Крабы уже заползли под колеса, автомобиль покачивался, Телеграф приплясывал на месте, из-под капота шел пар. Ничего не понимающей в двигателях и механизмах Бандерольке стало ясно: остановка получится долгая.
– Дави их! – скомандовал Стас.
Бандеролька зажмурилась, чтобы набраться сил, и принялась выбивать чечетку. Крабы хрустели. Пока что они были не опасны – слишком мелкие, чтобы причинить серьезный вид. Клешни скользили по коже ботинок, не в силах ее прокусить. Но Бандеролька помнила слова Стаса и понимала: когда из моря полезут по-настоящему серьезные твари, так не спасешься. И, конечно, бесполезны будут остатки бензина, единственный путь – «ноги, ноги, несите мою попу».
Телеграф выдавал такие коленца, что завидки брали, но «Мародер» заводиться не желал. Положение сложилось по-настоящему опасное и глупое: погибнуть от клешней крабов еще нелепей, чем от кошачьих когтей и зубов. В полосе прибоя зашевелилось нечто с канализационный люк. Бандеролька смотрела как зачарованная: на тонких, подгибающихся ногах (которых почему-то оказалось с дюжину, многовато для краба) по мелкой гальке, переваливаясь, ступает взрослая особь. Клешни у нее были с кисть Бандерольки и выглядели достаточно острыми.
– В машину! – рявкнул Стас. – Держим оборону. А не то они нас на крабовые палочки порубят!
Телеграф перебрался в салон и, перевалившись животом через ветровое стекло, продолжил манипуляции с устройством. Стас втащил внутрь Бандерольку, сунул ей саперную лопату:
– Сбивай!
Мелочь по автомобилю не карабкалась, а вот твари покрупнее решили препятствие не обтекать, а штурмовать. Когда первый мутант влез на дверцу, Бандеролька от неожиданности присела и завизжала, и только потом скинула его, ткнув лопатой. На место упавшего пришло три свежих. Стало ясно: так не выстоять.
– Телеграф, миленький! – взмолилась Бандеролька. – От нас судьба цивилизации зависит! Сделай уже что-нибудь!
– Да вскипел он, вскипел, понимаешь? Только ждать, пока остынет. Если я смогу потом завести движок. Ну, Уткин, ну, изобретатель…
Стас размахивал черенком лопаты, как древний богатырь – дубиной. Крабы падали десятками, но количество их только росло, как и размеры – неторопливо и неотвратимо из морских глубин ползли обещанные твари «размером с дом», с джип, во всяком случае, точно. И все побережье в поле зрения шевелилось.
Неожиданно чихнул двигатель, «Мародер» окутался облаком черного дыма.
Телеграф, не закрывая капот, рухнул на сидение, дернул рычаг переключения скоростей, повернул ключ, выжал педаль.
– Бандеролька! – рявкнул он. – Смотри на дорогу и командуй, куда рулить, я ни черта не вижу!
Бандеролька поднялась, уцепившись за раму. Автомобиль трясло и подкидывало, крабы хрустели под колесами, как семечки на зубах. Появились птицы, точнее, то, что по традиции называлось «чайками» после Катастрофы. Бандеролька знала, что раньше чайки были другими: без зубов и чешуи, зато с перьями. Нынешние походили на предков (хотя Кайсанбек Аланович утверждал, что произошли они не от птиц, а от рептилий) только размерами и крыльями. Кожистыми такими крыльями, как у нетопырей. Ну и клювы имелись с зубами в три ряда.
Чайки для людей опасности почти не представляли – не считая случаев, про которые упоминал Стас, когда выклевывали глаза или пальцы поедали. Сейчас они охотились на крабов – с истошными воплями пикировали на пляж и взмывали, унося в лапах и клювах добычу – мелочь, конечно.
Дорога, к счастью, была достаточно прямая. «Мародер» разогнался, капот хлопал на ветру, дребезжал, Телеграф приглушенно матерился, рискуя прокусить язык, Бандеролька командовала:
– Прямо, на одиннадцать часов, на час… Не на половину второго же! – автомобиль едва не вылетел в канаву.
Впрочем, он вряд ли перевернулся бы, а шоссе было в таком состоянии, что без разницы – по нему или по сопкам.
Дорога плавно изгибалась, крабов стало намного меньше, и Стас предложил:
– Тормози, Телеграф. Хоть капот закроем.
Остановились. Обернулись.
Темно-голубое небо над морем кишело чайками. Ор стоял – хоть уши зажимай.
– Хорошо, что нам не надо обратно пока что, – заметил Телеграф. – А дальше дорога идет в стороне от моря. Мы как раз въезжаем на Керченский полуостров.
Бандеролька вытащила карту и уставилась в нее. Ближайший к Феодосии населенный пункт – поселок Приморский – они проскочили, не заметив. Шоссе забирало левее, в глубь полуострова, но пейзаж вокруг оставался тем же: невысокие холмы, синее небо, и никаких деревьев. Даже оливы не попадались. Это слегка обеспокоило Бандерольку, но причину беспокойства она поняла не сразу, а когда разместились в «Мародере» и не спеша продолжили путь.
– А запас дров у нас большой? – спросила Бандеролька.
Повисла напряженная тишина, прерываемая загадочными звуками мотора. Листоноши не привыкли путешествовать на «самоходной печке», как в сердцах обозвал детище ученого Уткина Телеграф. Для коней всегда был корм, автомобили же «питались» традиционным бензином. Поэтому о запасе дров попросту никто не подумал.
– Твою ж казачью мутантоматерь за левое копыто! – вдумчиво сообщил Телеграф. – Ах, чтоб тебя раскукожило и закукожило, свинтус ты, Уткин, морда твоя изобретательская! А предупредить?!
– Сами хороши, – заметила Бандеролька, озираясь в поисках топлива. – Эдак мы до Керчи не дотянем. А ближайший лес, если верить карте, аж на Казантипе.
– Есть еще Северокрымский канал, – заметил Телеграф. – Вокруг него тоже могут быть деревья. Хотя он вроде пересох. А может, и не пересох. В общем, свернем в районе Ленино, там посмотрим.
– Далеко Ленино?
– Километров тридцать, ерунда, за час доберемся.
«Мародер» шуршал по дороге, Бандеролька со Стасом любовались окрестностями, Телеграф рулил. Места были совершенно безлюдные, а главное, не контролируемые ни одной группировкой. Наверное, так получилось потому, что засушливый и мало приспособленный полуостров даже до Катастрофы никому не был нужен.
Листоноши забирались сюда нечасто, поэтому никаких слухов о Керчи среди них не ходило. Про историю славного города Бандеролька тоже ничего не знала.
А вокруг все было обыкновенное. Изредка попадались развалины, покинутые сразу после войны и до сих пор не обжитые. Один раз дорогу перебежала то ли собака, то ли мелкая лисица. День едва перевалил за середину, и у Бандерольки появилась надежда закончить путь засветло, переночевать уже в Керчи. Должен же быть предел человеческому, то есть листоношьему, невезению?
Где-то через час Телеграф свернул к Ленино, и за очередным холмом открылся непривычный для Керченского полуострова вид.
Наверное, некогда здесь проходил Северокрымский канал, обмелевший после Катастрофы – вода с материка больше не поступала по естественным причинам, но зимние дожди худо-бедно наполняли канал, превратившийся в мутную и мелкую речушку. По берегам буйно росла зелень. Бандеролька обрадовалась было, решив, что уж здесь-то дров будет достаточно, но Телеграф досадливо крякнул и снова выругался.
Бандеролька присмотрелась и поняла причину: то, что издалека она приняла за деревья, кусты и камыш, оказалось мхом, густо укрывшим холмы.
Стас раньше такого не видел, и потому спросил:
– Это что, трава такая?
Изумрудный ковер и правда можно было сравнить с травой. Только вот был он сплошным, упругим, с редкими стрелками по колено Бандерольке. Трасса скрывалась подо мхом.
– Дела, – протянул Телеграф. – Ну что за экспедиция такая? Ни часа без приключений.
– Поехали вперед, – скомандовала Бандеролька. На Казантипе отмечены озера и леса. Не знаю, сохранились они или нет. Но нас вполне устроят даже сухие деревья.
– Я по мху не поеду, – уперся Телеграф.
– Тогда я поеду. Пусти за руль.
– Баба за рулем, – пробормотал бывалый листоноша, – как обезьяна с гранатой. Ладно. Потрюхали потихоньку.
Передние колеса «Мародера» подмяли мох. Трясти стало меньше. Телеграф сбросил скорость, теперь машина еле ползла. Бандеролька перегнулась через борт и смотрела вниз.
Мох как мох. На скалах иногда вырастает такой. Хорошо ему, радиация только на пользу, поэтому пласт мощный, сантиметров пятьдесят. А так – ничего особенного. Ну, пахнет странно. Будто бы пряностью какой. Сладковато-остро, уютно. И вообще, хорошо здесь, на зеленых холмах, не то, что у моря. Солнце припекает.
Остановить бы машину, поваляться, поспать – в тишине и безопасности.
Стас зевнул.
– Слушай, Телеграф, притормози, а? Выйдем, ноги разомнем.
– Отдохнем, пообедаем, – поддержала его Бандеролька. – Когда еще такое приятное место встретится? Пикник устроим.
– Пикник, говоришь? Пообедаем? – сквозь зубы прошипел Телеграф. – Связался с молодежью. Влево посмотрите.
– А что… – начал было Стас и осекся.
Бандеролька тоже увидела то, на что указывал Телеграф. Скелет, отбеленный солнцем, лежал, раскинув руки, и сквозь грудную клетку проросли метелочки мха. Если приглядеться, то под каждым пучком спороносных метелок белели кости. Бандерольку передернуло.
– Ну и что? – голос у доктора снова стал безмятежным.
Бандеролька саданула ему локтем под ребра. Стас закашлялся.
– Слушай, ты весь поход меня лупишь! Сколько можно! Так. Ладно. С психопатией потом. Сейчас давайте разберемся, чего нас так прибило.
– Испарения, – проворчал Телеграф. – Надень респиратор, если сильно действует.
Бандеролька отследила свои эмоции: вид костей, а главное, сознание того, что изумрудно-зеленый мох – хищный, избавило ее от желания позагорать или остановиться на обед. А вот севастополец оказался внушаемым, впрочем, на него и кот-телепат сильнее, чем на других, подействовал. Поэтому Стас послушно нацепил респиратор.
– Естественно, – пробормотала Бандеролька. – Почва здесь бедная. Воды мало. Естественно, нужно удобрение. Вот и выживает мох, как умеет…
– Ты, Бандеролька, даже маньяка-убийцу пожалеешь, – заметил Стас глухо – респиратор мешал.
– Может быть. Лучше пожалеть маньяка, чем разучиться любить мир, в котором живешь. Лучше в каждом видеть если не хорошее, то целесообразное. Если не целесообразное, то естественное. Растения лишены нравственности. Этот мох не плохой и не хороший, он – естественный. Плохими бывают только люди, и то большинство можно понять. Это называется гуманизм. Мы, листоноши, всегда на стороне разума, каким бы он ни был.
– Ага, – согласился Стас. – Особенно Пошта. Он сначала прибьет, потом будет разбираться. И Телеграф…
– А что – Телеграф? – надулся он. – По мне, Бандеролька права. Ей можно быть идейной гуманисткой. И даже нужно. А убивать будут такие, как мы с Поштой – простые ребята, не романтики. Если у нас и женщины станут циничными стервами, грош цена такой цивилизации. Женщины должны проявлять сострадание. Хотя мох я бы подпалил.
– Ты бы все подпалил, – обиделась Бандеролька. – Пироман.
К счастью, колония мха оказалась небольшой – уже минут через десять автомобиль пересек то, что осталось от канала, и покатил дальше, на мыс Казантип.
Глава 10 Восхождение
Скалы Кара-Дага возвышались на горизонте, словно огромный обеденный стол, выточенный из цельного куска камня. Извилистая грунтовка, по которой пылил отряд Пошты – он сам, профессор Кайсанбек Аланович, Костя, матрос Воловик и мичман Зиняк, перед подножьем скалы круто забирала влево, в обход, и, судя по атласу, добытому в Генуэзской крепости, долго и нудно петляла в предгорьях, прежде чем выводила к поселку Старый Крым.
– Умный в гору не пойдет, – изрек мичман Зиняк. – Умный гору обойдет.
Пошта повертел в руках атлас.
– Да, дорогу прокладывали умные. А мы зато решительные. Нам нельзя терять еще два дня на брожение по ущельям. Надо идти прямо.
– М-да? – переспросил Костя. – Прямо – это в гору, что ли, карабкаться?
– Угу, – кивнул Пошта.
– Не нравится мне эта идея, – сообщил профессор Кайсанбек Аланович. – Из меня и в лучшие годы скалолаз был так себе. А крымские горы – не из простых, камень колючий, выветренный, у меня даже перчаток нет.
– А веревки у нас есть? – деловито осведомился матрос Воловик, которого, похоже, трудности не пугали, а наоборот – вдохновляли.
– Есть у нас веревки, – успокоил его Пошта. – Есть и карабины, и беседки, и «восьмерки». Я бывалый, я знал, куда идем. Лазить умеешь? – спросил он матроса.
– А то! – обиделся Воловик.
– Мичман?
– Научусь по ходу, – пообещал Зиняк.
– Тебя, Костя, не спрашиваю, в твоем возрасте любой пацан лазить умеет, хотя бы по деревьям.
– Так то по деревьям! – пацан, похоже, слегка струсил при виде сорокаметровой отвесной стены.
– А вас, профессор, мы поднимем в беседке, это не сложно, главное – не хвататься за веревку, а то останетесь без пальцев, – пообещал Пошта Кайсанбеку Алановичу. – Будете сидеть в беседке, как в любимом кресле, с комфортом.
Распаковали рюкзаки, вытащили все необходимое. Веревки перемотали, сложили аккуратными бухтами, карабины проверили и перепроверили. Когда от снаряжения зависит твоя жизнь, поневоле будешь проверять все по пять-шесть раз. Потом Пошта научил Зиняка и Костю вязать пару простейших узлов, чтобы они могли перевязываться на высоте самостоятельно.
Раздали беседки, подцепили «восьмерки». Зиняк коротко помолился, Костя пробормотал что-то матерное, для храбрости.
И начали подъем.
Скалолазание – тяжелая, изнуряющая работа, которую следует выполнять аккуратно и методично.
– Запомните, – сказал Пошта напоследок товарищам. – Есть три кита, на которых стоит скалолазание. Три главных правила.
Первое: иди ногами. Если будете подтягиваться на руках – быстро устанете, руки нужны только для того, чтобы держаться за скалу. Второе правило: всегда надо иметь три точки опоры. Две руки и нога. Две ноги и рука. Не отрывайте руку и ногу от скалы одновременно, а если пришлось – то всегда разноименные, иначе вас оторвет от скалы вашим же весом. И третье: прижимайтесь к скале, обнимайте ее, любите. Не отодвигайтесь. Чем ближе центр тяжести к скале – тем меньше требуется усилий, тем легче лезть. Ясно? Ну, с богом!
Пошта шел первым, прокладывая страховочную веревку и забивая костыли, на которые цеплял карабины для веревки. Скала поначалу оказалась простой: Пошта всего пару раз застревал, не зная, за что зацепиться, но выручал совет одного из инструкторов – не знаешь, за что взяться рукой, посмотри вниз и подумай, куда можешь поставить ногу.
Где-то на высоте четырех метров поверхность скалы, выглаженная ветрами, стала скользкой. Называется такое место «зеркало» и проходить его крайне сложно – надо ставить ногу не на упор (потому что упоров там и нет), а на трение, и пока подошва медленно скользит вниз, забрасывать руку и искать, за что схватиться.
Зацепы на «зеркале» если и встречаются, то крошечные, с монету размером. Тут на помощь пришел еще один трюк из арсенала скалолазов – если сгибать палец как обычно (как это делают все люди, когда, скажем, нажимают на спусковой крючок), руки быстро онемеют. Если же исхитриться и согнуть только сустав после первой фаланги пальца, а второй сустав наоборот, постараться выгнуть наружу, жесткость конструкции намного выше.
Иногда приходилось просто засовывать кулак в расщелину и растопыривать пальцы, чтобы хоть как-то удержаться.
Добравшись до удобного места – уступа шириной сантиметров десять, этакой скамеечки на высоте метров пятнадцати, Пошта присел отдохнуть и посмотрел вниз.
Отряд полз по скале медленно, неумело, но упорно.
Следом за Поштой карабкался Зиняк, в его обязанности входило перецеплять веревки из карабина в карабин. Потом – Костя, этот за счет малой массы тела даже не взопрел, лез себе, как муха по стеклу. Потом шел Воловик и тащил на себе беседку с профессором. Впрочем, Кайсанбек Аланович оказался не лыком шит, быстро понял все хитрости и помогал матросу, как мог, перебирая ногами и цепляясь руками.
«Вроде нормально, – оценил Пошта. – Полмаршрута уже прошли».
И тут, как назло, Костя сорвался.
Дело нормальное и обычное, без срывов не бывает скалолазания, для того и вяжутся в звенья и цепочки, страхуют друг друга.
Но у Кости это был первый раз. Вместо того чтобы расслабиться и спокойно дать веревке остановить падение, мальчишка завопил, судорожно задергался и попытался вцепиться в проносящуюся перед носом скалу.
Естественно, безрезультатно.
Костю закрутило в беседке, стукнуло пару раз об скалу, и вдобавок он вызвал небольшой обвал, ссыпав горсть мелких камней на голову Воловику, на что матрос отреагировал коротко и нецензурно.
– Ты как там, живой? – поинтересовался Пошта, глядя, как пацан болтается в метре от скалы. Костыль сидел прочно, веревка была в карабине, карабин замуфтован, причин для паники никаких.
Но Костя-то этого не знал. Он вытащил свой остро отточенный бумеранг и собрался пилить веревку.
– Ты что, идиот? – завопил Пошта.
– А ну прекратить! – присоединился мичман Зиняк.
– Вы меня не вытащите, – упрямо заявил Костя. – Я для вас – только обуза. Бросьте меня. Продолжайте экспедицию. Миссия важнее!
И вот тут матрос Воловик (вот уж от кого не ожидал Костя) продемонстрировал все богатства великого и могучего русского языка, конкретнее – матерной его составляющей, еще точнее – флотский вариант, известный как «большой шлюпочный загиб», состоящий минимум из двадцати предложений без повторения эпитетов и метафор.
Костя – да и не только Костя – аж заслушался и перестал пилить веревку, на которой висел. Воловик же, завершив тираду, снял свой флотский ремень, намотал один конец на кулак и, словно лассо, захлестнул за веревку, подтягивая Костю обратно к скале.
– Геройствовать он вздумал, сопляк, – приговаривал матрос, отвешивая тумаки мальчишке. – Работать надо, а не самопожертвованием заниматься! Ползи давай, жертва! А то ремня выпишу, будешь знать, как без команды погибать!
Дальнейший путь до вершины проделали с трудом, но без приключений. Хуже всего пришлось на последних трех метрах – стена тут нависала над землей, так называемый отрицательный угол, когда гравитация тебе не помогает, а наоборот, отрывает от скалы. Даже Пошта едва не сорвался – но вылез, закрепился и вытащил остальных.