— Увы, мне просто нужно было найти там свидетеля по одному делу.
— Ну-ну, не обрел Христа, так хотя бы свидетеля.
Харри пожал плечами:
— Так и того нет: он там больше не появлялся, да и по указанным адресам я не смог его найти. А уж спасения души я точно не обрел.
Харри допил пиво и подозвал бармена. Вибекке прикурила новую сигарету.
— Я весь день пыталась к тебе дозвониться на работу.
— Вот как? — Харри вспомнил пустой входящий звонок на автоответчике.
— Да, но мне сообщили, что ты этим делом не занимаешься.
— Если ты о деле Камиллы Луен, то так оно и есть.
— Так что я поговорила с другим, который приходил на вызов. Симпатичный такой.
— Том Волер?
— Да. Рассказала ему кое-что про Камиллу. Тебе в прошлый раз не смогла.
— Почему?
— Потому что там был Андерс. — Она глубоко затянулась. — Он очень болезненно реагирует, если я говорю что-то порочащее Камиллу, просто в бешенство приходит. Хотя мы ее почти и не знали.
— А зачем тебе ее порочить, если ты ее не знала?
Вибекке пожала плечами:
— Я так не думаю, это Андерс так считает. У него твердая позиция, что за всю жизнь женщина может заниматься сексом только с одним мужчиной. — Она ткнула окурок в пепельницу и добавила: — А лучше вообще ни с кем.
— Значит, у Камиллы мужчин было больше, чем рекомендует Андерс?
— Она обращалась к ним по имени. Имена были разные.
— Откуда тебе это известно? Плохая звукоизоляция?
— Нет, звукоизоляция между этажами прекрасная. Зимой вообще ничего не слышно, но летом, когда окна открыты… Знаешь, в таких дворах…
— …все очень хорошо слышно. Знаю-знаю.
— Именно. Андерс часто со злостью захлопывал окно спальни. А когда я говорила, что ей там, наверное, хорошо, уходил и ложился в гостиной.
— Ты об этом хотела мне рассказать?
— Да. И еще. Мне тут позвонили. Я поначалу решила, что это Андерс, но, когда он звонит, на заднем плане обычно слышится шум. Он ведь звонит с улицы, когда выезжает в Европу. Удивительно, что шум всегда совершенно одинаковый — как будто он всякий раз звонит из одного и того же места. Ну, неважно. А тут звук был другой. В другой раз я просто положила бы трубку и не вспомнила об этом, но после того, что случилось с Камиллой… Да и Андерс уехал…
— Ну и?
— Да нет, ничего страшного. — Она устало улыбнулась, и ее улыбка Харри тоже понравилась. — Кто-то просто дышал в трубку, но я испугалась. Потом решила позвонить тебе. Волер сказал, что этим займется, но номер, с которого звонили, разумеется, не определили. А убийцы, они ведь всегда возвращаются на место преступления, да?
— Это в романах, — ответил Харри. — Я бы выбросил это из головы.
Он покрутил бокал. Лекарство начинало действовать.
— А ты и Андерс, случайно, не знакомы с Лисбет Барли?
Вибекке высоко подняла накрашенные брови:
— Это которая пропала? С какой стати?!
— Да, действительно, с какой стати?.. — пробормотал Харри, не понимая, почему этот вопрос пришел ему в голову.
Когда они вышли из «Андеруотера», было почти девять. Харри казалось, что он двигается по палубе корабля в шторм.
— Я живу близко, чуть ниже по улице, — сообщил он. — Не хочешь…
Вибекке чуть наклонила голову набок и улыбнулась.
— Харри, не делай того, о чем будешь жалеть.
— Жалеть?
— Последние полчаса ты только и рассказывал что о своей Ракели. Уже забыл?
— Я же сказал, что я ей не нужен.
— Ну и я тебе не нужна. А нужна тебе твоя Ракель. Или другая Ракель.
Она взяла его за плечо:
— Может, на какую-то секунду я и подумала, что все могло бы быть иначе. Так ведь не иначе же. Да и Андерс скоро придет домой.
Харри пожал плечами, покачнулся и сделал шаг в сторону.
— Давай хоть до дома тебя провожу, — пробормотал он.
— Харри! Тут пройти метров двести.
— Справлюсь.
Вибекке расхохоталась и взяла его под руку. Они медленно шли по Уллеволсвейен, мимо проезжали автомобили и пустые такси, а вечерний ветер целовал лица, как умеет целовать только в Осло и только в июле. Харри слушал ровное жужжание ее голоса и думал о том, что же сейчас делает Ракель.
Они остановились перед черной железной дверью.
— Спокойной ночи, Харри.
— А… ты поедешь на лифте?
— А что?
— Ничего. — Харри сунул руки в карманы и почувствовал, что теряет равновесие. — Осторожно. Спокойной ночи.
Вибекке с улыбкой подошла к нему и поцеловала в щеку. Харри жадно втянул ноздрями ее запах.
— Может быть, в следующей жизни, — шепнула она.
Дверь мягко и бесшумно закрылась за ней и тихо защелкнулась. Харри стоял и смотрел на витрину, пытаясь сосредоточиться. Что-то было не так. Нет, не выбор надгробных плит, а отражение. На краю тротуара через улицу стояла машина. Если б Харри хоть немного интересовался ими, то знал бы, что это эксклюзивная игрушка — спортивный японский автомобиль.
— Чтоб тебя… — тихо выругался Харри, выходя на дорогу.
Мимо, визгливо сигналя, проехало такси. Он подошел к машине и встал у двери водителя. Темное стекло опустилось.
— Что, черт возьми, ты здесь делаешь? — прошипел Харри. — Шпионишь за мной?
— Добрый вечер, Харри, — зевнул Том Волер. — Наблюдаю за квартирой Камиллы Луен. Смотрю, кто приходит-уходит. Не на пустом же месте возникла идея, что преступник всегда возвращается на место преступления.
— Это бред, — сказал Харри.
— Как ты сам понимаешь, больше уцепиться-то не за что. Убийца оставил нам не много улик.
— Преступник, — поправил Харри.
— Или преступница.
Харри пожал плечами и сделал шажок в сторону, чтобы не упасть. Приоткрылась дверца со стороны пассажира.
— Залезай, Харри. Надо поговорить.
Харри посмотрел на открытую дверцу. Подумал. Сделал еще один шаг в сторону. Обошел машину и сел.
— Подумал? — Волер убавил звук в магнитоле.
— Да, подумал, — ответил Харри, ерзая: на тесном ковшеобразном сиденье было неудобно.
— И какой же правильный вывод ты сделал?
— Судя по всему, тебе нравятся красные японские спортивные автомобили. — Харри с размаху хлопнул по приборной панели. — Солидная вещь. Скажи… — Харри сосредоточился на дикции. — Ты в таком автомобиле разговаривал со Сверре Ульсеном в Грюнерлёкке в тот вечер, когда убили Эллен?
Волер несколько секунд молча смотрел на него, прежде чем ответить:
— Харри, я не понимаю, о чем ты.
— Нет? Ты ведь знал, что Эллен догадалась: это ты стоишь за контрабандой оружия? И позаботился о том, чтобы Сверре Ульсен убил ее, прежде чем она кому-нибудь расскажет. А когда узнал, что я напал на след Сверре Ульсена, поспешил обыграть все так, будто он открыл стрельбу при задержании. Как и тот парень на портовом складе. Ты вообще мастер решать проблемы при задержании.
— Харри, ты пьян.
— Два года я искал факты против тебя, Волер. Ты знал об этом?
Волер молчал.
Харри рассмеялся и снова хлопнул по панели. Та как-то нехорошо затрещала.
— Знал, разумеется! Будущий начальник отдела знает все. Как ты дошел до жизни такой? Расскажи.
Волер выглянул на улицу. Из «Кебабного двора» вышел мужчина. Посмотрев по сторонам, он направился вниз по улице, к церкви Святой Троицы. Волер и Харри молчали. Мужчина свернул на дорогу между кладбищем и госпиталем Девы Марии.
— Хорошо, — тихо сказал Волер. — Если хочешь, я тебе исповедаюсь, но учти, тот, кто выслушивает исповеди, может оказаться перед неприятным выбором.
— Плевал я на неприятности.
— Сверре Ульсен получил заслуженную кару.
Харри медленно повернул голову в сторону Волера: тот сидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку.
— Заметь, не потому, что я его боялся. Здесь ты промахнулся, — продолжал Том Волер бесстрастным голосом.
— Хм?
Волер вздохнул и открыл глаза:
— Ты хоть раз задумывался о том, что заставляет таких, как мы, делать то, что мы делаем?
— Только этим и занимаюсь.
— Какое у тебя первое воспоминание, Харри?
— Воспоминание о чем?
— Например, мое, — не обратил на вопрос внимания Волер, — это ночь и отец, который склонился над моей кроватью. — Он погладил руль. — Мне тогда было четыре или пять. От отца пахнет табаком и надежностью. Знаешь ведь. Самый отцовский запах. Обычно он приходил домой, когда я уже был в кровати. И я знал, что на работу он уйдет рано утром, еще до того, как я встану. Знал, что, если я открою глаза, он улыбнется, потреплет меня по голове и уйдет. Я притворялся спящим, чтобы он побыл со мной чуть подольше. А иногда я действительно спал, и мне снился кошмар про женщину с головой свиньи, которая ходит по улицам и пьет кровь маленьких детей, я вскрикивал и просил его посидеть со мной. Вот тогда он сидел рядом, а я лежал с открытыми глазам и все смотрел и смотрел на него. У тебя с отцом было так же, Харри?
Харри пожал плечами:
— Мой отец был учителем и много времени проводил дома.
— А мой был рабочим. Как и у моих друзей, Гейра и Соло. Они жили от нас через двор. Мы выросли вместе в Старом городе. Серые восточные кварталы, но за нашим двором следил профсоюз — у нас все было чисто и опрятно. Мы считали себя не пролетариатом, а вроде как предпринимателями. У Соло отец даже купил киоск, и там работала вся семья. У нас все много работали. Но больше всех работал мой отец. С утра до вечера. Как машина, которую выключают только на воскресенье. Мои родители не были особо религиозными, хотя отец полгода изучал богословие в вечерней школе, потому что дед хотел сделать из него священника. Когда дед умер, отец забросил учение, но мы каждое воскресенье посещали церковь в Волеренге, а потом отец ходил с нами до Экеберга и Эстмарки. А в пять мы наряжались к воскресному ужину дома. Скукота, скажешь ты? А я всю неделю ждал воскресенья. А потом наступал понедельник, и он снова уходил. Всегда на какую-нибудь стройку, где нужно было работать сверхурочно. Мы экономили. На белое, на серое и на черное, как говаривал отец. Больше-то не на что. Когда мне было тринадцать, мы переехали в западную часть города, в домик с яблоневым садом. Отец говорил, там лучше. В новой школе у всех в нашем классе, кроме меня, родители были юристами, экономистами, врачами. По соседству с нами жил судья. У него был сын — мой ровесник. Иоаким. Отец хотел, чтобы я стал таким, как он. Говорил, что, если я собираюсь стать одним из них, надо хорошо знать их жизнь: условности, язык, неписаные правила. Но мне не было дела до соседского мальчишки. Разве что до их собаки — немецкой овчарки, которая выла на крыльце ночи напролет. И после школы я ехал на трамвае в Старый город, к Гейру и Соло. Как-то мать с отцом пригласили всех соседей на барбекю, но те дружно отказались под разными вежливыми предлогами. Помню, тем летом соседи часто собирались на барбекю друг у друга. Смеялись. А нас никто так и не пригласил.
— А смысл у этого повествования есть? — спросил Харри, стараясь чисто выговаривать слова.
— Тебе решать. Мне замолчать?
— Ну что ты! Сегодня по телику как раз ничего интересного.
— Как-то в воскресенье мы по обыкновению собирались в церковь. Я стоял на улице и ждал мать с отцом, а соседская овчарка за забором рычала на меня и лаяла. Не знаю почему, но я открыл калитку. Наверное, думал, что она злая потому, что она все время одна. Собака была не на цепи, она прыгнула на меня, повалила и укусила за щеку. У меня до сих пор шрам.
Волер показал, но Харри ничего не увидел.
— Судья крикнул на собаку, и она убежала. Потом он сказал, чтобы я убирался из его сада к чертям. Меня повезли в больницу. Мать рыдала, а отец почти не раскрывал рта. Мы вернулись домой, у меня был страшный шов — от подбородка до уха. Отец пошел к судье. Вернулся с почерневшим лицом и говорил еще меньше. Молча мы съели воскресное жаркое, а ночью я проснулся неизвестно отчего. Было тихо. Потом я догадался. Овчарка. Она больше не выла. Потом я услышал, как кто-то вошел в дом, и почему-то понял, что мы больше никогда не услышим того воя. Тихо открылась дверь спальни, и я быстро закрыл глаза, но успел увидеть молоток. Запахло табаком и надежностью. Я притворился, что сплю.
Он протер руль, смахивая невидимую пылинку.
— Я сделал то, что сделал, потому что знал: Сверре Ульсен убил одну из наших. Я сделал это ради Эллен, Харри. Ради нас. Теперь ты знаешь: я убил человека. Донесешь на меня или как?
Харри молча смотрел на него.
Волер опять закрыл глаза:
— Харри, против Ульсена были только косвенные улики. Он мог остаться на свободе. Я не мог этого допустить. А ты мог бы, Харри? — Волер открыл глаза, повернул голову и встретился с ним взглядом. — Мог бы?
Харри сглотнул:
— Тебя видели в машине вместе со Сверре Ульсеном. У меня был свидетель. Это тебе известно?
Волер пожал плечами:
— Я несколько раз говорил с Ульсеном. Он был неонацистом и уголовником. Это по нашей части, Харри.
— Но тот, кто вас видел, вдруг расхотел говорить. Ты ведь с ним побеседовал? Угрозами заставил замолчать?
Волер покачал головой:
— Харри, на такие вопросы я не отвечаю. Хоть ты и решил быть в нашей команде, есть строгое правило: знать надо только то, что помогает тебе в работе. Правило суровое, зато хорошо работает. И мы хорошо работаем.
— Ты говорил с Квинсвиком? — с трудом выдавил Харри.
— Квинсвик — это твоя очередная ветряная мельница. Забудь о нем, Харри. Подумай о себе. — Он наклонился ближе и понизил голос. — Что тебе терять? Да посмотри в зеркало…
Харри моргнул.
— Вот именно, — сказал за него Волер. — Алкоголик лет под сорок, без работы, без семьи, без денег.
— В последний раз спрашиваю… — Харри хотел это выкрикнуть, но не получилось. — Ты говорил с… с Квинсвиком?
Волер выпрямился на сиденье:
— Иди домой, Харри. И подумай, чем ты кому обязан. Коллегам? Которые прожевали тебя, посчитали, что горький, и выплюнули?.. Начальству, которое, почуяв неладное, готово драпать во все лопатки? Или все-таки ты прежде всего обязан себе самому? Человеку, который многие годы старается сделать улицы Осло более или менее безопасными в государстве, которое больше заботится о преступниках, чем о полицейских. Харри, в своей области ты — один из лучших. У тебя, в отличие от прочих, есть талант. А зарабатываешь все одно паршиво. Я могу тебе предложить зарплату в пять раз больше, но и это не главное. Я могу предложить тебе уважение. Уважение! Подумай над этим.
Харри попытался сосредоточить взгляд на Волере, но лицо расплывалось. Он поискал ручку двери и не нашел. Чертовы япошки! Понаделают же машин! Волер перегнулся и открыл дверь.
— Я знаю, что ты искал Роя Квинсвика, — сказал Волер. — Развею твои сомнения: да, я разговаривал с Ульсеном в Грюнерлёкке тем вечером. Но это не значит, что я каким-то образом причастен к убийству Эллен. Я молчал, чтобы не усложнять и без того напряженную ситуацию. Поступай как знаешь, но поверь: свидетельство Роя Квинсвика ничего нового не даст.
— Где он? — спросил Харри.
— А если я скажу, что-то изменится? Ты мне поверишь?
— Возможно. Кто знает?
Волер вздохнул:
— Согнсвейен, тридцать два. Живет в подвале, в комнатке, где раньше жил его отчим.
Харри повернулся и помахал такси.
— Но как раз сегодня у него спевка, — продолжал Волер. — Там недалеко. В Староакерском приходском доме.
— Староакерском?
— Он перешел из Филадельфийского прихода в Вифлеемский.
Свободное такси притормозило, постояло с секунду, а потом снова рвануло в сторону центра. Волер криво улыбнулся:
— Перейти — не означает потерять веру, Харри.
Глава 12 Воскресенье. Вифлеем
В восемь вечера воскресенья усталый, но довольный Бьярне Мёллер, позевывая, запер ящик письменного стола и протянул руку к настольной лампе. Жуткий наплыв представителей прессы после убийства и исчезновения успел схлынуть, и в эти выходные он мог спокойно поработать. Кипа бумаг, возвышавшаяся на столе в начале поры отпусков, теперь поубавилась вдвое. А теперь домой — выпить виски со льдом и посмотреть новый выпуск передачи «Такт за тактом». Он нащупал выключатель и, в последний раз окинув взглядом расчищенный стол, заметил толстый коричневый конверт, который, кажется, взял с полки корреспонденции еще в пятницу. Стало быть, так он и лежал — за бумагами.
Если вдуматься, конверт мог подождать до завтра. Мёллер пощупал его — внутри было что-то не совсем понятное. Он вскрыл конверт ножом и сунул пальцы внутрь. Письма не было. Перевернул конверт, но ничего не выпало. Тогда он потряс конвертом и услышал, как от пластиковой внутренней стороны что-то отклеилось. Это что-то упало на стол, перепрыгнуло телефон и шлепнулось на список дежурств.
Внезапно начались колики. Бьярне Мёллер некоторое время стоял согнувшись пополам и жадно хватал ртом воздух, прежде чем смог выпрямиться и набрать телефонный номер. И будь ему сейчас до того, он бы подметил, что именно на этот номер в списке дежурств и указывал выпавший из конверта предмет.
Марит влюбилась. Опять.
Она посмотрела на крыльцо приходского дома. В массивной белой двери было круглое окошко с железной Вифлеемской звездой, и свет, проходя через окно, падал на лицо нового мальчика. Он разговаривал с одной из хористок. Марит уже несколько дней подряд гадала, как бы привлечь к себе его внимание, но ничего не придумала. Просто подойти и заговорить? Плохое начало. Надо дождаться подходящего случая. На спевке на прошлой неделе он высоким и чистым голосом рассказывал о своем прошлом. О том, что посещал Филадельфийский приход. А до того — он был неонацистом! Одна девчонка рассказывала, что у него кое-где огромная нацистская татуировка. Разумеется, все согласились, что это ужасно, но от этого интерес Марит только увеличился.