В то мгновение мне казалось, что я сломаю хребет им всем.
— Я думаю, нам надо на какое-то время прервать наш разговор, Чарли.
— Если вы прервете его без моего разрешения, я кого-нибудь застрелю. Так что сидите смирно и отвечайте на мои вопросы.
Вот тут в голосе психоаналитика появились первые признаки отчаяния.
— Я не могу, Чарли. Я не могу взять на себя ответственность за…
— Ответственность? — взревел я. — Святой Боже, да вы берете эту ответственность с того момента, как закончили колледж. А вот сейчас вас впервые прищучили, и вы сразу даете задний ход! Но на месте водителя сижу я, и, клянусь Богом, машина не остановится, пока не будет на то моего желания. А если вы не подчинитесь, я сделаю то, о чем говорил. Ясно? Вы меня поняли?
— Я не хочу играть в глупую салонную игру, если фанты в ней — человеческие жизни, Чарли.
— Поздравляю. Вы дали на удивление точную характеристику современной психиатрии, Дон. Она должна войти во все учебники. А теперь слушайте сюда. Вы у меня пописаете в окно, если того захочет моя левая нога. И да поможет вам Господь, если я подловлю вас на лжи. Тогда мне придется кого-то убить. Готовы открыть душу, Дон? Вышли на старт?
Он шумно вдохнул. Хотел спросить, серьезно ли это я, но побоялся, что я отвечу не словами, а выстрелом. Хотел протянуть руку и отключить связь, но знал, что услышит эхо выстрела, бегущее по пустым коридорам.
— Отлично. — Я расстегнул пуговицы на рукавах рубашки. На лужайке Том Денвер, мистер Джонсон и копы переминались с ноги на ногу, ожидая возвращения своего племенного быка. Прочитай мои сны, Зигмунд. Ороси спермой символов, чтобы они выросли. Покажи мне, чем мы отличаемся, скажем, от бешеных собак или старых больных тигров. Покажи мне человека, который прячется среди моих эротических грез. У них были все основания для того, чтобы не сомневаться в успехе (хотя внешне особой уверенности в них не чувствовалось). Образно говоря, кем был мистер Грейс, как не Следопытом Западного мира. Племенным быком с компасом.
Из динамика над моей головой доносилось прерывистое дыхание Натти Бампо.[13] Интересно, подумал я, удалось ли ему в последнее время хоть что-то прочесть по глазам. И что увидит он сам, когда настанет ночь.
— Отлично, — повторил я. — Ну, Дон, поехали.
Глава 19
— Как вы выполняли свой воинский долг?
— В армии, Чарли. По-моему, эта информация тебе ни к чему.
— В каком качестве?
— Служил врачом.
— Психиатром?
— Нет.
— Как давно вы работаете психиатром?
— Пять лет.
— Вы когда-нибудь вылизывали жену?
— Ч… — Сердитая пауза… — Я… я не знаю, что означает эта фраза.
— Хорошо, найдем другие слова. Вы когда-нибудь занимались с женой орально-генитальным сексом?
— Я не буду отвечать. Ты не имеешь права.
— У меня все права. А у вас — никаких. Отвечайте, а не то я кого-нибудь застрелю. И помните, если вы солжете, если я поймаю вас на лжи, я кого-нибудь застрелю. Вы занимались с женой…
— Нет!
— Как давно вы работаете психиатром?
— Пять лет.
— Почему?
— Поч… Ну, эта работа мне нравится.
— У вашей жены был роман с другим мужчиной?
— Нет.
— Другой женщиной?
— Нет!
— Откуда вы знаете?
— Она меня любит.
— Ваша жена брала у вас в рот, Дон?
— Я не знаю, что ты…
— Ты чертовски хорошо знаешь, что я имею в виду!
— Нет, Чарли, я…
— Вы когда-нибудь жульничали на экзамене в колледже?
Пауза.
— Никогда.
— А на контрольных?
— Нет.
Тут я нанес удар.
— Тогда как вы можете говорить, что ваша жена никогда не занималась с вами орально-генитальным сексом?
— Я… никогда… Чарли…
— Где вы проходили начальный курс боевой подготовки?
— В Форт-Беннинге.
— В каком году?
— Я не пом…
— Назовите год, а не то я кого-нибудь застрелю!
— В тысяча девятьсот пятьдесят шестом.
— Вы были сержантом? Или рядовым?
— Я был… офицером. Старшим лейте…
— Я об этом не спрашивал! — проорал я.
— Чарли… Чарли, ради Бога, успокойся…
— В каком году вы демобилизовались?
— В т-тысяча девятьсот шестидесятом.
— Ты должен был прослужить шесть лет! Ты солгал! Сейчас я кого-то прист…
— Нет! — Он уже кричал. — Национальная гвардия! Я служил в гвардии!
— Девичья фамилия твоей матери?
— Г-г-гейвин.
— Почему?
— Чт… Я не понимаю, что ты…
— Почему ее девичья фамилия Гейвин?
— Потому что Гейвин — фамилия ее отца. Чарли…
— В каком году ты проходил курс начальной боевой подготовки?
— В тысяча девятьсот пятьдесят седь… шестом!
— Ты солгал. Я подловил тебя, не так ли, Дон?
— Нет!
— Ты начал говорить про пятьдесят седьмой год.
— Я перепутал.
— Я собираюсь кого-нибудь пристрелить. Пожалуй, всажу пулю в живот. Да.
— Чарли, ради Бога!
— Смотри, чтобы этого не повторилось. Ты был сержантом, так? В армии?
— Да… нет… я служил офицером…
— Назови второе имя твоего отца.
— Д-джон. Чар… Чарли, держи себя в руках…
— Когда-нибудь ел «киску» своей жены?
— Нет!
— Ты лжешь. Ты не знаешь, что это значит. Сам сказал.
— Ты же мне объяснил. — Он дышал часто-часто. — Отпусти меня, Чарли, дай мне…
— К какой ты принадлежишь церкви?
— Методистской.
— Поешь в хоре?
— Нет.
— Ходил в воскресную школу?
— Да.
— Первые два слова Библии?
Пауза.
— В начале.
— Первая строчка двадцать третьего псалма?
— Г… Господня — земля, и что наполняет ее.
— И ты впервые ел «киску» жены в пятьдесят шестом году?
— Да… нет… Чарли, отпусти меня…
— Начальный курс боевой подготовки, какой год?
— Пятьдесят шестой.
— Раньше ты сказал пятьдесят седьмой! — вскричал я. — Соврал-таки! Теперь я всажу пулю кому-нибудь в голову!
— Я сказал пятьдесят шестой, недоумок! — истеричный крик.
— Что произошло с Ионой, Дон?
— Его проглотил кит.
— В Библии сказано, большая рыба. Ты это хотел сказать?
— Да. Большая рыба. Конечно. — Видимо, он уже мог согласиться на все.
— Кто построил ковчег?
— Ной.
— Где ты проходил начальный курс боевой подготовки?
— В Форт-Беннинге. — Прозвучало увереннее, тут он подвоха не ждал. И я смог застать его врасплох.
— Когда-нибудь вылизывал свою жену?
— Нет.
— Что?
— Нет.
— Какая последняя книга Библии, Дон?
— «Откровения».
— На самом деле «Откровение», в единственном числе. Я прав?
— Прав, конечно, прав.
— Кто ее написал?
— Иоанн.
— Второе имя твоего отца?
— Джон.[14]
— Когда-нибудь слышал откровения своего отца, Дон?
И тут из горла Дона Грейса вырвался натужный, хриплый смешок. От этого смешка многим в классе стало не по себе.
— Э… нет… Чарли… Не было такого.
— Девичья фамилия твоей матери?
— Гейвин.
— Христос занесен в список мучеников?
— Д-да… — У методиста не могло не быть сомнений.
— Как он принял мученический конец?
— На кресте. Его распяли.
— О чем спросил Христос Бога на кресте?
— «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?»
— Дон!
— Да, Чарли.
— Что ты только что сказал?
— Я сказал: «Боже Мой, Боже Мой, для чего…» — Пауза. — О нет, Чарли. Это несправедливо!
— Ты задал вопрос.
— Ты задурил мне голову!
— Ты только что убил человека, Дон. Жаль.
— Нет!
Я выстрелил в пол. Весь класс, словно загипнотизированный нашим диалогом, подпрыгнул. Несколько человек вскрикнули. Свин вновь потерял сознание и вывалился в проход, гулко стукнувшись головой об пол. Не знаю, передал ли аппарат внутренней связи этот звук наверх, да это и не имело особого значения.
Мистер Грейс плакал. Рыдал как ребенок.
— Превосходно. — Говорил я, ни к кому конкретно не обращаясь. — Просто превосходно.
Действительно, все шло как и хотелось.
Я позволил ему порыдать с минуту. Копы двинулись к школе на звук выстрела, но Том Денвер, все еще ставящий на своего психоаналитика, удержал их. Меня это вполне устроило. А мистер Грейс все заливался слезами, маленький, беззащитный, беспомощный ребенок. Моими усилиями он оттрахал себя своим же собственным «инструментом».
О таком иной раз можно прочитать в журнале «Пентхауз форум». Я сорвал с него маску заклинателя душ и превратил в человека. Но я не держал на него зла. Грешат только люди, а вот прощают — боги. В это я искренне верил.
— Мистер Грейс? — позвал я его.
— Я ухожу. — И сквозь слезы он воинственно добавил: — И тебе меня не остановить.
— Разумеется, идите, — нежно напутствовал его я. — Игра закончена, мистер Грейс. И на этот раз мы не расплачиваемся жизнями. Здесь никто не умер. Я выстрелил в пол.
Мертвая тишина на другом конце провода.
— Ты можешь это доказать, Чарли?
Иначе тут все рванули бы к дверям.
Эта фраза осталась в голове, а я повернулся к Теду.
— Тед?
— Это Тед Джонс, мистер Грейс, — механически ответил Тед.
— С-слушаю тебя, Тед.
— Он выстрелил в пол. — Все тот же голос робота. — Все в полном порядке. — Тут он оскалился и хотел продолжить, но я направил на него револьвер, и он сжал губы.
— Спасибо тебе, Тед. Спасибо тебе, мой мальчик. — Из динамика вновь донеслись всхлипывания. Прошло много, много времени, прежде чем он отключил связь. А потом нам пришлось долго ждать, пока он появится на лужайке и направится к копам, в твидовом пиджаке с бежевыми кожаными заплатами на локтях, блестящей лысиной, блестящими щеками. Шел он медленно, как глубокий старик.
Просто удивительно, какое наслаждение доставила мне эта медлительность.
Глава 20
— Приехали, — донеслось с заднего ряда. Ричард Кин. Голос звучал устало, словно сил у его обладателя совсем не осталось.
И тут же раздался другой голос, возбужденный, счастливый:
— Думаю, это было круто! — Я приподнялся. Грейс Станнер, наша Дюймовочка. К ней так и тянуло парней, что зализывали волосы назад и ходили в белых носках. В коридоре они вились вокруг нее, словно пчелы. Она носила обтягивающие свитера и короткие юбки. Когда она шла, тело ее так и играло. Короче, было на что посмотреть. И о ее мамаше много чего говорили. Где-то она работала, но в основном ошивалась в «Деннис» на Саут-Мейн, на задворках Плейсервилла. «Деннис», естественно, не тянул на дворец Цезаря. А в таких маленьких городках находилось немало людей, полагающих, что дочь ничем не отличается от матери. В этот день на Грейс были розовый свитер и темно-зеленая юбка до середины бедра. Лицо ее сияло. Она подняла сжатые кулачки. Я почувствовал, что у меня перехватило горло. — Давай, Чарли! Оттрахай их всех!
Чуть ли не все головы повернулись к ней, а кое у кого отвисли челюсти, но меня это не удивило. Я говорил вам о шарике рулетки, не так ли? Конечно, говорил. Так вот, он еще не остановился. Когда речь заходит о безумии, можно спорить только о его степени. Кроме меня, есть еще много людей, у которых едет крыша. Они ходят на автогонки, матчи по рестлингу, смотрят фильмы ужасов. Может, и Грейс из их числа, но я восхищался ею: она произнесла вслух то, о чем другие решались только подумать. А честность всегда ценится высоко. Опять же, она ухватила самую суть. Такая миниатюрная, славная девчушка.
Ирма Бейтс повернулась к ней с перекошенным от ярости лицом. Тут я понял, что наша перепалка с Доном Грейсом вышибла ее из колеи.
— Заткни свой грязный рот!
— Да пошла ты!.. — усмехнулась ей в лицо Грейс. — Корова!
Рот Ирмы раскрылся. Она искала слова. Я видел, как она пытается их найти, отбрасывая один вариант за другим, потому что нуждалась в сильных словах, от которых лицо Грейс прорезали бы морщины, груди обвисли, на ногах вылезли вены, а волосы поседели. Конечно, такие слова где-то были, оставалось только их найти. Вот она их и искала, шевеля маленьким подбородком, хмуря выпуклый лоб (и там, и там хватало угрей), очень похожая на жабу.
Наконец нашла.
— Они должны пристрелить тебя точно так же, как пристрелят его, шлюха! — Уже неплохо, но недостаточно. Эти слова не отражали всего того ужаса и ярости, которые она испытала, осознав, что рушатся основы привычного ей мира. — Убьем всех шлюх. Шлюх и дочерей шлюх!
В классе и так было тихо, а тут воцарилась полная тишина. Абсолютная. Всеобщее внимание сосредоточилось на Ирме и Грейс. Они словно стояли на сцене под лучами юпитеров. Грейс улыбалась, пока не прозвучала последняя фраза Ирмы. Вот тут улыбка исчезла.
— Что? — спросила Грейс. — Что? Что?
— Подстилка! Потаскуха!
Грейс поднялась.
— Моя-мать-работает-в-прачечной-толстая-сучка-и-тебе-лучше-забрать-обратно-то-что-ты-сейчас-сказала. — Все это она произнесла слитно, словно читала стихотворение.
Ирма торжествующе сверкнула глазами, добившись желаемого, ее шея блестела от пота, пота девушки-подростка из тех, кто по пятницам сидит дома, уткнувшись в телевизор и поглядывая на часы. Из тех, для кого никогда не звонит телефон, а голос матери — голос Тора. Из тех, кто постоянно выщипывает волосики между носом и верхней губой. Из тех, кто ходит на фильмы Роберта Редфорда с подружками, а на следующий день приходит одна, чтобы видеть его вновь, зажав потные ладони между колен. Из тех, кто пишет длинные, но очень редко отправляемые письма Джону Траволте. Из тех, для кого время тянется мучительно медленно, не суля никаких радостей. Неудивительно, что шея у таких покрывается липким потом. Я не шучу, такова правда жизни.
Ирма открыла рот и выплюнула:
— ШЛЮХИНА ДОЧЬ!
— Ладно. — Грейс двинулась к ней по проходу, вытянув вперед руки, словно гипнотизер на сцене. С очень длинными, покрытыми розовым лаком ногтями.
— Сейчас я выковырну тебе зенки, курва!
— Шлюхина дочь, шлюхина дочь! — не отступалась Ирма.
Грейс плотоядно улыбалась. Глаза у нее сверкали. Она не спешила, но и не тормозила. Шла по проходу нормальным шагом. Хорошенькая, как это я раньше не замечал, хорошенькая и грациозная. Прямо-таки камея.
— Вот и я, Ирма. Пришла за твоими глазенками.
Ирма внезапно поняла, что происходит, отпрянула.
— Остановись, — приказал я Грейс. Револьвер не поднял, но положил на него руку.
Грейс остановилась, вопросительно посмотрела на меня. На лице Ирмы отразилось облегчение, но злоба его не покинула. Похоже, меня она приняла за решившее вмешаться божество, взявшее ее сторону.
— Шлюхина дочь, — повторила она, обращаясь к классу. — По возвращении из пивной миссис Станнер каждую ночь оставляет дом открытым. И готова обслужить любого. — Своей усмешкой она хотела выразить презрение к Грейс, но в ней проступил охвативший ее ужас. Грейс все еще вопросительно смотрела на меня.
— Ирма, — вежливо обратился я к ней, — послушай меня, Ирма.
Когда она повернулась ко мне, я в полной мере осознал, что произошло. Остекленевшие глаза, закаменевшее лицо. Прямо-таки маска, какие дети надевают на Хэллоуин. Еще чуть-чуть, и она окончательно сошла бы с ума. Ее психика отказывалась воспринимать то, что происходило у нее на глазах. Возможно, недоставало одной соломинки, чтобы ввергнуть ее в ад безумия.
— Хорошо, — продолжил я, убедившись, что обе не отрывают от меня глаз. — Значит, так. Мы должны поддерживать в классе порядок. Я уверен, что все это понимают. Где мы окажемся, если забудем про порядок? Правильно, в джунглях. И лучший способ поддерживать порядок — решать возникающие конфликты цивилизованным путем.
— И правильно! — откликнулся Хэрмон Джексон.
Я поднялся, шагнул к доске, взял кусок мела, нарисовал на линолеуме пола круг диаметром в пять футов. При этом поглядывая на Теда. Вернулся к столу, сел. Указал на круг.
— Прошу вас, девушки.
Грейс тут же двинулась к кругу, восхитительная, желанная. С гладкой, очень белой кожей.
Ирма застыла.
— Ирма, — обратился я к ней. — Что же ты сидишь, Ирма? Ты ведь обвинила ее.
Ирма изумленно вскинула брови, словно глагол «обвинять» изменил ход ее мыслей. Она кивнула, встала, вскинула руку ко рту, словно хотела заглушить кокетливый смешок. Прошествовала по проходу и ступила в круг, как можно дальше от Грейс. Опустила глаза, сцепила руки перед собой. Будто собиралась спеть «Гранаду» на «Ганг-шоу».
Ее отец продает автомобили, не так ли? — ни с того ни с сего подумал я.
— Превосходно. Как принято в церкви, в школе и даже в «Хауди-Дуди»,[15] шаг за круг — смерть. Понятно?
Они это поняли. Это все поняли. Пусть и не уразумели, но поняли. Когда перестаешь мыслить, сама идея разумения становится несколько архаичной, сродни звуку забытых языков или взгляду в викторианскую camera obscura.[16] Мы, американцы, отдаем предпочтение простому пониманию. Так проще читать дорожные указатели, когда въезжаешь в город по шоссе на скорости больше пятидесяти миль в час. Для уразумения, то бишь осознания, мысленные челюсти должны слишком уж широко раскрыться, глядишь, разорвутся сухожилия. С пониманием проще, его можно купить в любом газетно-книжном киоске Америки.
— Я хотел бы обойтись минимумом насилия. Его и так хватает с лихвой. Думаю, девушки, ограничимся словами и оплеухами. Открытой ладонью. Судейство беру на себя. Принято?
Они кивнули.