— Нет, с «десятки» я не прыгал, — сказал он.
— Никогда? — В голосе Олега Харри услышал разочарование.
— Никогда. Только нырял — головой вниз.
— Нырял? — подпрыгнул Олег. — Так это же еще круче! А это все-все-все видели?
— Нет, это же было ночью. Вокруг совсем никого не было.
Олег вздохнул:
— А зачем тогда показывать, какой ты смелый, если тебя все равно никто не видит?..
— Я тоже иногда над этим задумываюсь.
Харри попытался поймать взгляд Ракель, но ее солнечные очки были слишком темными. Она собрала сумку и надела поверх купальника футболку и короткую джинсовую юбку.
— Но это труднее, — добавил он. — Когда ты один и никто тебя не видит.
— Спасибо, что согласился мне помочь, Харри, — поблагодарила Ракель. — Это очень мило с твоей стороны.
— Мне и самому приятно, так что можешь не торопиться. Я здесь буду, сколько тебе нужно.
— Сколько нужно дантисту, — поправила она. — Надеюсь, это будет недолго.
— И как вошел в воду? — не отставал Олег.
— Как обычно, — ответил Харри, продолжая смотреть на Ракель.
— К пяти вернусь, — сказала она. — Не меняйте место.
— Мы ничего менять не будем, — заверил Харри и тут же пожалел о сказанном. Не лучшее время для пафоса. Будут случаи и поудобнее.
Он проводил ее взглядом, думая о том, насколько трудно, наверное, записаться к стоматологу в сезон отпусков.
— Хочешь посмотреть, как я прыгаю с «пятерки»? — спросил Олег.
— А то! — ответил Харри, снимая футболку.
Олег посмотрел на него:
— Ты что, Харри, никогда не загораешь?
— Никогда.
Сначала пару раз прыгнул Олег. Потом Харри снял джинсы и поднялся на трамплин вместе с ним. Там он стал объяснять Олегу, как правильно прыгать. Некоторые в очереди неодобрительно косились на свободные семейные трусы Харри со звездами Евросоюза.
— В воздухе ты летишь горизонтально, — объяснял Харри на пальцах. — Выглядит неважнецки. Народ думает, что ты упадешь плашмя, но в последний момент… — сжал он большой и указательный пальцы, — ты группируешься и падаешь в воду одновременно руками и ногами.
Холе разбежался и прыгнул. Перед тем как он сгруппировался и вошел в воду, раздался свисток спасателя.
— Эй, я же сказал, что «пятерка» закрыта! — услышал Харри мегафон, едва появившись на поверхности.
Олег помахал ему с вышки, и Харри поднял вверх большой палец, показывая, что он понял. Вылез из воды, спустился по лестнице и очутился у иллюминатора, через который просматривался бассейн. Он водил пальцем по холодному запотевшему стеклу и смотрел на сине-зеленую водную массу. Вот у поверхности появились плавки и отчаянно работающие ноги, будто взбивающие облако на синем небосводе. Вспомнился «Андеруотер».
Появился Олег. В облаке пузырьков он замедлил движения, но вместо того, чтобы подняться вверх, поплыл вниз — к иллюминатору, у которого стоял Харри.
Они посмотрели друг на друга. Олег улыбался, размахивая руками. Его лицо казалось бледно-зеленым. Харри не слышал звуков, но видел, как двигаются его губы, как колышутся на голове волосы, сейчас больше всего похожие на водоросли. Назойливо стучались воспоминания, но Харри упрямо отгонял их прочь. Они смотрели друг на друга, находясь по разные стороны стекла, в ярких лучах солнца, в мире беззаботного шума и одновременно — полной тишины. Вдруг у Харри появилось тревожное предчувствие беды.
Правда, в следующую секунду оно его покинуло: Олег дернул ногами и поплыл вверх. Харри словно остался у пустого телеэкрана. Пустого запотевшего телеэкрана, на котором он начертил… Стоп! Теперь ясно, где он это видел!
— Олег! — крикнул он, взбегая по лестнице.
Вообще-то говоря, людьми Карл мало интересовался. За те двадцать лет, что он держал телемагазин на площади Карла Бернера, он ни разу не задался вопросом, кем, собственно, был его тезка, в честь которого назвали площадь. Неинтересен ему был и высокий полицейский, только что предъявивший удостоверение, и стоящий рядом мальчишка с мокрыми волосами. Да и до девушки, о которой полицейский говорил, — ее нашли в сортире у адвокатов из офисного здания напротив — ему дела не было. Единственной особой, в данный момент интересовавшей Карла, была девчонка на фотографии мужского журнала. Его очень занимало, сколько ей лет и правда ли, что она из Тёнсберга и любит загорать на балконе так, что ее могут видеть проходящие мимо мужчины.
— Я заходил в тот день, когда убили Барбару Свендсен, — сказал полицейский.
— Ну, раз вы говорите… — пожал плечами Карл.
— Видите этот выключенный телевизор у окна? — показал полицейский.
— «Филипс». — Карл отложил журнал в сторону. — Нравится? Пятьдесят герц. Плоский кинескоп. Объемное звучание. ТВ-текст. Может принимать радиопередачи. Стоит семь девятьсот, но вам я продам за пять девятьсот.
— Смотрите, кто-то начертил рисунок на пыльном экране!
— Хорошо, — вздохнул Карл. — Пять шестьсот.
— Да плевал я на телевизор! — повысил голос полицейский. — Я хочу знать, кто это сделал.
— С чего вдруг? — спросил Карл. — У меня до сих пор не было желания об этом докладывать.
Полицейский нагнулся над стойкой, и по цвету его лица Карл понял, что ответ ему не понравился.
— Послушайте! Мы ищем преступника. И у меня есть основания полагать, что он стоял здесь и водил пальцем по экрану. Вам ясно?
Карл молча кивнул.
— Отлично. А теперь, пожалуйста, напрягите память, — настойчиво посоветовал полицейский.
Звякнул колокольчик над дверью, в магазин вошла женщина с железным чемоданом. Полицейский обернулся к ней.
— «Филипс», — показал он.
Женщина кивнула, не говоря ни слова, села перед стеной экранов на корточки и открыла чемодан.
Карл смотрел на них, широко открыв глаза.
— Ну? — потребовал полицейский.
До Карла начало доходить, что это поважнее Лизы из Тёнсберга.
— Я не запоминаю каждого, кто сюда заходит, — запинаясь, сказал он.
Это означало, что он вообще никого не запоминает. Лица для него давно ничего не значили. Даже лицо Лизы он уже успел забыть.
— Каждого мне и не нужно, — медленно произнес полицейский. — Нужен только один. Тот самый. Кажется, за день к вам не так часто и заходят.
Карл послушно покачал головой.
— А по фотографии вы его узнаете?
— Не уверен. Я и вас-то не узнал, так что…
— Харри… — подал голос мальчишка.
— Но вы видели, как кто-то чертил по экрану?
— Харри…
Да, в тот день Карл обратил внимание на одного посетителя. Он вспомнил о нем в тот вечер, когда заходили из полиции и спрашивали про подозрительных людей. Дело в том, что тот посетитель ничего особенного не делал. Просто стоял и смотрел на экраны, что для телемагазина вполне естественно. Ну и что он должен был сказать? Что кто-то, чью внешность он не запомнил, стоял в магазине и казался подозрительным? И получить за это кучу неприятностей?
— Нет, — ответил Карл, — я не видел, чтобы кто-нибудь чертил по экрану.
Полицейский что-то пробормотал.
— Харри… — Мальчишка потянул полицейского за рукав. — Уже пять часов.
Полицейский замер и посмотрел на часы.
— Беата, — обратился он к женщине. — Нашла что-нибудь?
— Говорить пока рано, — обернулась она к нему. — Следов тут достаточно, но он чертил так, что сложно найти целый отпечаток пальца.
— Позвонишь.
Колокольчик звякнул снова. Карл и женщина с железным чемоданом остались одни.
Он придвинул было к себе Лизу из Тёнсберга, но передумал. Положил журнал на стол фотографией вниз и подошел к женщине из полиции. Та маленькой щеточкой аккуратно собирала с телевизора пыль. Теперь и он увидел начерченную на экране фигуру. Неудивительно, что она сохранилась до сих пор: Карл нечасто утруждал себя уборкой.
— Что обозначает этот символ? — спросил он.
— Не знаю, — откликнулась женщина. — Знаю только, как он называется.
— Как?
— Марин крест.
Глава 20 Среда. Возведение соборов
Харри и Олег встретили Ракель у ворот Фрогнербада. Она подбежала к Олегу и, обняв его, бросила на Харри сердитый взгляд.
— Где ты был? Что случилось? — прошептала она.
Харри стоял бессильно опустив руки и переминался с ноги на ногу. Он знал, что может ей ответить, где он был, — спасал чужие жизни. Но это было бы неправдой. А правдой было то, что с ним случилось — причем давно. Он всегда занимался своими и только своими делами, предоставляя другим расхлебывать последствия. Так всегда было и будет, и то, что он попутно спасает жизни, — всего лишь побочный эффект.
Вместо этого он сказал:
— Я устал. — Это, по крайней мере, была правда.
Вместо этого он сказал:
— Я устал. — Это, по крайней мере, была правда.
— Мы ездили туда, где побывал серийный убийца! — радостно выдал Олег, но тут же замолк, уловив скептический мамин взгляд.
— В общем… — начал Харри.
— Нет! — оборвала его Ракель. — Даже не пытайся!
Харри пожал плечами и грустно улыбнулся Олегу:
— Позвольте мне хотя бы довезти вас до дома.
Ответ он знал заранее.
Он стоял и провожал их взглядом. Ракель уходила быстро и решительно, а Олег на полдороге обернулся и помахал ему рукой. Харри помахал ему в ответ.
Глаза болели от солнца.
Столовая в Главном управлении находилась на самом верхнем этаже. Харри прибыл сюда прямиком из Фрогнербада и, проходя по пустым коридорам седьмого этажа, отметил, что Тома Волера тоже нет на месте, хотя свет в кабинете горит. Оглядевшись в дверях, Харри заметил в столовой только одного посетителя, сидевшего за столиком спиной к Харри.
Он подошел к стойке и посмотрел на телевизор, висящий в углу. Показывали розыгрыш лотереи. Харри проследил за тем, как очередной шар катится по желобу, потом звук сделали тише, но он услышал, как женский голос объявил: «Пять. Цифра пять». Кому-то повезло.
Шаркнул отодвигаемый стул.
— Привет, Харри. Они уже закрылись, — раздался голос Тома.
— Знаю, — ответил Харри. — Решил зайти покурить. — Он кивнул на открытую площадку на крыше, которая круглый год служила им курилкой.
Вид оттуда открывался замечательный, но воздух был таким же жарким и душным, как и внизу, на улице. Косые лучи заходящего солнца прошивали город и тонули в Бьёрвике — районе, который готовился сменить привычные шоссе, склады и пустующие дома на оперу, гостиницы и элитное жилье. Богатство собиралось подмять под себя весь город. Харри вспомнился сюжет про африканского сома — большую черную рыбу, которой в засуху не хватает ума перебраться в водоемы поглубже, и ее ловят руками в вонючих, постепенно высыхающих лужах. Строительство уже началось: на фоне закатного неба высились жирафьи силуэты башенных кранов.
— Будет просто супер! — Том подошел совершенно неслышно.
— Поглядим. — Харри затянулся сигаретой. Он не совсем понимал, о чем речь.
— Тебе понравится, — заверил Волер. — Главное привыкнуть.
Харри представил себе, как в грязном, пересохшем водоеме сомы бьют хвостами, беззвучно разевают рты, пытаясь привыкнуть жить без воды.
— Мне нужен ответ, Харри, нужно знать: с нами ты или нет.
Захлебнуться воздухом… Пожалуй, такая смерть для сома — не хуже других. Захлебнуться — это даже относительно удобно.
— Звонила Беата, — сообщил Харри. — Она проверила отпечатки пальцев в телемагазине. Нет ни одного отчетливого, а владелец магазина ничего не помнит.
— Жаль. Эуне говорит, в Швеции к забывчивым свидетелям применяют гипноз. Надо бы взять на вооружение.
— Надо бы.
— После обеда пришли интересные результаты от патологоанатомов о Камилле Луен.
— Хм?
— Оказывается, она была беременна. Второй месяц. Но никто из знакомых, кого мы допросили, не догадывается, от кого мог быть ребенок. Вряд ли это имеет отношение к убийству, но информация интересная.
— Хм…
Они постояли молча. Волер подошел к перилам, облокотился.
— Харри, я знаю, что ты меня не любишь. Я и не прошу меня любить. Но раз уж мы работаем вместе, надо больше доверять друг другу, быть более открытыми…
— Открытыми, говоришь?
— Да. Удивлен?
— Немного.
Том Волер улыбнулся:
— А ты попробуй. Что ты хотел бы знать обо мне? Спрашивай о чем угодно.
Харри подумал, а потом сказал:
— Хорошо. Я хотел бы знать, что заставляет твои шестеренки работать.
— То есть?
— То есть что заставляет тебя просыпаться утром и делать то, что ты делаешь? Зачем все это? Какая у тебя цель?
— Я понял. — Теперь наступило время задуматься Тому. Он долго молчал, потом указал на краны. — Видишь их? Мой прапрадед приехал сюда из Шотландии. Всем его богатством были шесть сатерлендских овец и письмо из абердинского цеха каменщиков. Этого хватило, чтобы его приняли в цех в Осло. Он участвовал в строительстве домов вдоль Акерсельвы и восточнее — вдоль железной дороги. Они стоят до сих пор. Его дело продолжали дети. Потом — внуки. Так очередь дошла до моего отца. Прадед взял норвежскую фамилию, но, когда мы переехали в западную часть города, отец сменил ее на прежнюю — Волер. Wall — стена. Звучит, может, и не слишком гордо, но отец считал, что для будущего судьи она подходит больше, чем Андерсен.
Харри с удивлением посмотрел на Волера:
— Так ты собирался стать судьей?
— Да, когда поступал на юридический, и стал бы, если бы не случай.
— Какой случай?
Волер пожал плечами:
— Несчастный. На производстве. Отец погиб. И вот что странно: когда умирает отец, понимаешь, что дороги в жизни ты выбирал не для себя, а для него. И я понял, что с другими студентами на юридическом не имею ничего общего. Я был наивным идеалистом. Верил, что мы будем высоко нести знамя справедливости и создавать современное правовое государство. А выяснилось, что большинству просто нужна степень и место, на котором можно зарабатывать достаточно, чтобы нравиться девчонкам в Уллерне. А, да что я тебе говорю, ты ведь и сам учился на юриста…
Харри кивнул.
— Наверное, у меня это в крови, — сказал Волер. — Я всегда любил строить. Что-нибудь большое. Когда я был еще совсем маленьким, то строил из конструктора огромные замки — намного больше, чем у остальных детей. А на юридическом понял, что я другой, не такой, как эти людишки с мелкими мыслишками, и через два месяца после похорон пошел поступать в полицейскую академию.
— И стал лучшим из выпуска, если верить слухам.
— Одним из лучших.
— Что же, в полиции у тебя получилось построить свой замок?
— Нет, Харри, не получилось. Ни у кого не получается. В детстве, чтобы мои постройки были выше, я отнимал детали конструктора у других. Весь вопрос в том, что ты хочешь построить. Жалкую маленькую лачугу для жалкой маленькой жизни — или театры и соборы, величественные здания, которые будоражат воображение, заставляя тянуться к возвышенному. — Волер провел рукой по перилам. — Возводить соборы — это призвание, Харри. В Италии каменщиков, погибших при их строительстве, почитали как мучеников. Хотя сооружали соборы на благо человечеству, все до единого они стоят на человеческих костях и крови — так говаривал мой дед. И так будет всегда. На крови моей семьи стоит не одно здание, которое видно отсюда. А мне хочется большей справедливости. Для всех. И я буду использовать те строительные материалы, которые сочту нужными.
Харри посмотрел на огонек своей сигареты:
— И я — тоже строительный материал?
Волер улыбнулся:
— Можно было бы выразиться более деликатно, но мой ответ — да. Если тебе будет угодно. У меня есть варианты… — Он не договорил, но Харри догадывался о продолжении: «…а у тебя — нет».
Глубоко затянувшись, он тихо спросил:
— А если я соглашусь?
Волер поднял бровь и изучающе посмотрел на Харри. Потом ответил:
— Получишь первое задание, которое выполнишь в одиночку, не задавая вопросов. Все до тебя проходили через это. Испытание на верность.
— И в чем оно состоит?
— Со временем все узнаешь, но придется сжечь кое-какие мосты.
— Означает ли это нарушение норвежских законов?
— Разумеется.
— Ага, — сказал Харри. — Чтобы у вас что-то против меня было и не возникало соблазна вас выдать.
— Я бы сказал это иначе, но суть ты уловил.
— А о чем речь? О контрабанде?
— Сейчас я тебе ответить не могу.
— А откуда тебе знать, вдруг я «крот» из ОСО?
Волер перегнулся через перила и показал вниз:
— Видишь ее, Харри?
Харри подошел к краю площадки и взглянул на парк. На зеленой траве еще лежали загорающие.
— В желтом купальнике, — подсказал Волер. — Хороший цвет, правда?
Внутри у Харри скрутило, и он резко выпрямился.
— Ты о нас плохо думаешь, — сказал Волер, продолжая смотреть вниз. — Мы следим за теми, кто нужен нашей команде. Она хорошо держится, Харри, но нужно ей то же, что и большинству женщин. Мужская забота, внимание. А времени у тебя немного: такие дамы недолго бывают одинокими.
Харри выронил сигарету, и та полетела вниз, отмечая свой путь шлейфом искр.
— Вчера по всей Восточной Норвегии передавали пожарное предупреждение, — заметил Волер.
Харри не ответил, только вздрогнул, когда собеседник положил руку ему на плечо.
— Чтобы показать нашу добрую волю, я даю тебе два дня. Если за это время ответа от тебя не будет, предложение теряет силу.
Холе сглотнул раз, другой, пытаясь выговорить одно только слово. Но язык не слушался, во рту пересохло хуже, чем при африканской засухе.