— Но ведь она еще ребенок… — Филипп почти решился использовать любовь Наоми к дочери, хотя этот прием, безусловно, был из разряда запрещенных. И просто подлых. — Никак не могу придумать, как лучше ей сказать. Возможно, со временем…
— Я ни в чем тебя не обвиняю, — перебила его Наоми, наклоняясь вперед. Темные тени у нее под глазами, казалось, глядели на него с насмешкой, но во взгляде Наоми насмешки не было.
— Я ни в чем тебя не обвиняю, — повторила она. — Ни в чем. Что с нами случилось, Филипп? Когда, в какой момент все пошло наперекосяк? Я пыталась понять, пыталась вспомнить… Мне казалось, что, если я сумею найти причину, событие, период, с которого все началось, тогда мне будет легче принять все, что случилось потом. Но я не могу.
Наоми крепко закрыла глаза и замолчала, ожидая, пока к ней вернутся силы и она сможет продолжать.
— Я не понимаю, что именно пошло у нас не так, зато я часто думаю о том, что было у нас как надо — как и должно быть в нормальной, счастливой семье. Особенно о Келси. Я постоянно думаю о ней.
Тяжкий груз жалости придавил Филиппа.
— А она все время спрашивает о тебе.
Наоми отвернулась и окинула взглядом унылую комнату для свиданий. Неподалеку плакал кто-то из посетителей — слезы были неотъемлемой особенностью этого места. Наоми оглядела стены, охранников, замки. Особенно замки.
— Я не хочу, чтобы она узнала, где я.
Этого Филипп не ожидал. Застигнутый врасплох, он попытался что-то сказать, но запутался между облегчением, благодарностью и инстинктивным чувством протеста.
— Наоми!..
— Я очень хорошо все обдумала и взвесила. Чего-чего, а времени на размышления у меня хоть отбавляй. Я не хочу, чтобы Келси знала, что у меня все отняли и посадили в клетку. — Она судорожно вздохнула, пытаясь успокоиться. — Скандал скоро уляжется, благо я вот уже больше года не вращаюсь в том же обществе, что и ты. Человеческая память коротка, Филипп. К тому времени, когда Келси пойдет в школу, о том, что случилось в Виргинии, скорее всего уже позабудут.
— Это возможно, но пока… Не могу же я сказать Кел, что ты просто исчезла, да еще ожидать, что она примет подобное объяснение. Она любит тебя.
— Скажи ей, что я умерла.
— Боже мой, Наоми, я не могу…
— Сможешь! — Она с неожиданной силой вцепилась в решетчатую перегородку. — Ради нее — сможешь. Неужели ты хочешь, чтобы она всю жизнь представляла меня здесь, в таком месте, как это? Отбывающей срок за убийство?
— Разумеется, я не хочу, но… Нельзя ожидать, что в таком возрасте Келси сумеет во всем разобраться, не говоря уже о том, чтобы справиться с этим. А потом…
— Вот именно, — согласилась Наоми, и ее глаза снова стали живыми и осветились страстью. — Пройдет несколько лет, Келси все поймет, и тогда ей придется как-то жить с этим. И единственное, что я могу сделать для нее, это избавить от страданий. Подумай об этом, — настаивала Наоми. — К тому времени, когда я выйду на свободу, Келси исполнится шестнадцать, и всю свою сознательную жизнь она будет представлять меня здесь. Она будет чувствовать моральную обязанность навещать меня, а я этого не хочу. Не хочу!
Слезы наконец-то прорвали плотину воли и самообладания и хлынули бурным, неудержимым потоком.
— Я не выдержу этого, Филипп! Не выдержу даже мысли о том, что Келси может приехать, увидеть… А как больно это ранит ее! Что с ней будет?! Говорю тебе, я не хочу испытывать судьбу, Филипп. Позволь мне защитить ее хотя бы от этого. Боже всемогущий, помоги мне сделать для нее это последнее благо!
Филипп поднял руку и сквозь ячейки решетки прикоснулся к ее пальцам.
— Я тоже не могу видеть тебя здесь.
— А смог бы кто-нибудь из нас спокойно смотреть, как Келси сидит на том месте, на котором сидишь ты, Филипп?
Нет, лично он бы не смог, да и Наоми это вряд ли было под силу.
— Но как сказать ей, что ты умерла? Никто не может предвидеть, как это на нее повлияет. И как нам потом жить с этой ложью?
— Не такая уж это большая ложь. — Наоми отняла пальцы от решетки и вытерла слезы. — Какая-то часть меня действительно умерла. А другая отчаянно хочет жить. В смысле — просто выжить. Навряд ли мне это удастся, если Кел будет знать. Ей будет очень больно,
Филипп. А так она просто погорюет… недолго, но зато у нее останешься ты. Через несколько лет Келси перестанет вспоминать меня, а потом и вовсе забудет.
— И ты сможешь так жить?
— Придется. Я не буду ни пытаться связаться с ней, ни вмешиваться в ее жизнь как-то по-другому. Я не буду просить тебя навестить меня здесь, а если ты все-таки приедешь, я к тебе не выйду. Я действительно умру — для тебя и для нее.
Наоми выпрямилась на стуле. Время свидания почти истекло.
— Я знаю, как сильно ты ее любишь, знаю, что ты за человек. Ты сможешь сделать так, чтобы ее жизнь была достойной и… счастливой. Пожалуйста, не рань ее. Обещаешь?
— А что будет, когда тебя выпустят?
— Когда это случится, тогда и будем думать. Десять-пятнадцать лет — это очень долго, Филипп.
— Да. — Он представил себе все эти пустые, серые годы, проведенные в этих серых стенах, и внутри его все перевернулось. «Что, — подумал он, — эти годы могут сделать с ребенком? Годы ожидания, годы надежды?»
— Хорошо, Наоми, — сказал он. — Ради Келси.
— Спасибо. — Она поднялась и поморщилась, словно борясь с тошнотой. — Прощай, Филипп.
— Наоми!..
Но она пошла прямо к охраннику и прочь из комнаты — сквозь железную дверь, которая с лязгом захлопнулась за ней. Она так и не обернулась.
— Па? — Келси положила руку на плечо отца и слегка встряхнула. — В каком ты сейчас столетии?
Филипп смущенно привстал.
— Келси? Я и не заметил, как ты вошла.
— Ты ничего не заметил бы, даже если бы сюда влетела стая крокодилов! — Она чмокнула его в щеку, откинулась назад и, рассмеявшись, снова поцеловала. — Как я рада тебя видеть!
— Дай-ка и мне на тебя посмотреть… — Выглядит счастливой? успокоенной? умиротворенной? — подумал он, чувствуя, как в душе у него начинается маленькая война.
— Не могла же я так сильно измениться за пару недель! — рассмеялась Келси.
— Ты просто скажи мне: ты чувствуешь себя так же хорошо, как выглядишь?
— Я чувствую себя замечательно! — с чувством проговорила Келси, опускаясь на стул. Некоторое время она молчала, ожидая, пока отец усядется напротив нее. — Чистый деревенский воздух, здоровый образ жизни, простой физический труд и полная свобода от готовки. Последнее немаловажно.
— Физический труд? Ты работаешь на ферме?
— На самых неквалифицированных работах. — Келси улыбнулась подошедшей официантке. — Бокал шампанского.
— Мне ничего. — Филипп снова повернулся к дочери. — Ты празднуешь? Что?
— Гордость Виргинии взял первый приз в Санта-Аните. Как раз сегодня! — воскликнула Келси, которую все еще переполняло пьянящее ощущение победы. — Гордость Виргинии — странная кличка для жеребца, правда? Но он действительно гордость штата. Я лично выгребаю навоз из его денника и меняю ему подстилку, поэтому я тоже немножко причастна к его победе. А в мае он выиграет дерби… — Келси заговорщически подмигнула отцу. — Это абсолютно точно.
Филипп отпил глоток из своего бокала, надеясь, что вино поможет ему справиться с неловкостью и заговорить легко и непринужденно.
— Я не думал, что ты так увлечешься… лошадьми.
— О, это удивительные создания. — Келси взяла с принесенного подноса бокал шампанского и приподняла его. — За Гордость Виргинии, за самого лучшего из мужчин, которых я когда-либо встречала. Из четвероногих, разумеется, — уточнила она и поднесла вино к губам, наслаждаясь тем, как пузырьки газа взрываются во рту. — Ну а теперь расскажи мне, как дела дома? Я думала, Кендис приедет с тобой.
— Мне кажется, она поняла, что мне самому хочется побыть с тобой, и просила передать, что очень тебя любит. И Ченнинг тоже. Кстати, у него новая девушка.
— Ну, это не новость. А куда девалась аспирантка?
Ну та, с факультета философии?
— Чен утверждает, что она была способна заговорить его до смерти. Зато его новая пассия проектирует ювелирные украшения и носит черные свитера. Они познакомились на какой-то вечеринке. Эта девушка — вегетарианка.
— Тогда это увлечение тоже ненадолго. Ченнинг способен прожить без гамбургера не дольше пяти минут.
— Кендис очень на это рассчитывает. Виктория — ее зовут Виктория — показалась ей, гм-м… не совсем подходящей.
— Ну, если дело касается Ченнинга, Кендис вряд ли сумеет найти подходящую девушку. Разве что после долгого и тщательного отбора. Он все еще ее малютка.
— Родителям всегда трудно признать своего ребенка самостоятельным. Взрослым. Многим это так и не удается. — Он накрыл ее руку ладонью. — Я скучал по тебе.
— Но я же на самом деле никуда не делась, па! И мне бы не хотелось, чтобы ты так сильно переживал.
— Старая привычка. — Филипп слегка сжал ее пальцы. — Я просил тебя поужинать со мной по нескольким причинам. Возможно, одна из них покажется тебе не очень приятной, так что я решил, что будет лучше, если ты узнаешь обо всем от меня.
Келси заметно встревожилась.
— Ты же сказал, что дома все в порядке.
— Все в порядке, не волнуйся. Моя новость касается Уэйда. Он объявил о своей помолвке… — Филипп почувствовал, как напрягшаяся было рука Келси обмякла. — Судя по всему, через месяц или два состоится свадьба.
— Понятно.
Странно, подумала Келси. Странно. Ей казалось, что подобное известие уже не может так сильно задеть ее за живое.
— Быстрая работа.
Келси со свистом втянула воздух сквозь зубы, неприятно пораженная тем резким тоном, каким она произнесла свои последние слова.
— Глупо с моей стороны так переживать.
— По-человечески тебя вполне можно понять. Пусть вы долго жили врозь, но окончательный развод едва-едва состоялся.
— Это была просто бумажка. Я знаю это. Наш брак закончился в Атланте, больше двух лет назад. — Келси подняла бокал и посмотрела на вино, которое все еще негромко шипело. — Дело в другом… Мне хотелось бы быть воспитанной леди и пожелать ему счастья в новом браке. Но не вышло.
Она сделала большой глоток.
— Надеюсь, крошка Лэри превратит его жизнь в ад. А теперь давай закажем копченую красную рыбу, я не прочь ее попробовать.
— Ты не сильно расстроилась?
— Все будет нормально. Я в порядке.
Келси закрыла меню, которое держала в руке. Когда официантка, получив заказ, отошла от их столика, она уже улыбалась отцу.
— А ты боялся, что я начну рвать и метать?
— Я думал, что тебе понадобится жилетка, чтобы выплакаться.
— Я знаю, что всегда могу воспользоваться твоей. Просто я давно перестала плакать над разлитым молоком. Может быть, работа, настоящая работа ради того, чтобы заработать себе на хлеб, окончательно изменит мои взгляды на жизнь.
— Но ты работаешь с тех пор, как закончила школу, работаешь вот уже несколько лет.
— Это была просто игра в работу, и мы оба это прекрасно понимаем. Ни одна из моих так называемых «работ» не имела для меня большого значения.
— А чистить навоз — эта работа имеет для тебя значение?
Легкая холодность, неожиданно прозвучавшая в голосе отца, заставила Келси насторожиться, и, отвечая ему, она постаралась подобрать самые убедительные слова.
— Должно быть, дело в том, что здесь я чувствую себя частью системы, деталью отлаженного механизма. И речь идет не просто об одной скачке или об одной конкретной лошади. Разведение и воспитание чистокровных скакунов — процесс постоянный и непрерывный, и каждый выполняет определенные обязанности. Некоторые из этих обязанностей интересны и увлекательны, некоторые — утомительны и скучны хотя бы потому, что их приходится выполнять каждый день независимо от того, какое у тебя настроение, хочется тебе или не хочется что-то делать. И все же каждое утро приносит тебе что-то новое… Келси крепко зажмурилась.
— Нет, я не могу объяснить этого. Словами — не могу.
Она не могла объяснить, а Филипп не мог понять и знал, что никогда не поймет. Единственное, что имело для него значение, это то, что сейчас его дочь говорила в точности как Наоми.
— Я понимаю, что тебе пока интересно. В конце концов, ты прикоснулась к чему-то, с чем никогда раньше не сталкивалась.
— Правильно, но это далеко не все. Моя новая работа успокаивает, утешает и в то же время требует полной отдачи… — «Требует, чтобы ты ее сделал», — добавила она про себя и поспешно продолжила: — Я подумываю о том, чтобы съехать с городской квартиры.
— Съехать? И что дальше? Переселиться в «Три ивы» и жить там?
— Не обязательно.
Почему это так задело его? — подумала Келси и вздохнула. Почему ей было так неприятно слышать о том, что Уэйд женится?
— Во всяком случае, о таком варианте мы с Наоми не говорили. Просто мне захотелось жить на природе. Мне нравится видеть из окна деревья, холмы… Чтобы не упираться взглядом в стену ближайшего дома. Кроме того, мне очень по душе то, что я делаю сейчас. У меня хорошо получается, папа, и мне хотелось бы заниматься этой работой дальше.
— Я понимаю, что Наоми — сильная личность и она произвела на тебя большое впечатление, но ты не должна поддаваться своим импульсивным желаниям и резко менять образ жизни. Я уверен, что за такой короткий срок ты не могла узнать и понять до конца тот мир, с которым ты сейчас играешь.
— Конечно, я не могу сказать, что понимаю его. Но я хочу понять… — Келси замолчала, ожидая, пока официантка поставит на стол салаты. — И я хочу понять ее. Ты не можешь требовать, чтобы я уехала с фермы до тех пор, пока это не произойдет.
— Я вовсе не прошу тебя немедленно уехать. Я только прошу тебя не бросаться в эту авантюру, не обдумав и не взвесив все возможные последствия. Табун лошадей в ночном, туманные рассветы над пастбищами, отчаянный бросок иноходца к финишу — все это действительно романтично, но я уверен, что мир, в который ты так торопишься окунуться с головой, состоит не только из этого. Возможно, тебе будет неприятно это слышать, но в нем очень много уродливого, грубого и жестокого.
— А ты не думал, что это может оказаться мне так же близко, как и запах книг в университетской библиотеке?
— Ба! Да это же Келси, дочка нашей Наоми! — раздалось у нее за спиной.
Келси обернулась и увидела Билла Канингема, который направлялся прямо к их столику. В руке он держал бокал с коктейлем, на пальце ярко блеснуло кольцо с алмазной подковкой. Принесла его нелегкая, подумала Келси, изображая на лице улыбку.
— Привет, Билл. Папа, это Билл Канингем. Билл, это мой папа, Филипп Байден.
— Черт побери! — воскликнул Канингем, протягивая Филиппу руку. — Сколько лет, сколько зим! Давненько мы не виделись, Фил. Пожалуй, с тех самых пор, как ты увел Наоми у меня из-под носа. Все учительствуешь, да?
— Да. — Филипп кивнул со сдержанной холодностью, какую приберегал для самых ленивых и бестолковых студентов. — В Джорджтаунском университете.
— Большая шишка! — Билл ухмыльнулся и, опустив руку на плечо Келен, сжал его, словно близкий друг.
— Тогда ты завладел первой красавицей штата, Фил, — беспечно продолжал он. — На Наоми до сих пор приятно посмотреть, особенно когда она хлопочет возле паддока. Кстати, — повернулся он к Келси, — я слыхал, что фаворит твоей мамочки взял первый приз на скачках в Сайта-Аните. Это правда?
— Да, сегодня утром. Мы все очень довольны.
— Ну, в Кентукки все может повернуться по-другому. Не давай ей уговорить себя поставить на жеребца из «Трех ив», Фил. Я уже выбрал себе фаворита. Ну ладно, золотко, поцелуй за меня Наоми. Мне нужно вернуться в бар, у меня там назначена встреча.
Он отошел, а Келси взяла в руку вилку и принялась есть, всем своим видом показывая, как ей нравится еда.
— И с такими людьми тебе хочется общаться?
— Ну папа! Ты говоришь совсем как бабушка. «Не позволяй себе опускать планку, Келси», — передразнила она Милисент, но Филипп не улыбнулся.
— Он же круглый идиот! — продолжала Келси. — Кстати, Билл очень похож на расфранченных, напыщенных дураков, с которыми я постоянно сталкивалась в университете, в рекламном деле, в музеях и галереях. От них никуда не деться, и в любой области их предостаточно.
— Я его помню, — холодно отозвался Филипп. —
Ходили слухи, что он платил жокеям за то, чтобы они проигрывали или толкали другую лошадь на ограждение.
— Значит, он не только напыщенный дурак, но и нечист на руку. Как бы там ни было, это не тот человек, с которым я намерена водить дружбу.
— Он вращается в тех же кругах, что и твоя мать.
— Но по параллельным орбитам. Кроме того, на данный момент я почти ничего не знаю о Наоми и стараюсь не полагаться на ее мнение, а разбираться во всем самой. И мне уже ясно, что «Три ивы» для нее нечто большее, чем просто ферма, а лошади — нечто большее, чем деловое предприятие или выгодное помещение капитала. Я прошу тебя лишь об одном — позволь мне самой сделать выбор. Мне нужна цель жизни, папа, и, возможно, я нашла ее здесь.
Филипп очень боялся, что так оно и есть и что, когда Келси достигнет своей цели, он перестанет ее узнавать.
— Обещай мне только одно: что ты не будешь спешить, что не будешь склоняться к какому-либо решению, не обдумав возможных последствий.
— Хорошо. — Келси замялась. — Ты не спрашиваешь о ней…
— Я как раз собирался, — признался Филипп. — Мне было любопытно узнать, какое впечатление она произвела на тебя.
— Наоми выглядит очень молодо, и внутри ее просто неиссякаемые запасы энергии. Она встает еще до рассвета и не ложится до темноты.
— Наоми всегда любила светскую жизнь.
— Я говорю о работе, — уточнила Келси. — Она не ведет никакой светской жизни, во всяком случае, с тех пор, как я приехала в «Три ивы». Откровенно говоря, я не думаю, что после такой работы у кого-нибудь хватило бы сил на вечеринки. В десять часов она, как правило, уже спит.