– Филлипс, у меня из спины не течет кровь?
– Насколько я вижу, сэр, нет.
– Какая-то веревка хлестнула меня по голове и плечам, и я потерял сознание. Меня словно распороли до самых костей.
– А! – весьма добродушно сказал он. – Вас хлестнуло концом – у нас это называется «отведать линька». Матросы все до последнего такое испробовали – не по спине, так по корме, уж извините, сэр. Отделаетесь самое большее синяками.
– А что у нас стряслось?
– Когда, сэр?
– Ну как же – сломанные мачты, моя голова!
И Филлипс мне поведал.
«Нам не было ходу». Мне не было ходу, тебе не было ходу, ему не было ходу, никому не было ходу.
Помню, как матушка рассказывала прислуге: «…и когда я услышала, сколько это создание хочет за отрез, пусть даже весьма необычной ткани, я поняла, что ходу мне не будет». Ах, милая матушка! Она позволила мне отправиться на континент во время последнего перемирия с условием, чтобы на корабле я «не подходил слишком близко к ограде»! И что у нас за язык, сколь он разнообразен, сколь прям в своей околичности, сколь часто, хотя и ненамеренно, иносказателен! Я припомнил свои юные годы: неловкие попытки перевести английские стихи на латынь или греческий, необходимость подыскать простое выражение, которое передало бы смысл, вложенный английским поэтом в блестяще затемненные метафоры. Из всех занятий человеческих мы выбрали покорение морей, дабы вновь и вновь черпать отсюда фигуры речи. «Сесть на мель», «отдать концы», «держать нос по ветру», «на всех парусах», «тихая гавань», «сняться с якоря», «меня штормит», «большому кораблю – большое плавание», – Господи, да подобными результатами воздействия на наш язык мореходного ремесла можно заполнить целую книгу! И вот он – источник еще одной метафоры! Нам – нашему кораблю – не было ходу.
Лежа в койке, я представлял себе картину произошедшего. Деверель улизнул вниз – перехватить глоточек – и оставил управлять кораблем полоумного Виллиса. Господь милосердный, когда я об этом подумал, моя голова сызнова затрещала. «Страна едва не понесла тяжкую утрату. Я мог утонуть!» – сказал я себе, пытаясь смотреть на происходящее с усмешкой.
Итак, Виллис стоял на вахте, ветер сменился, налетел шквал, загуляли и вспенились волны, вода невидимыми руками застучала в подветренную скулу. Двое малых, стоявших у рулевого колеса, переводили взгляд с компаса на дрожащую шкаторину плохо натянутого грота; они наверняка искали Девереля, но видели только Виллиса, который сам стоял с отвисшей челюстью. Они надеялись на появление кого-то из старших, но никого не было. Рулевые могли бы налечь на штурвал, чтобы выправить судно, но, наверное, побоялись, что паруса не возьмут ветер, и не стали ничего делать – ведь Виллис приказывать опасался; шквал ударил в паруса не с той стороны, они натянулись и намертво застопорили ход. Ветер потащил корабль назад, по-прежнему задувая в паруса с обратной стороны; нас стало кренить, вода полилась через фальшборт, а руль заработал наоборот!
Пока команда исправляла то, что натворили Деверель и Виллис, оставив судно на несколько секунд без внимания, я лежал и дожидался, чтобы в голове у меня перестала стучать кровь, что в конце концов частично и произошло, но лишь тогда, когда настало время ложиться спать. Последнее, о чем я подумал, прежде чем уснуть – какой бесценный жизненный опыт заключается для меня отныне в простой фразе «нет ходу»!
(3)
Против ожидания, улегшись в койку, я был вынужден там и оставаться – не час и не два, но дни и ночи. Саммерс порой приносил мне новости о положении дел. Нас с ужасной неотвратимостью тащило в полосу штиля. Если наша посудина даже с исправным такелажем едва могла маневрировать против ветра, то в теперешнем состоянии она была попросту беспомощна. Теперь мы уже не могли поднять все паруса, как прежде. «В фок-мачте образовалась трещина», – пояснил Саммерс. Уменьшение парусности нивелирует эффект от чистки днища, которую Саммерс сможет произвести, чтобы убрать бахрому из водорослей, облепившую днище по самую ватерлинию. Вот вам происхождение еще одной метафоры – нас «тормозит».
Целых три дня я покидал койку только для отправления самых насущных потребностей. Наконец едва ковыляющий Эдмунд появился на шкафуте. Мы сызнова, как оказалось, попали в жаркую, недвижную и туманную пустыню. Не было видно даже бушприта, а если я и видел верхушки мачт, так лишь потому, что они стали ниже, чем полагается. Саммерс объявил мне, что установка новых стеньг – дело весьма обременительное, требующее как большого количества древесины из корабельных запасов, так и множества рабочих рук. А судно меж тем беспомощно.
Рассвет четвертого дня застал меня почти здоровым, а вскоре последовали события, вытеснившие из моей головы все мысли о болезни. Я был разбужен Филлипсом и сварливо велел ему убираться, хотя он уже наливал воду в парусиновый таз. Спертый воздух казался теплым и влажным как вода. Вынырнув из полузабытья, с тоской я припомнил самые серые и мокрые зимние дни: дождь, град, снег, изморось – все что угодно, лишь бы не это нудное однообразие.
Если быть откровенным, то крик вдалеке послышался как раз тогда, когда я пытался изобрести хоть какую-нибудь причину не подниматься с койки. Слов было не разобрать, но кричали как будто не на палубе. Более того, вслед за этим сверху раздался громкий возглас и ответ откуда-то издалека. С мостика прогремел грозный рык капитана Андерсона, пребывающего в привычном воинственном расположении духа. Обстановка явно менялась, а перемены были только к лучшему. Возможно, задул ветер! С некоторым усилием я выбрался из койки, натянул панталоны и рубашку, и тут послышался необычный гам среди пассажиров, столпившихся в коридоре. Я втиснул себя в сюртук. Деверель, торопливо постучав, распахнул дверь моей каюты. То был уже не напряженный и замкнутый человек, пожираемый внутренним огнем стыда и обиды! Глаза у него сверкали, лицо его, весь вид выражал радость и оживление. К моему изумлению, в левой руке он держал саблю.
– Тальбот, старина! Боже мой! Наконец-то мои беды позади! Пойдемте!
– Я как раз намеревался выйти. Что происходит?
– Как, дружище, вы разве не слышали! Корабль!
– Проклятие! Будем надеяться, английский.
– Где же ваш боевой дух?! Мы разглядели бом-брамсели – белоснежные, как дамский платочек! Это враг, никаких сомнений[53]!
– А Саммерс уверял – французы полностью разбиты.
– Ах, вон что! Но речь ведь не о боевых действиях флота. Один корабль… Бони мог послать быстроходное судно нам наперехват: лягушатники ли, янки или голландцы – не имеет значения… Кровавый бой спишет все долги… Счастлив в любви и войне! – таков ваш славный Джек!
– Это спасет вашу карьеру, Деверель, и я рад за вас, но что касается меня, – черт бы побрал всех французов!
Лейтенант не дождался моих последних слов; должен признать, они прозвучали отнюдь не героически. Но ведь я только что покинул койку, едва исцелился от головной боли… Право же, человек, который в такой момент немедленно начнет действовать как герой, – настоящий адмирал Нельсон. Так или иначе, я собрался с силами и отправился на шкафут. Пассажиры столпились или, лучше сказать, сбились в кучу у входа на шканцы. Таким же образом у среза полубака собрались переселенцы. Во всем мироздании, уменьшенном туманом до небольшой части нашего корабля, царила тишина. Саммерс стоял на шканцах вместе с Камбершамом. Капитан Андерсон перегнулся через перила полуюта и слушал Камбершама, говорившего голосом, который у него считался умеренным:
– Он – настоящий дурень, сэр, и не может правильно распознать направление. Я послал наверх Тейлора с приказом ничего не говорить, а только указать на судно, если он его увидит.
– А нет признаков, что они нас обнаружили?
– Нет, сэр. И поскольку у нас не хватает двух стеньг, есть возможность остаться незамеченными.
– «Остаться незамеченными», мистер Камбершам? Мне не нравится это выражение. Я не собираюсь проходить незамеченным, сэр! Если мы сблизимся, и окажется, что перед нами враг, я намерен сразиться.
– Разумеется, сэр.
– Мистер Саммерс, с каждого борта у нас по шесть больших пушек. Хватит ли у нас надежных людей для орудийной обслуги?
– Нет, сэр, разве что на один борт, да и то, если не спустим шлюпки с кормы и носа, и еще кто-то должен отражать атакующих, если враг пойдет на абордаж. Абордажную сеть уже поднимают. Что касается остального – ждем сигнала Тейлора.
Тейлор виднелся наверху, в тумане. Он крепко держался за совершенно неописуемую мешанину из всякой всячины на самом верху грот-мачты. Капитан Андерсон щурил глаза, глядя в нактоуз.
– Юго-восток, полагаю.
– Простите, сэр, тут мистер Тейлор указывает скорее на восток.
– Спускайте шлюпки, Саммерс. Разверните судно. Если двинемся на северо-запад, у нас будет время подготовиться.
– Не уверен, сэр.
– Ситуация изменится при малейшей ряби. Нет, мистер Саммерс, разворачивайте судно.
– Есть, сэр. Лейтенант Деверель!
Последовали быстрые и частые приказы. Я не понимал и десятой части. Дамам объяснили, как пройти на нижнюю палубу, и велели приготовиться к спуску туда по первому же требованию. Дамы остались на удивление спокойны. Мисс Грэнхем, казалось, готова была оттолкнуть противника своим суровым взглядом. Мистер Преттимен, известный республиканец, если вовсе не якобинец, принял вид язвительного негодования, которое наверняка проистекало от абсолютного недоумения по поводу того, какую ему до́лжно занять позицию. Не будь я раздражен и озабочен угрозой непоправимо быстрого завершения карьеры мистера Тальбота, с удовольствием предложил бы ему поставить вопрос на голосование. Но никто не разговаривал. Все стояли молча, затем по общему согласию двинулись толпой в пассажирский салон, где, как я с интересом заметил, не отказались выпить – как до трапезы, так и во время нее. Я постарался преодолеть слабость и возобновляющуюся то и дело боль, дабы поднять дух общества, объявив, что раз уж два корабля в океане находят друг друга по необходимости путем исключительных и величайших трудов, то нет абсолютно никаких перспектив столкновения случайного. «Ежели столкнемся, что ж, дадим бой!» – сказал я и поднял бокал за победу. Но никогда еще не доводилось мне видеть более печального и менее воинственного собрания.
Ничего не произошло, только тщедушный мистер Пайк бросил нож и вилку и разразился слезами.
– Мои дети, о, мои дети! Милая Арабелла! Бедняжка Фиби!
Его супруга положила руку ему на плечо, пытаясь утешить. Я заговорил с ним напрямик, как мужчина с мужчиной:
– Полно, Пайк, не трусьте! Мы попали в переделку и должны показать себя с лучшей стороны. А что касается ваших дочерей, не беспокойтесь – они для французов слишком малы!
Последнее замечание мое получилось неудачно двусмысленным. Миссис Пайк шумно разрыдалась. Зенобия и миссис Брокльбанк одновременно хихикнули. Мисс Грэнхем отложила нож и вилку и вперила в меня каменный взгляд:
– Мистер Тальбот, вы превзошли самого себя.
– Я всего лишь имел в виду…
Но тут заговорил Преттимен:
– Не верьте вы всем этим россказням касательно поведения французов, сэр. Они столь же цивилизованная нация, как и мы. Нам следует ожидать от них не меньшего, а то и большего и великодушия, и благородства, чем выказали бы на их месте мы сами.
– Стало быть, нам стоять как овцам и ждать? Мистер Боулс, вы, полагаю, знаете законы?
– Я помощник поверенного, сэр.
– Можем ли мы, гражданские лица, не сражаться?
– Я обдумывал этот вопрос. Пассажиры иногда, как говорится, «встают к орудию», что означает, однако, что они помогают тянуть канаты. Мы можем взывать к великодушию врага, но будучи замечены на палубе со шпагой или пистолетом в руке, мы тем самым позволяем по закону перерезать нам глотки.
– Вы говорите столь бесстрастно, я бы даже сказал, равнодушно…
– Есть выход, сэр. Я это тоже обдумывал. Пассажиры могут записаться на службу, принять присягу, их внесут в корабельный журнал, или как там. Не знаю только как в подобном случае будет обстоять дело с жалованьем.
Я, однако, заметил, что у него слегка дрожат руки.
– Выпейте со мной стаканчик, мистер Боулс! Вы объяснили нам, в чем заключается наш долг.
Мисс Грэнхем это понравилось, и она улыбнулась холодной улыбкой Минервы:
– Благородное решение, мистер Тальбот. Думаю, все дамы согласятся, если я скажу, что теперь мы чувствуем себя в большей безопасности.
Раздался одобрительный шум, кое-где смех. Ее жених, комический Преттимен, начал вещать с пылкостью, происходящей в нем от увлеченности вопросами государственного управления.
– Нет, нет, нет! При всем уважении, мисс Грэнхем, – мистер Тальбот, как вы можете говорить о том, чтобы записаться добровольцем, если не знаете, какой нас ждет враг? Предположим, чужой корабль – посланец не тирана, но, напротив, того, кто сбросил иго и теперь сам служит свободе? Предположим, что он из Соединенных Штатов Америки?
– И что с того? – возразил я. – Мы воюем с Америкой.
Это заставило философа замереть с открытым ртом. Вокруг возбужденно загомонили.
– Вы запишетесь добровольцем, мистер Боулс?
– При определенных условиях, мистер Тальбот.
– Должен признаться, перспектива иметь дело с янки возбуждает меня куда меньше, чем сражение с французами. В конце концов – какого черта! – янки ведь свои люди! Даже отъявленный негодяй Поль Джонс[54] имел у себя на борту больше англичан, чем американцев!
– А голландцы?
– Да пусть явятся хоть все! Дадим им отличный бой. Вы, мистер Боулс, сможете проливать кровь, при условии, что все будет оформлено по закону. Мистер Преттимен окажет нам поддержку против французов, голландцев, пиратов или даже работорговцев, но пощадит любого американца, у которого хватит безрассудства оказаться у него на пути.
При этом, как я и надеялся, смех возобновился. Внезапно его прервали, причем совершенно неожиданным образом. Тщедушный Пайк вскочил на ноги и буквально зарычал на меня, словно пребывал в истерике:
– Вольно вам так шутить! Какое нам дело, что за корабль скрывается там, в тумане, если на нем есть пушки, из которых в нас станут стрелять? Я буду сражаться, точно так же как и любой другой, независимо от звания. Но я не стану сражаться за свою страну! Я ее покидаю! Я не стану сражаться за короля, за корабль или капитана! Но я стану сражаться против любого корабля любой страны, защищая мою… мою семью…
Он разразился громкими рыданиями, которые только и слышались в тишине, воцарившейся в самом начале его речи. Мисс Грэнхем потянулась было к нему, но передумала. Миссис Пайк взяла руку мужа и прижала к своей щеке. Его рыдания постепенно утихли. При таком совершенно неанглийском проявлении эмоций многие из нас сидели, уставившись в тарелки. Я подумал, что самое время спуститься от наших военных фантазий и истерик на землю. И будучи даже в полном изнеможении, я счел своим долгом проявить настойчивость.
– Ладно, – начал я. – Давайте обсудим ситуацию: имеется корабль, паруса которого на несколько секунд показались из тумана. Весьма вероятно, что людям на нем нет до нас никакого дела. Весьма вероятно, что они нас вовсе не видели. В конце концов, у нас нет стеньг. А если нас и заметили, что ж, мы – по всем признакам боевое судно королевского флота, самая устрашающая, самая опасная из всех современных машин убийства. Поверьте мне, шансы столкновения весьма малы. И если я показался столь бездумно увлеченным перспективой сражения, то приношу извинения тем из нас, кто отвечает не только за свою, но и за чужие жизни. Уверяю вас, тысяча шансов к одному, что мы не встретимся с этим судном и вообще его больше не увидим.
– Боюсь, вы ошибаетесь.
Я вздрогнул и оглянулся; голову снова пронзила острая боль.
В дверях со шляпой в руке стоял Саммерс.
– Дамы и господа, несмотря на похвальное стремление мистера Тальбота успокоить ваши вполне естественные опасения, к сожалению, он ошибается. Это судно, чье бы оно ни было, заштилело, как и мы. Во время продолжительного штиля – я имею в виду несколько дней или даже недель – корабли притягивает друг к другу сила взаимного притяжения, действующая на любые крупные объекты, которые ничто не разделяет, кроме гладкой, легко расступающейся воды. Если не поднимется ветер, нас будет тянуть друг к другу, пока мы не окажемся рядом.
Наступила полнейшая, мертвая тишина.
– Чарльз, мне не верится.
– Тем не менее это правда. Капитан Андерсон считает, что доступное изложение фактов обеспечит должное поведение пассажиров. Мы, как известно, разглядели, точнее, заметили судно, с которого нас могли видеть, а могли и не видеть. Оно может быть французским, посланным наперехват…
Брокльбанк его перебил:
– Откуда им, черт возьми, о нас знать?
Саммерс взглянул на меня.
– Будьте уверены, – вмешался я, – их министерство морского флота знает о нас столько же, сколько мы сами.
– Французы, стало быть, – сказал Боулс. – Бони, по-видимому, вознамерился завоевать Антиподию.
– Он сейчас слишком занят Россией, – уверил я. – А как насчет янки, Чарльз?
– Одно могу сказать: эти белые паруса не принадлежат англичанам.
– Что же теперь делать? Присутствующие джентльмены решили помочь вам, чем смогут.
Саммерс улыбнулся:
– Я в этом не сомневался. Для каждого найдется подходящее занятие. Мистер Аскью, наш артиллерист, намерен устроить с помощью запального шнура и маленьких мешочков с порохом отличный фейерверк. Вместе с несколькими большими пушками он создаст впечатление полного бортового залпа с соответствующего борта нашего судна – ведь противник будет видеть нас сквозь туман. Мы должны надеяться, что один залп заставит их устремиться прочь, ибо выглядеть мы будем грозно.