для жизни.
— Передохни чуток, передохни, сынок…
Снова открываю глаза.
— Врач кто?
— Магомет Алиевич.
— Чечен? — Я вспомнил голос с акцентом, который слышал недавно.
— Нет, не чечен, — насмешливо ответил этот голос. Уже пришел, словно стоял за дверью и ждал моего пробуждения. — Я балкарец. Хирург Магомет Алиевич Муртазаев.
— Алимхан Муртазаев… — вспомнил вдруг я.
— Нет, я не Алимхан. Алимхан чеченец. А я балкарец, — хирург рассмеялся.
Бородатое, как у типичного боевика, лицо склонилось надо мной. Муртазаев тоже смотрел глаза в глаза. Смотрел внимательно, словно пытался узнать или прочитать в них что-то. Он был такой же высокий, как Алимхан. И борода похожая. И голос похож. Но я не мог напрячь зрение, чтобы сфокусировать взгляд, и видел его лицо слегка расплывчато. Только глаза, которые смотрели в мои глаза. Глаза мне было видно почему-то почти хорошо.
— А ты знаком с Алимханом Муртазаевым? Он, кстати, тоже хирург. Был когда-то…
— Я был в плену.
— Бежал?
— Выиграл.
— Что-что?
— В карты свободу выиграл…
— Бредит… — опять голос сбоку.
— И четверых солдат выиграл. А майора проиграл.
Голос мой слаб, и слова невнятны. Но меня слышат и понимают. Врач прощупал пульс. Я этого не почувствовал, только увидел, как он взял мою руку в свою. А рука словно онемела. Не было сил ею шевельнуть.
— Отдыхай, герой… Мы тебя подправим, и в музей выставим, как удивительный экспонат… Ты теперь на всю страну прославишься. А то и на весь мир…
Он протянул руку куда-то в сторону, взял с тумбочки металлическую тарелку и чем-то погромыхал в ней. Это был как раз тот звук, от которого я в первый раз проснулся.
— Я из тебя девять пуль вытащил. Понимаешь? Девять пуль. Человеку одной хватает, а тебе девять досталось. И ни один жизненно важный орган не задет. Повезло тебе. Вообще-то такого не бывает. Обычно после девяти пуль сразу умирают. Кто-то с любовью в тебя очередь выпустил.
— Женщина… — сказал я.
— Женщина? — переспросил хирург.
— А я в нее… — вдруг все вспомнил я. — Со мной вместе не привозили? Женщину в форме старшего лейтенанта. И с ней бандит в лейтенантской форме. И наш полковник…
— Ваш полковник через стену лежит. А женщина — эстонка в форме старшего лейтенанта, наверное, в морге. Она тебе так не понравилась, как ты ей… Уложил ты ее, браток…
Я хотел спросить, что с полковником, но глаза сами собой закрылись. Я еще слышал, как разговаривал Магомет Алиевич с пожилой медсестрой, называя ее Валей, давал ей указания, но смысл слов не доходил до меня…
* * *В следующий раз я проснулся уже ночью. Вернее, не сам проснулся — меня разбудили. Кровать была на колесах, и ее просто вывозили из палаты. Скрип старой двери в состоянии поднять на ноги даже препарированное население целого морга. Я открыл глаза, не понимая, что происходит.
— Куда? — спросил я небритого парня с перевязанной рукой. Кажется, это уже был другой парень. Он тянул заднюю стенку кровати на себя, и глаза мои видели только его.
— Выздоравливаешь… — вяло ответил «такелажник». — Может быть, и жить будешь.
Я в самом деле чувствовал себя гораздо лучше, нежели накануне. Отоспался, отлежался, вроде даже силы появились. Дышалось еще не в полную грудь, но значительно легче. Танки, кажется, на моих ребрах больше маневры не устраивали. И воздух уже не казался таким разреженным. Я даже взялся обеими руками за раму кровати, чтобы при движении не сильно качало. А ведь совсем недавно я не чувствовал руку, когда врач пытался проверить мне пульс.
— Раненых много привезли. Сейчас оперируют, — добавил голос у меня из-за головы.
— Тебя куда-то в другую палату переводят.
— Откуда раненые? — поинтересовался я.
— С гор. Боевики из окружения прорваться пытались. Их десантура не пустила.
— А мотопехота? — из плена мы вышли в расположение как раз мотопехоты.
— И эти тоже есть.
— А спецназ ГРУ?
— Не знаю. Может, и есть…
Так, может, со своими опять встречусь. С прапором Василенко. Обыграть бы его на полный запас его личных штанов, да это бесполезно — он с голой задницей не останется, новые себе наворует. К тому же кладовщик держится подальше от мест, где пули летают по девять штук на человека. Но может, и еще кто-то из знакомых парней сюда попал. Наш отряд тоже в горах стоит. Держит под контролем основные высоты и не дает боевикам выйти к грузинской границе. Не дай им бог сюда попасть, но если уж угораздило, то вместе веселее.
— В какую его? — спросил «грузчик» у медсестры, которую мне не было видно.
— Ой, и не знаю… Некуда ставить. Давайте в офицерскую… Все-таки контрактник…
Медсестра уже другая.
Снова заскрипела дверь. Похоже, голоса всех дверей в этом госпитале одинаковые. И меня, не успев досыта накатать по коридору, перекатили вместе с кроватью через порог. Кровать дребезжала, и это дребезжание передалось мне — проснулась боль в теле. Когда вывозили из послеоперационной палаты, удара не было. Очевидно, там порога или совсем нет, или он очень низкий. Здесь такие мелочи мало кого заботили.
— Вот сюда, между этих кроватей.
Меня устроили чуть не посредине палаты. Тут же принесли тумбочку.
— Солдатика к вам присоседю, — тихо сказала медсестра извиняющимся тоном.
Очевидно, проснулся кто-то из офицеров. — Послеоперационный. В солдатских палатах мест нет. С гор все везут и везут новых. Когда только поезд будет?..
Поездами отправляют раненых в глубь страны. Это даже я, спустившийся с перевала, знаю по слухам. А некоторых и самолетом. На самолет мне рассчитывать не приходится, рылом не вышел. Если повезут, то только поездом. Хоть бы дольше его не было, чтобы не таскали и не трясли. Отлежаться хочется и в себя прийти.
* * *Утром я спал долго. Честно говоря, проспал бы еще дольше — если есть возможность, я никогда себе в таком удовольствии не отказываю, — но слишком засосало внутри. Мне приснилось, что я сижу в ресторане за еще не накрытым столом. Вокруг снуют сутулые от услужливости официанты, носят на подносах все, что душа пожелает. А меня стороной обходят. Я смотрю на официантов, и скатерть на моем столе промокает — слюни лужами пускаю.