Цистерцианцы аббатства Дюн в Западной Фландрии отвоевали земли у моря, их кипучая активность простирается от Фюрн до Хюлста в Голландии, семнадцать тысяч гектаров они возвратили суше только вблизи одного этого места. Бенедиктинцы Сент-Жюстин перегородили плотиной течение реки По, а монахи аббатства Троарн — реку Див в Нормандии. Камальдолийцы устраивают искусственные озера. Другие монахи производят осушение земель, чтобы спасти остров Помпоза от воды. Повсюду монахи занимаются совершенствованием водных путей. Широкие рвы, соединяющиеся с Сеной, прорыты ими для того, чтобы защитить аббатство Сен-Жермен де Пре.
Настоятели аббатства Сен-Виктор в Париже повернули течение реки Бьевр для орошения своих садов и приведения в действие водяных мельниц. Обеспечив район Тампль, воды Бельвиля питают теперь приорат Сен-Жермен де Шан и фонтан Вербуа.
Конь остановился перед воротами, Гай привычно сунул руку за рогом, но вспомнил, что эта несокрушимая крепость — монастырь, а не баронский замок, спешился, все-таки шериф всего лишь короля, но для Господа что король, что последний нищий — одинаковые существа и оба заслуживающие снисхождения и жалости, если не слишком наглеют.
Воротарь вышел навстречу и принял у него коня, в массивных воротах отворилась широкая и высокая калитка. Конь прошел через нее свободно, а там еще один монах приблизился и молча взял под уздцы.
Гай напомнил:
— Надо поводить сперва, а то мы долго шли галопом.
Монах обронил невозмутимо:
— Господь велит заботиться о каждом дыхании. Даже о человеке.
— Господь лучше нас знает, — согласился Гай, — о ком надо заботиться больше.
Монах перекрестился.
— И вовсе не потому, что он больше достоин… А вот и наш аббат, отец Сергио!
Аббат вышел из темной часовни, часто моргая от яркого солнечного света и морщась, даже глаза прикрыл ладонью, быстро направился к ним.
Гай поклонился.
— Прошу благословения, святой отец.
Аббат быстро перекрестил его.
— Да хранит вас Дева Мария… Я настоятель этого монастыря, отец Сергио. Как хорошо, что вы к нам заглянули, шериф!
— Что случилось?
Аббат перекрестился и сложил ладони у груди.
— Неделю тому разбойники убили нашего брата Лукаса. Он вез беднякам в деревню Верхние Камни хлеб и сыр, так у него отобрали все, даже лошадь с телегой, а над ним долго издевались, мучали всячески, жгли огнем, а потом зверски убили…
Гай стиснул кулаки.
— Мерзавцы! Но почему вы не сообщили сразу?
Аббат перекрестился.
— Мы всегда готовы отдать жизни во имя Господа и за благое дело, а разбойники за это будут гореть в аду. Но сегодня произошло то, что никак нельзя оставить…
— Что?
— Разбойники поймали нашего брата Йоргеса, он раздавал крестьянам милостыню, побили сильно и велели передать, что отныне мы должны отдавать деньги не крестьянам, а только им, разбойникам. А также хлеб и зерно, которые мы от щедрот своих распределяем между бедными…
— Как обнаглели! — вырвалось у Гая. — Что сталось с Англией?..
— Обнаглели, — согласился аббат. — Мы готовы жертвовать своими жизнями, но не можем оставить бедных без помощи.
Гай спросил быстро:
— Если они в деревне, я найду их и повешу быстро. Но в лесу… Кто-нибудь может вывести на их проклятое логово?
— Мы не сможем, — ответил аббат, — потому что все братья почти не покидают стен монастыря, если не нужно сделать что-то совсем уж срочное. Однако я знаю, кто может помочь.
— Отлично, святой отец! Давайте их имена. Как много они знают?
Аббат покачал головой.
— Тайна исповеди, сын мой. Иногда исповедуются и разбойники, но я не могу их выдать. Однако есть крестьяне, что охотятся в лесу…
— Браконьерничают, — уточнил Гай.
— Браконьерничают, — легко согласился аббат, — так вот они видели издали их лагерь. А так как эти крестьяне сами пострадали в свое время от разбоя…
— Спасибо, святой отец, — поблагодарил Гай. — Я даже не думал, что вот так сразу найду у вас помощь и поддержку. Я приехал просто так, посмотреть, чем занимаетесь и чем могу помочь. Все-таки я шериф, я отвечаю за эти земли и всех людей, живущих здесь.
Аббат скромно улыбнулся.
— Рады помочь. Но раз уже здесь, посмотрите, шериф, наше хозяйство. У нас есть что посмотреть и чему поучиться. Мы надеемся, что хоть часть наших знаний сумеем передать крестьянам.
— Хорошо бы, — согласился Гай.
— Пройдемте, — пригласил аббат. — Покажу нашу гордость…
Гай шел за ним, крутил головой, удивляясь и изумляясь, монахи хитры на выдумки, а в одном месте вообще остановился, хотя аббат звал идти дальше.
Массивные железные решетки, каждая весом более четырехсот фунтов, явно выкованы прямо здесь же самими монахами, что могут поучить кузнечному делу лучших мастеров Англии. Сейчас вот, меняя направление русла, они заставляют воду течь, куда желают, и тем самым у рыб в их водоемах всегда чистая проточная вода, а у тех, кто любит тихие пруды со стоячей водой, как те же карпы, вода если и меняется, то по капельке.
Аббат вернулся и, остановившись рядом, пояснил скромно:
— Наш устав запрещает нам вкушать мясо, так как оно разжигает страсти и похоть. Потому только рыба… У нас сто пятьдесят садков, а пресноводная рыба, как вы знаете, намного вкуснее и питательнее, чем морская. За время прошлого поста мы съели шестьсот больших рыбин…
Гай сглотнул слюну, в прозрачной воде плавают огромные толстые карпы, шевелят вздутыми, как у юных девушек, губами, глаза кроткие, сонные, рыбам здесь хорошо, вода чистая, свежая, кормят всегда вовремя…
— Я смотрю, — заметил он, — у вас щуки отдельно, мальки отдельно…
Аббат воскликнул:
— Еще бы! А вот там, видите, специально отобранные самки и двухлетние рыбы. У нас в ходу еще искусственное оплодотворение рыб, еще повышает разводимость…
Гай спросил с сомнением:
— И все съедаете?
Аббат взглянул с мягким укором:
— Как можно? Продаем оптом трехлеток. Особенно берут карпов, а так вообще-то разводим еще форель, окуней. В большой цене угри. У нас двенадцать водяных мельниц ниже по реке, оттуда каждый присылает в монастырь по сто рыбин. Жителям тоже разрешаем ловить в наших реках, но только мелкую рыбу, а также раков, угрей, гольянчиков… Если же случайно поймают мальков, то им наказано выпускать обратно в реку.
— И выпускают? — спросил Гай с сомнением.
Аббат вздохнул, перекрестился.
— Человек все еще грешен, ваша милость.
— Это я заметил, — согласился Гай. — Только мои методы увещевания не творить зло несколько проще.
— Проще, — ответил аббат, — не всегда… хорошо.
— Вы правы, святой отец, — сказал Гай. — Надеюсь, когда-то моя работа станет ненужной.
Аббат грустно улыбнулся.
— А теперь, сын мой, время трапезы. Откушай с нами, а потом продолжим разговор.
Он ушел, ему нужно обязательно переодеться, молчаливый монах появился, словно из ниоткуда, и жестом пригласил Гая идти за ним.
В большом продолговатом зале стол уже накрыт, монахи входят тихо и степенно, садятся и ждут. Гаю указали свободное место, он сел и почти сразу же поднялся вместе со всеми, когда в дверях появился настоятель монастыря.
Монахи, мелькнула непрошеная мысль, создают, развивают и вносят в мир Европы такое необычное явление, как этикет. Во Франции он это видел особенно четко, а пока что даже за столом у королей пирующие ведут себя, как дикие звери: хватают руками самые лакомые куски, отпихивают соседей, громко хохочут так, что изо рта выскакивают полупережеванные куски, кости и жилы выплевывают прямо на стол или соседу на блюдо и ржут, довольные своим остроумием, жирные пальцы вытирают о скатерть или об одежду подносящих еду слуг.
А здесь все, тщательно вымыв руки, чего не делают даже короли, приходят строго вовремя, встали у своих мест и ждут прихода аббата, что тоже не задерживается, аббат произносит короткую молитву, что есть сигнал к началу трапезы. Едят тихо, ножи и ложки не стучат, о тарелки не звякают, даже орехи нельзя разгрызать, а только вскрывать ножом, нельзя есть хлеб до первой подачи блюд, нельзя пить с набитым ртом…
Монах должен есть то, что подали, и в исключительных случаях может приличным жестом отказаться от предлагаемого. Неприлично заглядывать в тарелку к соседу, озираться по сторонам, нужно сидеть спокойно и строго, опустив глаза в свою тарелку. Хлеб резать тоже только аккуратными слоями, а не ломтями, внимательно слушать чтение, вкушать благоговейно и достойно. Если же у одного из соседей чего-то недостает, можно кивком указать прислуживающему, так же кивком монах благодарит брата, подавшего ему недостающее. Крошки за собой монах собирает либо своим ножом, либо маленькой щеточкой, специально предназначенной для этих целей. Следует быть аккуратным, чтобы не повредить скатерть, не разрешается сморкаться в салфетку, ею также нельзя чистить зубы или утирать кровь из носа.
Пить можно только сидя, а стакан или чашу держать обеими руками, почитая память отцов за их первоначальную простоту. Нельзя жаловаться, если на стол забыли что-то подать. Это заметят и все поправят. Но можно привлечь к себе внимание прислужника, чтобы указать, что чего-то недостает у его соседа. Это проявление милосердия. Гай помнил случай, о котором со смехом рассказывали крестоносцы в походе: однажды монах обнаружил в своей тарелке огромного таракана. Что делать? Жаловаться нельзя. Есть такую пищу — тем более, к тому же грешно. Но можно проявить милосердие и выступить в защиту своих соседей. Монах осторожно подзывает к себе прислужника и шепчет: «Почему же отец Ансельм не имеет права на таракана?»
Аббат сказал Гаю с извиняющейся улыбкой:
— Простите, ваша милость, как я уже говорил, мясо мы не едим, так что придется вам довольствоваться, как и мы все, птицей…
— А птица не мясо? — спросил Гай.
Аббат перекрестился.
— Птицы сотворены Господом в один день с рыбами, потому они не мясо.
— Те, которые плавают?
— И которые летают.
Дальше вкушали молча, Гай поглядывал на монахов, и странное чувство заползало в грудь все глубже. Они живут не так, «как все люди», над ними свысока хохочет каждый мужик в трактире, но значит ли это, что тот туповатый крестьянин прав, а они живут неправильно?
А может, это весь мир живет неправильно?
Глава 13
Крестьянин, к которому послал аббат, сперва упирался и уверял, что ничего не видел и не знает, Гай заметил, строго глядя ему в глаза, что может привлечь за браконьерство, улики найдет, это нетрудно, но если укажет логово разбойников, то он, ноттингемский шериф, закроет глаза на его прошлые грехи.
Бедный браконьер вздыхал и охал, потом проговорил тихонько:
— Если узнают, меня со всей семьей уничтожат! А у меня жена еще молодая и детей семеро…
Гай сказал так же тихо:
— А ты разве не слышал, что мы в трех милях отсюда истребили две шайки?.. Ни один не ушел!
— Хорошо, — сказал он обреченно, — я проведу. Только отряд надо большой. Их побольше, чем у Кнуда Железнорукого…
— Откуда знаешь? — спросил Гай. — Ладно, не отвечай. Даже если сам был одним из них, мне важнее то, что сейчас живешь с семьей и растишь детей. Я соберу отряд и приеду. Никуда не исчезай!
— Ваша милость, теперь мне уже отступать некуда!
— Вот и хорошо, — сказал он.
Конь понесся было обратно, дорогу помнит, но Гай посмотрел на небо, солнце еще высоко, можно успеть заглянуть еще в один монастырь, что поблизости, кажется, там тринитарии, если Хильд ничего не перепутал…
По прямой, как ворона летит, в самом деле близко, но ему пришлось пересекать три ручья, объезжать болото и потому увидел перед собой громаду монастыря, только когда солнце, судя по мутному пятну, уже склонялось к краю земли.
С ворот его заметили даже раньше, чем обычно замечают с башни замка, суровый голос окликнул строго:
— Кто тревожит покой мирных монахов?
— Мирный шериф графства, — ответил Гай дружелюбно.
— С какой целью?
Гай ответил в том же дружеском тоне:
— Друзья могут заходить и без цели. Кстати, шериф графства имеет право заходить как в замки баронов, так и в монастыри! Без их приглашения.
Голос сверху сказал удрученно:
— С этом спорить можно… но не сейчас.
Гай ждал, что отворят калитку, но распахнули ворота, монахи со своим трудом не считаются, обе створки такие, что десять таранов разобьют лбы, прежде чем поцарапают окованное толстыми железными полосами дерево.
— Заходите, шериф, — сказал монах настороженно. — Что вам нужно?
Гай пустил коня вперед, а по ту сторону ворот соскочил на землю.
— Да я заехал по дороге, — ответил он легко, — узнать, вдруг вам что нужно. И сообщить заодно, что власть восстановлена, закон и порядок снова… работают. Ну, как получается.
Монах изучающе разглядывал его серьезными глазами исподлобья, наконец сказал все еще сомневающимся тоном:
— Ну, если так… Оставьте коня, вам вон туда, там наш отец-настоятель. Правда, сейчас подошло время трапезы, у нас она строго в одно и то же время…
Гай сказал с интересом:
— А если опоздать — рухнет мир?
Монах ответил серьезно:
— Дисциплина — это то, что отличает людей от… мирян.
— Ладно, — сказал Гай, — если думаете, что я откажусь, вы ошибетесь очень сильно.
Монах пожал плечами.
— Да кто знает, что у вас в миру едят. У нас же только дозволенное уставом.
— Ничего, — ответил Гай бодро, — я непривередлив.
Оставив коня монаху, он прошел, как уже понял, в главное жилое здание, там встретил еще людей в черных сутанах, его отвели к настоятелю, тот как раз переодевался к ужину, выслушал Гая и вежливо пригласил потрапезовать с ними, а потом поговорить о том, кто чем кому сможет быть полезным.
Гай потянул носом, запахи больно знакомые, но переспросил на всякий случай:
— Это мясом пахнет?
Настоятель сказал кротко:
— Увы, кухня недалеко, а ветер в эту сторону.
— Нет, — пояснил Гай, — я имел в виду… Ну, в монастыре цистерианцев мясо не едят.
Аббат вздохнул.
— Что просто для галлов или италиков, непросто для нас, живущих в холодных северных краях. Святой Отец в Риме это прекрасно понимает, он одобрил нашу замену оливкового масла сливочным, также употребление мяса. Здесь главное, ваша милость, соблюдение норм и строгость исполнения.
Гай подумал, кивнул.
— Да, без дисциплины никак.
— Говядину, — пояснил аббат, — мы едим не каждый день, с этим строго, а только по воскресеньям, вторникам и четвергам, свинину по понедельникам, к мясу добавляем еще и солонину, а по воскресеньям делаем обязательно мясную кулебяку. На ужин каждый монах получает по жареной курице и порцию жареной свинины. Можно жарить также мясо на углях, а вот баранину употреблять запрещено.
Гай сглотнул слюну. Снизу снова донесся едва уловимый аромат жареного мяса, ну да, сегодня же вторник…
— И когда у вас ужин? — поинтересовался он.
Аббат повел взглядом в сторону, там горит свеча, освещая келью, огонек как раз подошел к туго натянутой нити, что обвивает свечу, вот-вот коснется…
Он проследил за нитью, на противоположном конце небольшая чаша, что перевернется, если нить перестанет ее удерживать, оттуда выкатится вот тот металлический шар… ага, а на полу медный таз. Грохот будет такой, что звонарь, если даже спит, моментально пробудится и прозвонит сигнал к трапезе.
— Остроумно, — согласился он. — Головы у вас работают!
Аббат заметил кротко:
— Мы не расходуем мысли и силы на презренные мирские утехи, вся сила разума направлена Господу, а ему можно служить и такими делами, как осушая болота, засевая отвоеванные у него земли, обучая крестьянских детей грамоте…
Нить лопнула, шар скатился в таз, грохнуло так, что Гай едва не подпрыгнул.
— Пройдемте в трапезную, — пригласил аббат. — Пока доберемся, братья как раз займут свои места.
— Да, — согласился Гай, — нехорошо заставлять людей ждать. Особенно за столом.
Аббат едва заметно улыбнулся. Когда они вошли в зал, монахи дружно встали и не двигались, пока аббат и его мирской гость не сели за стол.
Ужин проходил в молчании, Гай все время напоминал себе, что надо вести себя не как человек, что значит — свинья, а подобно монахам, сдержанным и цивилизованным, не набрасывающимся на еду, как стая голодных псов, что у людей на каждом шагу.
После трапезы, на удивление сытной, он даже отяжелел, Гай пошел за аббатом, что принялся показывать хозяйство монастыря и работу монахов.
Прежде чем добраться до Святой Земли, ему пришлось пройти через всю Европу, часто останавливаясь для ночлега именно в местных монастырях, чтобы к их отряду успели присоединиться местные искатели справедливости, и он успел увидеть, чем занимаются монахи, и еще тогда подивился их трудолюбию.
Еще дома он знал, что в Шотландии монахи добывают уголь, у аббатства Калрес сто пятьдесят судов только для перевозки угля в другие земли, премонстранты добывают торф и мрамор, свинец, сланец, гипс, квасцы, все монастыри успешно разрабатывают серебро, золото и железо, если находят поблизости. В Бредской долине, в Дофине, в Шампани монахи устроили подземные штольни с деревянной крепью — нечто небывалое для других горняков — и добывают там железо. В Сентонже и Они во Франции, в Честере, Бартоне, Биркенхеде в Англии, а также во многих других местах умело разрабатывают соляные копи. В Штейермарке аббатства объединяются друг с другом для использования соляных копей Магдебурга, Марлоу и Люнебурга.
В других местах монахи создали настоящие промышленные центры: дубильное, кожевенное и суконное производства, маслобойни, мельницы, черепичные заводы, а также занимаются торговлей. Аббатства специализируются на производстве стекла, те же картезианцы и цистерцианцы делают витражи и редкие эмали, занимаются ювелирным делом, топят воск. Цистерцианцы изготовляют кирпичи больших размеров с несколькими отверстиями для облегчения обжига и последующего использования. Они известны как «кирпичи св. Бернара». В Безе монахи устроили множество черепичных мастерских и везут оттуда черепицу и кирпич во все монастыри и приораты своего аббатства, к большому неудовольствию местного сеньора…