— Сходи к врачу.
— Ходил. Он выписал мне имован. Знаешь, такое снотворное в таблетках? Не помогло. Просил что-нибудь посильнее, но он отказал.
— От тебя небось разило? Еще бы он дал тебе рогипнол, Харри!
— Он сказал, что я еще молод для тяжелого снотворного. А у тебя есть?
— Спятил? Это ж верный путь за решетку. Но есть флунипам. Почти то же самое. Одна таблетка — и валишься без задних ног.
— Хорошо. Я сейчас слегка на мели, но отдам деньги сразу, как получу зарплату. А сны тоже — того?
— А?
— Я сны видеть перестану?
На пару секунд на том конце повисла тишина.
— Знаешь, Харри, я тут сообразил, флунипам-то у меня кончился. Да и потом, опасный он. И сны видеть не перестанешь, скорей наоборот.
— Гонишь.
— Ну… Да и не нужен тебе флунипам. Просто попробуй успокоиться. Сделай перерыв.
— Перерыв? Ты и сам понимаешь, что это невозможно.
Харри услышал, как открылась дверь машины и Эйстен послал кого-то к черту. Потом заговорил снова:
— Это из-за Ракели? — Харри не ответил. — Поссорились с ней? — Харри услышал какой-то треск и подумал, что это рация. — Ау, Харри! Друг детства спрашивает, не разбилась ли твоя жизнь вдребезги, а ты молчишь?
— Разбилась, — тихо сказал Харри.
— Что случилось?
Харри перевел дыхание:
— В общем, я сам вынудил Ракель ее разбить. Я провалил одно дело, над которым долго работал. Я не выдержал. Запил и три дня пролежал пьяный в дерьмо, не слышал телефонных звонков. На четвертый она пришла сама. Позвонила, вошла. Сначала сердилась. Говорила, что я не могу вот так просто уйти, что обо мне спрашивал Мёллер. Потом погладила меня по лицу и спросила, чем может помочь.
— А ты ее выставил за дверь? Так, что ли?
— Я сказал, что у меня все хорошо. И тогда она сразу загрустила.
— Надо думать. Девчонка ж тебя любит.
— Она так и сказала. Но еще сказала, что не может во второй раз совершить ту же ошибку.
— Это какую?
— У Олега отец был алкоголиком. И все трое из-за этого страдали.
— И что ты ответил?
— Что она права. Что от таких, как я, надо держаться подальше. Тогда она улыбнулась и ушла.
— Теперь у тебя кошмары?
— Да.
Эйстен тяжело вздохнул:
— Знаешь что, Харри? Тебе уже ничего не поможет, кроме…
— Знаю, — перебил Харри. — Пули.
— Вообще-то я хотел сказать: «Тебя самого».
— И это знаю. Забудь, что я тебе звонил, Эйстен.
— Уже забыл.
Харри забрал с кухни бутылку легкого пива. Сел в кресло и недоверчиво посмотрел на этикетку.
Со вздохом слетела крышка. Он отложил на стол импровизированную открывалку. Шпатель с зеленой рукояткой и золотистым налетом штукатурки на металлической части.
Утром в пятницу, часов в шесть, солнце выглянуло из-за Экеберга, и в его лучах Главное управление полиции засверкало, как кусок хрусталя. Охранник на входе читал газету и зевал во весь рот. Когда на пороге появилась первая ласточка рабочего дня, он отложил «Афтенпостен».
— Пишут, будет еще жарче, — провозгласил охранник так, будто радовался, что наконец-то может переброситься с кем-то словечком.
Высокий светловолосый мужчина посмотрел на него усталыми голубыми глазами, но ничего не сказал в ответ.
Охранник заметил, что, хотя оба лифта стояли на первом этаже, вошедший направился вверх по лестнице, и снова уткнулся в «Афтенпостен», где писали о том, что женщина, пропавшая в среду среди бела дня, до сих пор не объявилась. Журналист, Рогер Йендем, цитировал Бьярне Мёллера, который сообщил, что под автомобилем рядом с домом, где жила пропавшая, найдена ее туфля и это подтверждает подозрение о том, что совершено преступление, но с уверенностью об этом говорить пока рано.
По дороге к полке корреспонденции Харри полистал газеты, потом взял два последних доклада о поисках Лисбет Барли. На автоответчике было пять сообщений, почти все от Вилли Барли. И весьма однообразные. Барли требовал бросить на поиски больше народу, говорил о ясновидящих и собирался объявить в газете о крупном вознаграждении тому, кто поможет найти Лисбет.
А в последнем сообщении кто-то просто дышал в трубку.
Харри перемотал запись и прослушал ее снова, потом еще раз.
Нельзя было различить, мужчина это или женщина. Тем более — Ракель это или нет. На экране значилось: «22:10 — НОМЕР НЕ ОПРЕДЕЛЕН». Так обычно обозначался телефон Ракели, когда она звонила с Холменколлвейен. Но если она звонила, то почему не на мобильный?
Харри перечитал отчеты. Ничего. Перечитал внимательнее. Ничего. Он глубоко вздохнул и взялся за отчеты в третий раз.
Закончив, он взглянул на часы и отправился за новой порцией корреспонденции. Взял отчет одного из осведомителей, переложил на правильную полку коричневый пакет для Бьярне Мёллера и вернулся в кабинет.
Осведомитель писал коротко и ясно: «Ничего».
Харри перемотал назад запись на автоответчике, включил воспроизведение и, увеличив звук, с закрытыми глазами откинулся на спинку кресла. Попытался вспомнить ее дыхание. Почувствовать его.
— Бесит, когда они вот так не представляются, а?
Волосы на затылке встали дыбом. Нет, не от слов — от голоса. Харри медленно повернулся в кресле. Кресло недовольно завизжало. В дверях он увидел Тома Волера.
Тот стоял, прислонившись к косяку, и с улыбкой поигрывал яблоком.
— Не желаешь? Австралийские. А на вкус — как райские, — предложил он.
Харри отрицательно покачал головой, не спуская с Тома глаз.
— Можно войти? — спросил Волер.
Харри не ответил. Волер вошел и закрыл за собой дверь. Обойдя стол, он плюхнулся в свободное кресло и поднес яблоко к глазам.
— Харри, ты заметил, что мы с тобой всегда приходим на работу раньше остальных? Любопытно, да? Учитывая, что мы и домой уходим позже всех.
— Ты сидишь в кресле Эллен, — заметил Харри.
Волер хлопнул по подлокотнику:
— Харри, нам с тобой пора поговорить.
— Говори.
Волер, прищурив один глаз, поднял яблоко к светильнику на потолке.
— И не грустно тебе в кабинете без окон? — усмехнувшись, спросил он.
Харри не ответил.
— Ходят слухи, ты от нас уходишь, — сказал Волер.
— «Слухи»?
— Ну, это, наверное, громко сказано. Скажем иначе: у меня есть свои источники. Ты ведь уже начал подыскивать себе подходящее место? В охранном агентстве? Или в страховом? Или, может быть, юрисконсультом устроишься? Да мало ли куда может приткнуться следователь с дипломом юриста. — Его крупные белые зубы вонзились в яблоко. — Возможно, не везде хорошо отнесутся к послужному списку с отметками о пребывании на работе в пьяном виде, самовольных отгулах, превышении полномочий, неподчинении старшим и нарушении профессиональной этики.
Его челюсти усиленно заработали, с хрустом перемалывая кусок сочного яблока.
— Но! Но… — продолжал Волер. — Даже если на работу тебя не примут, это не конец света. Их ведь можно понять: кто же ищет на свою голову приключений. Хотя человек, несмотря ни на что, был инспектором, причем одним из лучших. Да и платят они не очень. А ведь в конце-то концов к этому все и сводится. Чтобы за хорошую работу хорошо платили. Чтобы были деньги на еду, жилье и, допустим, на бутылку коньяка. Или ты предпочитаешь виски?
Харри заметил, что сжимает зубы так сильно, что заболели зубы под пломбами.
— А еще лучше, — развивал свою мысль Волер, — зарабатывать так, чтоб иной раз чем-нибудь себя побаловать. Например, съездить куда-нибудь. С семьей. Например, в Нормандию.
В голове у Харри что-то щелкнуло, как будто перегорел предохранитель.
— Мы с тобой во многом не похожи, Харри. Но это не означает, что я не уважаю тебя как специалиста. Я всегда считал тебя целеустремленным, талантливым, творческим человеком. А главное — упрямым. Отличное качество для жизни в обществе, где идет борьба за выживание. К сожалению, в этой борьбе в ход не всегда идут те средства, какие нам нравятся. Но если хочешь победить, нужно уметь бить конкурентов их же оружием. И еще… — Волер понизил голос. — Уметь правильно выбирать союзников. Таких, с которыми можешь чего-то добиться.
— Чего ты хочешь, Волер? — Голос Харри дрогнул.
— Помочь тебе. — Волер встал. — Как сейчас — так быть не должно.
— А как сейчас?
— А сейчас мы с тобой враги, и у начальства на столе лежит сам знаешь, какая бумага. — Он направился к двери. — Сейчас у тебя не хватает денег, чтобы сделать что-нибудь хорошее для себя или своих близких… — Он взялся за дверную ручку. — Подумай над этим, Харри. Из того лабиринта, в котором ты оказался, тебя выведет только одно.
«Пуля», — подумал Харри.
— Ты сам, — сказал Волер и ушел.
Глава 11 Воскресенье. Уход
Глава 11
Воскресенье. Уход
Она лежала в постели и курила. Смотрела на его спину перед приземистым комодом, на то, как лопатки двигаются под шелком жилета, заставляя ткань переливаться оттенками черного и синего. Она перевела взгляд на зеркало. Его руки уверенными мягкими движениями завязывали галстук. Ей нравились его руки. Ей нравилось смотреть, как они работают.
— Когда вернешься? — спросила она и поймала в зеркале его взгляд и улыбку, тоже уверенную и мягкую. Она надула губки.
— Так скоро, как только смогу, любовь моя.
Никто не говорил этого слова так, как он. «Liebling», любимая. С заметным акцентом и напевной интонацией. Она словно заново влюбилась в немецкий язык.
— Надеюсь, завтра, вечерним самолетом, — сказал он. — Ты будешь по мне скучать?
Она не удержалась от улыбки. Он засмеялся. И она засмеялась. Черт, ну почему он имеет над ней такую власть?
— Уверена, в Осло тебя дожидаются по уши влюбленные девушки. — Она продолжала улыбаться.
— Надеюсь. — Он застегнул жилет и достал из шкафа пиджак. — Ты погладила носовые платки, любовь моя?
— Они у тебя в чемодане, вместе с носками, — ответила она.
— Отлично.
— Ты едешь на встречу с ними?
Он подошел к кровати и склонился над ней.
— А ты как думаешь?
— Не знаю. — Она обняла его за шею. — Каждый раз, когда ты возвращаешься, от тебя пахнет женщиной.
— Это потому, что я никогда не уезжаю надолго, любовь моя. Как давно мы вместе? Двадцать шесть месяцев? Значит, вот уже двадцать шесть месяцев я пахну тобой.
— И только? — Она притянула его к себе.
Он легко поцеловал ее в губы:
— И только. Извини, любовь моя, самолет… — И высвободился из ее объятий.
Она смотрела, как он подходит к комоду, открывает ящик, достает паспорт и билеты, кладет их в карман и застегивает пиджак. И все это одним скользящим точным движением, что одновременно и возбуждало, и пугало ее. И если бы большая часть его действий не сопровождалась той же точностью и уверенностью, она бы сказала, что он, наверное, всю жизнь учился уходить. Бросать.
Хотя за последние два года они столько времени провели вместе, она знала о нем на удивление мало. Он никогда не скрывал, что в прошлой жизни у него было очень много женщин. Говорил, что часто менял возлюбленных потому, что отчаянно искал ее. Бросал очередную, как только понимал, что это — не она, и продолжал поиски до тех пор, пока два года назад прекрасным осенним вечером судьба не привела его в бар на Вацлавской площади, где он и встретился с ней.
Самая очаровательная история беспорядочных связей, которую она когда-либо слышала.
Во всяком случае, лучше, чем у нее. Она продавала любовь за деньги.
— Зачем ты едешь в Осло?
— По делам, — ответил он.
— Почему ты мне никогда о них не рассказываешь?
— Потому что мы любим друг друга.
Он тихо затворил за собою дверь, и она услышала его шаги на лестнице.
Снова одна. Она закрыла глаза и подумала, что хорошо будет, если его запах останется в постели до его приезда. Потрогала цепочку на шее. С тех пор как он ее подарил, она никогда ее не снимала. Даже в ванной. Провела пальцами по кулону и вспомнила о его вещах. О белом накрахмаленном пасторском воротничке, который положила рядом с носками. Почему она о нем не спросила? Быть может, потому, что чувствовала: она и так задает слишком много вопросов. Ей не хотелось его раздражать.
Вздохнув, она посмотрела на часы и снова закрыла глаза. День был пустой. В два — консультация у врача, и все. Она принялась отсчитывать секунды, а пальцы все гладили кулон — красноватый бриллиант, ограненный звездочкой.
На первой странице «ВГ» помещалась статья о «краткой, но бурной истории» Камиллы Луен и одной знаменитости со студии норвежского государственного радиовещания — НРК, чье имя, впрочем, не раскрывалось. Газета раздобыла размытое курортное фото Камиллы в открытом купальнике. Очевидно, чтобы подчеркнуть намек статьи на основную составляющую истории.
«Дагбладе» в этот же день опубликовала интервью со старшей сестрой Лисбет Барли, Тойей Харанг. В статье, озаглавленной «Она всегда уходила», Тойя вспоминала привычки Лисбет и пыталась объяснить ее поведение: «Она ушла из “Спиннин Уил” — так почему бы и сейчас не уйти?»
На фотографии Тойя, улыбаясь, позировала в ковбойской шляпе. Харри подумал, что она вряд ли хотела, чтобы ее запечатлели с улыбкой до ушей, но фотографы не предупредили ее, когда начали снимать.
— Пива. — Он сел за барную стойку «Андеруотера» и принялся за «ВГ».
Писали, что все билеты на концерт Брюса Спрингстина на стадионе «Валле Ховин» проданы. Замечательно. С одной стороны, Харри терпеть не мог концерты на стадионах. А с другой — помнил, как лет в пятнадцать Эйстен нарисовал фальшивые билеты на концерт Спрингстина, и они вдвоем пробрались с ними в «Драмменсхаллен». И все были на высоте. И Спрингстин, и Эйстен с Харри.
Отложив эту газету в сторону, он открыл «Дагбладе» на странице с портретом сестры Лисбет. Сходство было потрясающее. Харри звонил ей в Тронхейм, но ничего от нее не узнал. Вернее, ничего интересного. Не его вина, что разговор затянулся минут на двадцать. Она объяснила, что в ее имени ударение падает на «я»: «Тойя» и назвали ее вовсе не в честь сестры Майкла Джексона, которую зовут Ла-Тойя с ударением на «о».
С исчезновения Лисбет прошло четыре дня, а дело — выражаясь без обиняков — не продвинулось ни на йоту.
То же касалось и убийства Камиллы Луен. Даже Беата загрустила. Все выходные проработала, помогая немногим оставшимся на лето следователям, — и ничего. Хорошая она девчонка, Беата. Жалко ее.
Так как Камилла была дамой светской, они попытались восстановить картину ее передвижений за неделю до убийства, но и это ни к чему не привело.
Харри собирался рассказать Беате, как Волер заходил в его кабинет и в более-менее открытой форме предложил продать ему душу. Но так и не рассказал. Беате и так есть над чем голову поломать. Прийти с этим к Мёллеру — поднимется шум. Лучше уж просто обо всем забыть.
Харри уже допивал второй полулитровый бокал, когда увидел ее в полумраке, за одним из столиков у стены. Она с еле заметной улыбкой смотрела прямо на него. На столе перед нею стояло пиво, в пальцах была сигарета.
Харри взял свой бокал и направился к ней:
— Можно?
Вибекке Кнутсен кивнула на свободный стул:
— А здесь какими судьбами?
— Живу неподалеку, — объяснил Харри.
— Это я уже поняла, но раньше ты здесь не появлялся.
— У меня возникли разногласия в моем постоянном ресторане касательно происшествия, случившегося на прошлой неделе.
— Не пускают? — с хрипотцой рассмеялась она.
Харри этот смех понравился. И она сама — тоже. Возможно, из-за макияжа и полумрака. Ну и что? Ему понравились глаза — живые, игривые. Детские и умные. Совсем как у Ракели. Но на этом сходство заканчивалось. У Ракели были узкие, чувственные губы. А широкий рот Вибекке казался еще больше от ярко-красной помады. Ракель одевалась элегантно и неброско, а стройностью немногим уступала балерине — ни единой складочки жира. Вибекке сегодня была в тигровом топике — столь же кричащем, как и леопардовый. Ракель ассоциировалась у Харри с притушенными тонами: темные глаза и волосы, загар. Вибекке выделялась в полумраке рыжими волосами и белой кожей. Особенно — кожей ног.
— И что ты тут делаешь одна? — спросил он.
Она пожала плечами и сделала глоток из стакана:
— Андерс уехал, вернется только к вечеру. Я тут развлекаюсь.
— И далеко он уехал?
— В Европу или еще куда… Знаешь ведь, они никогда ничего не рассказывают.
— А чем он занимается?
— Продает утварь для церквей и молелен. Кафедры, запрестольные перегородки, кресты и прочее. Новые и бывшие в употреблении.
— Надо же. И у него есть дела в Европе?
— Когда какой-нибудь швейцарской церкви нужна новая кафедра, ее можно привезти из Олесунна, а старую отреставрировать и переправить в Стокгольм или Нарвик. Он постоянно в разъездах, проводит в них больше времени, чем дома. Особенно в последнее время. Собственно говоря, последний год. — Она затянулась сигаретой. — А сам он даже и не лютеранин.
— Нет?
Она покачала головой, выпуская густой дым из красных, покрытых мелкими морщинками губ, и подтвердила:
— Его родители были пятидесятниками. Он вырос среди всего этого. Я была однажды на их «службе». Знаешь, стало жутковато, когда они начали бессвязно лопотать на несуществующем языке, называя это «глоссолалией».[11] А ты бывал?
— Два раза, — ответил Харри. — В Филадельфийском приходе.
— Обрел спасение души?