Холе сглотнул раз, другой, пытаясь выговорить одно только слово. Но язык не слушался, во рту пересохло хуже, чем при африканской засухе.
Наконец у него получилось.
— Спасибо.
Беате Лённ работа нравилась. Нравилась рутина и надежная размеренность. Она знала, что талантлива, и знала, что это знает вся служба криминалистической экспертизы на Кьёльберг-гате, дом 21. Работа была единственной важной составляющей ее жизни — ради нее она и вставала по утрам. Все остальное просто заполняло перерывы.
Ей принадлежал верхний этаж дома в Оппсале, где она жила с мамой. Они прекрасно ладили друг с другом, а уж отец, пока был жив, и вовсе в Беате души не чаял. Наверное, поэтому она и пошла по его стопам в полицию. Хобби у нее не было. Хотя она встречалась со следователем Халворсеном, соседом Харри по кабинету, у нее не было никакой уверенности в будущем их отношений. В журнале «Она», правда, писали, что такого рода сомнения естественны, поэтому все же стоит пойти на риск. Но риск и сомнения Беата не любила. Она любила свою работу.
Подростком она краснела от одной только мысли о том, что кто-то о ней думает, и большую часть времени искала различные способы спрятаться. Краснела она по-прежнему, зато теперь ей было куда спрятаться — за грязные кирпичные стены службы экспертизы, где часами можно было в тишине и спокойствии изучать отпечатки пальцев и следы обуви, отчеты по баллистике и сопоставлению голосов, видеозаписи, анализы ДНК, крови и фрагменты тканей — бесконечные улики, с помощью которых распутывались сложные и громкие дела. Беата поняла, что в ее работе опасностей не так уж много. Главное — говорить громко и четко, стараться не краснеть, не терять лица и не стыдиться неизвестно отчего. Кабинет на Кьёльберг-гате стал ее крепостью, а униформа — доспехами.
Было уже полпервого ночи, когда телефонный звонок оторвал ее от лабораторных отчетов по пальцу Лисбет Барли. На экране телефона высветилось «неизвестный номер», и сердце бешено забилось. Только бы не он!
— Беата Лённ.
Он! Его слова звучали, словно резкие удары.
— Почему ты не позвонила мне насчет отпечатков?
Она на секунду задержала дыхание. Потом ответила:
— Харри сказал, что передаст тебе.
— Спасибо, передал. В следующий раз информируй в первую очередь меня. Ясно?
К горлу подкатил ком — Беата не знала, от страха или от злости.
— Хорошо.
— Ты еще что-нибудь говорила ему, чего не говорила мне?
— Нет. Разве что про результаты исследования вещества, которое мы обнаружили под ногтем присланного пальца.
— У Лисбет Барли? И что вы там нашли?
— Экскременты.
— Что?
— Дерьмо! — в раздражении повысила она голос.
— Мерси, я в курсе, что такое экскременты. Есть догадки, откуда они?
— Да, — коротко ответила Беата.
Не дождавшись продолжения, он сказал:
— Задам вопрос иначе. Чьи они?
— Наверняка не знаю, но могу предположить.
— Ах, будьте так любезны…
— В них найдена кровь — вероятно, человек болен геморроем. Третья группа крови. Встречается лишь у семи процентов населения. Вилли Барли зарегистрирован как донор. И у него…
— Ясно. Так какое ты делаешь заключение?
— Не знаю, — поспешила ответить Беата.
— Но ты ведь знаешь, что анус — эрогенная зона? А, Беата? Как у женщин, так и у мужчин. Или забыла?
Беата закрыла глаза. Лишь бы он не начал снова. Не надо. Все давно прошло, и она уже начала забывать, вытеснять это из памяти. Но его голос был твердым и гладким, как змеиная кожа.
— Ты умеешь притворяться очень правильной девочкой, Беата. Мне это нравится. И нравилось, когда ты делала вид, что тебе этого не хочется.
«Никто ничего не знает», — мысленно убеждала себя она.
— А у Халворсена так же хорошо получается? — продолжал Волер.
— Всё, пока, — сказала Беата.
В ушах раздался его смех. И тогда Беата поняла: спрятаться некуда и достать ее могут повсюду. Как это случилось с теми тремя женщинами, которые чувствовали себя в полной безопасности. Потому что нет на свете ни прочных крепостей, ни надежных доспехов.
Эйстен сидел в такси на Тересес-гате и слушал «Роллинг Стоунз», когда вдруг зазвонил телефон.
— Такси Осло, — сказал он в трубку.
— Привет, Эйстен. Это Харри. У тебя в машине кто-нибудь есть?
— Только Мик и Кит.
— Кто?
— Лучшая группа в мире.
— Эйстен!
— Нда?
— «Стоунз» не лучшая группа в мире. Да и песню «Wild Horses» написали не Кит с Миком, а Грэм Парсонс.
— Все это сплетни, и ты это знаешь. Бывай…
— Алло? Эйстен?!
— Скажи мне что-нибудь хорошее. Быстро.
— «Under My Thumb» — действительно неплохая песня. И в «Exile On Main Street» есть интересные моменты.
— Хорошо. Чего хотел?
— Помощь нужна.
— На дворе — три часа ночи. Может, поспишь?
— Не могу, — сказал Харри. — Стоит закрыть глаза, и сразу так жутко становится…
— Тот же кошмар, что и раньше?
— Кино из ада — повтор по заявкам зрителей.
— Про лифт?
— Про лифт. И я каждый раз схожу с ума. Как скоро ты сможешь подъехать?
— Ох, не нравится мне это, Харри.
— Когда?
Эйстен вздохнул:
— Подожди минут шесть.
Когда Эйстен поднимался по лестнице, Харри уже напялил джинсы и ждал его в дверях.
Они сели в гостиной. Свет включать не стали.
— Пиво будет? — Эйстен снял бейсболку с надписью «Playstation» и зачесал назад редкие потные космы.
Харри покачал головой.
— Тогда вот, — сказал Эйстен и поставил на стол черную тубу, похожую на футлярчик из-под фотопленки. — Держи. Флунипам. Вырубает с гарантией. Одной таблетки за глаза хватает.
Харри внимательно посмотрел на цилиндрик, потом сказал:
— Я позвал тебя не за этим, Эйстен.
— Нда?
— Нда. Мне хочется узнать про взлом кодов. Как это делается?
— Ты про хакеров? — Эйстен был немало удивлен. — Собираешься взломать пароль?
— Вроде того. Читал в газете про маньяка? Мне кажется, он оставляет нам закодированные послания. — Харри включил лампу. — Гляди.
Эйстен посмотрел на лист бумаги, который Харри положил на стол и удивился:
— Звезда?
— Пентаграмма. Этот символ он оставил дважды. В первый раз вырезал на балке у кровати жертвы, а во второй — нарисовал на пыльном экране телевизора в магазине напротив другого места преступления.
Эйстен посмотрел на звезду и кивнул:
— И ты думаешь, я помогу тебе разобраться, что это значит?
— Нет. — Харри подпер подбородок руками. — Но надеюсь, ты расскажешь мне про принципы расшифровки кодов.
— Харри, я же взламывал математические коды, а у человеческих — иной смысл, другая семантика. Я, например, до сих пор ни разу правильно не вычислил, что имеют в виду женщины, когда говорят «нет».
— Представь себе, что в нашем случае задействованы и человеческая логика, и некий подтекст.
— Тогда это уже криптография, тайнопись. Для этого помимо логического мышления нужно умение задействовать подсознание и интуицию — все то, что ты знаешь, но не знаешь, что знаешь. Придется использовать линейное мышление и распознавание образов. Слыхал об Алане Тьюринге?
— Нет.
— Этот англичанин в войну расшифровывал немецкие коды. Проще говоря, выиграл Вторую мировую. Он говорил, что для расшифровки нужно сначала понять, в каком измерении действует противник.
— Это как?
— Скажем так, этот уровень выше букв и цифр. Надъязыковой. И ответы надо искать не на вопрос «как», а на вопрос «зачем». Понятно?
— Нет.
— Никто не понимает. Это, скорее, особый дар — вроде ясновидения.
— Предположим, мы знаем зачем. Что дальше?
— Дальше придется потратить уйму времени. Комбинируй варианты, пока не вымрешь.
— Нельзя мне вымирать. И уймы времени у меня нет. Побыстрее можно?
— Тогда есть только один известный мне способ. Транс.
— Ну, разумеется, транс. Вот теперь все понятно.
— Я не шучу. Продолжаешь смотреть на информацию, пока не избавляешься от всех мыслей. Все равно что перегрузить мышцу и вызвать ее спазм. Что-то в этом роде. В восемьдесят восьмом я четыре ночи подряд взламывал систему счетов Датского банка. На голом энтузиазме и капельке ЛСД. Получится подсознательно взломать код — считай себя королем. А если не получится…
— То что?
Эйстен засмеялся:
— Угодишь в психушку. Там полно таких, как я.
— Транс, говоришь?
— Ага. Транс. Интуиция. Может быть, немного фармацевтической помощи…
Харри взял со стола черный цилиндрик и поднес к глазам:
— А знаешь что, Эйстен?
— Что?
Он кинул тубу через стол, и Эйстен ловко поймал ее.
— Я пошутил насчет «Under My Thumb».
Эйстен положил тубу на край стола и нагнулся завязать шнурки на старых, ужасно грязных лыжных ботинках «Пума».
— Я пошутил насчет «Under My Thumb».
Эйстен положил тубу на край стола и нагнулся завязать шнурки на старых, ужасно грязных лыжных ботинках «Пума».
— Да знаю. Как там Ракель? — спросил он.
Харри пожал плечами.
— Ты от этого такой грустный?
— Возможно, — ответил Харри. — Мне тут предложили работу, и не знаю, смогу ли я отказаться.
— Значит, это явно не работа таксиста. Или предлагал не мой шеф.
Харри улыбнулся.
— Извини, но из меня плохой советчик по вопросам трудоустройства. — Эйстен встал. — Флунипам оставляю здесь. Поступай, как знаешь.
Глава 21 Четверг. Пигмалион
Метрдотель с головы до ног изучил человека перед собой. За тридцать лет работы у него выработался своего рода нюх на неприятности, а от этого человека неприятностями разило за версту. Не то чтобы всякая неприятность была во вред — гостям «Театрального кафе» как раз не хватало хорошего скандала, но это должна быть правильная неприятность. Например, когда молодой артист с галереи нараспев заявляет, что он из поколения новых талантов, а хорошее вино можно пить и без многолетней выдержки. Или бывший исполнитель главных ролей из Национального театра провозглашает, что ничего хорошего не может сказать о финансисте за соседним столиком, разве только то, что он гомосексуалист и посему не склонен к размножению. Ну а то, что сейчас лицезрел метрдотель, не обещало скандала. Просто скучная неприятность: неоплаченный счет, храп под столом или потасовка. Сначала он по внешним признакам (грубые черные джинсы, красный нос и бритый череп) принял его за пьяного рабочего сцены, который собрался в родимый погребок. Но когда тот спросил Вилли Барли, возникло подозрение, что это какая-нибудь помойная крыса из журналистского погребка под уличным рестораном с говорящим названием «Толчок». Метрдотель не испытывал никакого уважения к грызунам, которые беспардонно теребят то, что осталось от бедняги Барли после исчезновения его очаровательной супруги.
— Вы уверены, что означенный человек здесь? — спросил метрдотель.
Он открыл книгу заказов, хотя прекрасно знал, что Барли, как обычно, пришел ровно в десять и сел за свой обычный столик на застекленной веранде, откуда была видна Стортингс-гате. Удивительно было то, что приветливый продюсер впервые изменил себе и пришел в четверг. У метрдотеля даже возникли серьезные опасения насчет его психического здоровья.
— Не надо утруждаться, я его вижу, — заявил человек и исчез внутри.
Метрдотель вздохнул и посмотрел на другую сторону улицы. Да, основания опасаться за психику Барли были: поставить летом мюзикл в почтенном Национальном театре. О господи…
Нужного человека Харри узнал по копне волос, но, подойдя ближе, начал сомневаться.
— Барли?
— Харри! — Взгляд просветлел, но тут же снова погас.
Вилли Барли осунулся. Кожа, всего несколько дней назад свежая и загорелая, теперь выглядела мертвой, будто кто-то посыпал ее белой пудрой. Все тело словно съежилось — даже широкие плечи казались уже.
— Не хочешь сельди? — Вилли указал на тарелку перед собой. — Лучшая в Осло. Я всегда ее заказываю. Говорят, хорошо для сердца. Но нужно, чтоб было сердце, а у посетителей этого кафе… — Он махнул рукой, указывая на почти пустой зал.
— Нет, спасибо, — отказался Харри и сел.
— Возьми хотя бы хлебцы. — Вилли подвинул ему корзиночку. — В Норвегии больше нигде не подают настоящий хлеб с цельными фенхелевыми зернами. Как нельзя лучше подходит к сельди.
— Спасибо, не хочу. Разве что кофе.
Вилли подозвал официанта, попросил чашку и повернулся к Харри:
— Как ты меня нашел?
— Был в театре.
— А я ведь просил их говорить, что меня нет в городе. Эти журналисты… — Он показал руками, будто душит кого-то.
Харри не понял: то ли он изобразил, что они его придушили, то ли как он хотел бы расправиться с журналистами.
— Я показал удостоверение и объяснил, что дело срочное, — сказал Харри.
— Хорошо-хорошо.
Появился официант с чашкой. Пока он наливал кофе из кофейника на столе, Вилли неподвижно смотрел на белую скатерть перед Харри. Официант ушел. Харри кашлянул, и Вилли поднял взгляд.
— Если у тебя плохие новости, Харри, давай уж сразу.
Харри отпил из чашки и покачал головой:
— Как там с пьесой?
Вилли бледно улыбнулся:
— Вчера звонили из культурного обозрения «Дагбладе» и спрашивали о том же. Я объяснил, как продвигается работа, а потом журналистка спросила, не повысился ли спрос на билеты, после того как таинственным образом исчезла Лисбет и ее заменила сестра. — Он закатил глаза.
— И что? — полюбопытствовал Харри. — Повысился?
— Спятил? — В голосе Вилли зазвучали нотки ярости и угрозы. — Лето. Люди хотят веселиться, а не плакать над незнакомой им женщиной. Мы потеряли козырную карту. Лисбет Барли — это талант. Такая потеря для проекта — катастрофа! — Несколько человек в зале обернулись на него, но Вилли и не думал говорить тише. — Мы почти не продали билетов. Ну, кроме как на премьеру — те расхватали моментально. Люди жаждут крови. Они чуют скандал. Так что, Харри, мы целиком зависим от суровых критиков. Но именно сейчас меня меньше всего заботит этот чертов мюзикл! — Вилли ударил кулаком по столу, посуда подпрыгнула.
Казалось, ярость сейчас перерастет в бешенство, но вдруг все его раздражение словно рукой сняло. На какое-то мгновение выражение лица стало удивленным, словно Барли не понимал, где он, и тут же он закрыл лицо ладонями. Харри поймал взгляд метрдотеля: тот глядел в их сторону с какой-то надеждой.
— Прошу прощения, — сквозь пальцы пробасил Вилли. — Я не могу… Я не сплю…
Он издал звук — что-то среднее между всхлипом, усмешкой и икотой — и, снова ударив по столу, с горькой усмешкой обратился к Харри:
— Чем я могу помочь, Харри? Вид у тебя неважный.
— Неважный?
— Подавленный. Меланхоличный. Безрадостный. — Вилли пожал плечами и вилкой отправил в рот порцию сельди на хлебце. Рыба сверкнула кожицей, и в то же мгновение бесшумно появившийся официант подлил ему в бокал шардоне.
— Нужно кое-что уточнить, вопрос у меня интимный и, возможно, неприятный, — сказал Харри.
Вилли покачал головой, запивая еду вином:
— Чем интимнее, тем менее он неприятен, Харри. Я же все-таки человек творческий.
— Ну что ж… — Харри отпил для решимости кофе. — Под ногтем пальца Лисбет мы обнаружили экскременты и кровь. Предварительный анализ показал, что группа — ваша. И хотелось бы знать, стоит ли проводить еще и анализ ДНК.
Вилли перестал жевать, приложил к губам правый указательный палец и задумчиво посмотрел в никуда:
— Нет. Не стоит.
— То есть ее палец контактировал с вашими… экскрементами.
— Накануне ночью мы занимались любовью. Как, собственно, каждую ночь. Я бы и днем не отказался, если б не было так жарко.
— И вы…
— Хочешь спросить, занимались ли мы анальной мастурбацией?
— Эээ…
— Проще, совала ли она мне пальцы в задницу? Да, причем часто. Но осторожно. Как и шестьдесят процентов норвежцев в моем возрасте, я страдаю геморроем, поэтому Лисбет никогда не отращивала длинные ногти. А ты, Харри, практикуешь анальную мастурбацию?
Харри поперхнулся кофе.
— На себе или на других? — продолжал Вилли.
Харри покачал головой.
— А зря, Харри, — сказал Вилли Барли. — Стоило бы. Особенно мужчине. Сделав этот шаг, ты откроешь целый мир чувств, о которых раньше не догадывался. Открываясь, проявляя доверие, ты даешь другим возможность буквально познать тебя изнутри. — Вилли жестикулировал вилкой. — Разумеется, это рискованно. Тебе могут сделать больно, но могут и проявить любовь. И тогда ты весь напитываешься этим чувством, Харри. Оно становится твоим. Считается, что во время соития мужчина овладевает женщиной, но разве это так? Кто кем овладевает? Подумай над этим, Харри.
Харри подумал.
— То же самое и с художниками. Ради того, чтобы испытать любовь, мы рискуем получить вместо нее страшную боль. Это отнюдь не безопасно, Харри. Я рад, что больше не танцую. — Вилли улыбнулся, и по лицу у него скатились две слезы: сначала из одного глаза, а потом из другого. Они параллельно сбежали по щекам и исчезли в бородке. — Я тоскую по ней, Харри.
Харри уперся взглядом в стол. Подумал, что ему пора бы идти, но продолжал сидеть.
Вилли выудил носовой платок и, громко высморкавшись, вылил в бокал остаток вина из бутылки:
— Не хочу тебя обидеть, Харри, но, когда я сказал, что ты неважно выглядишь, я имел в виду, что ты всегда выглядишь неважно. Из-за женщины?
Харри покрутил чашку пальцами.
— Или из-за женщин? — участливо спросил Вилли.