Между 1874 и 1886 годами были организованы восемь выставок, и за это время состав независимой группы импрессионистов претерпел изменения. Изменилось и число художников, участвующих в выставках: с девяти оно возросло до тридцати.
Самый старший из них, Писарро, был единственным, кто принимал участие во всех восьми выставках; Моризо – в семи. Идея независимых выставок обсуждалась еще в 1876 году, но тогда в дело вмешалась Франко-прусская война. Художник Фредерик Базиль, самый активный сторонник нового салона, погиб на фронте, так что последующие выставки проходили под управлением разных художников.
Пабло очень встревожили обнаруженные им принципиальные различия в философских и политических взглядах импрессионистов – различия, которые приводили к горячим диспутам, а порой становились причиной временных разладов и даже расколов внутри группы. Однако в выставках «независимых» участвовали и более консервативные художники, которые не желали, чтобы их работы оценивало жюри Парижского салона. Здесь выставляли свои работы и Сезанн, и Гоген, чьи поздние произведения явно вышли за рамки импрессионизма.
Выставка 1886 года, последняя из независимых, увидела начало новой эпохи изобразительного искусства – авангардной живописи. К этому времени только немногие из постоянных участников этих выставок работали в узнаваемой импрессионистской манере: большинство старых членов развили новый индивидуальный стиль, и союз былых единомышленников разрушался.
Писсарро всеми силами поддерживал Жоржа Сера и Поля Синьяка; благодаря их технике, в основе которой лежала «точечная» живопись чистыми цветами, эти художники стали известны как «неоимпрессионисты». Молодой Гоген проявил интерес к примитивизму. Представил свои работы и начинающий символист Одилон Редон, чья манера была совершенно не похожа на стиль других участников выставок. Из-за философских и стилистических разногласий, а также из-за необходимости зарабатывать, некоторые художники, составлявшие ядро группы, такие как Моне и Ренуар, стали выставляться всюду, где картины было легче продать.
Пабло любил деньги и все понимал, но при таком разнообразии стилей и манер было очень сложно постичь, что представляет собой импрессионизм как движение. Жизнь импрессионизма казалась ему мимолетной, как световые эффекты, которые стремились уловить связанные с ним мастера. И даже при этом Пабло сознавал, что импрессионизм сыграл свою роль в истории, поскольку получил продолжение. Широкий охват явлений современности сделал это течение трамплином для последующих открытий европейского авангарда.
Всемирная выставка весьма интересовала Пабло – если он хотел добиться успеха, то должен был непременно принять в ней участие. Всемирная выставка 1900 года в Париже продолжила долгую традицию, которая сохранялась в Европе и Америке с середины XIX века и до Первой мировой войны. Выставка этого года оказала огромное влияние на развитие изобразительного искусства.
К тому времени, когда Карлос и Пабло отправились в свое авантюрное путешествие, последний уже жадно читал, буквально впитывая сведения, о городе, который должен был стать его новым домом. Искусство там не просто жило, но поистине процветало. Пабло ничего не боялся, будущее его не пугало – наоборот, он с наслаждением ждал грядущих испытаний и предчувствовал, что оставит в Париже свой след. В этом молодой художник даже не сомневался.
Глава 8 Поездка в Париж
Была сырая дождливая ночь поздней весны 1900 года. Пабло и Карлос уезжали в Париж. Родители снабдили молодых людей небольшой суммой денег, и те купили самые дешевые билеты в вагон третьего класса. Пабло и Карлос были еще, в сущности, всего лишь неотесанными провинциальными мечтателями. В вагоне, сложив под окном мольберты, холсты и багаж, выпив дешевого вина с нехитрой закуской и заслонив одним из холстов окно, чтобы уберечься от яркого света утреннего солнца, они уснули, развалившись на двух сиденьях.
Вскоре их сон был прерван: французский кондуктор с громким стуком распахнул дверь купе. Бедняга уже и раньше был чем-то рассержен, но когда ворвался в купе и увидел на полу пустые бутылки и мусор, его передернуло от тяжелого запаха объедков, вина и несвежих тел пассажиров.
Кондуктор отдернул большой холст, заслонявший свет из окна, и стал расталкивать Пабло и Карлоса, пытаясь пробудить их от похмельного сна.
– Si, si… [10]В чем дело? – выдавил Пабло, глянув на кондуктора заспанными глазами и пытаясь прийти в себя.
– Vous des debiles que vous pensez-vous faites-vous? [11]– вскричал в ярости кондуктор.
Карлос открыл глаза. От грозного тона кондуктора он растерялся и, еще как следует не проснувшись, покосился на Пабло.
– Ну, и чего ему надо?
– Ты меня спрашиваешь? – вопросом на вопрос ответил Пабло. – Мы кое о чем забыли. Как нам тут выжить, если мы ни черта не понимаем по-французски?!
– Значит, должны научиться! – сказал Карлос и рассмеялся.
Но взбешенный кондуктор не шутил. Он продолжал что-то кричать на своем языке и смотрел на пассажиров так, будто перед ним два идиота.
– Gare de Lyon, imbéciles! DEPART, DEPART! [12]
– Я думаю, он пытается сказать, что мы приехали, – перевел Пабло.
– Видишь, мы уже учимся! – засмеялся Карлос.
Кондуктор потерял терпение. Отчаянно жестикулируя и продолжая поносить молодых пассажиров, он вышел прочь, а путешественники тем временем стали быстро, спотыкаясь о бутылки и мусор, собирать свою поклажу, чтобы скорее покинуть вагон.
Огромный стеклянный купол Лионского вокзала на металлических фермах, достроенного только что, к Всемирной выставке, произвел на молодых людей сильнейшее впечатление. В здании вокзала царило бесконечное движение, толпа гудела, люди сновали туда-сюда, а у перронов стояло несколько великолепных поездов со спальными вагонами, из труб которых вырывались клубы пара. Поезда эти то ли только что пришли, то ли собирались отправиться в путь, а люди всё суетились: кто торопился встретить кого-то, кто выгружал из вагонов вещи…
Поезд из Барселоны прибыл на пятый путь, на вагоне было написано: «Барселона – Париж: Испанский экспресс». Когда поезд, останавливаясь, заскрежетал, растерянные и оглушенные впечатлениями Пабло и Карлос с благоговением высунулись в окно.
Они спустились по металлическим ступеням, поставили на пол свои коричневые кожаные сумки и стали разглядывать громадное здание вокзала.
– У них тут все такое большое… – пробормотал Пабло.
– Да ты же еще ничего не видел…
Бойкий маленький носильщик в красной шапке проходил мимо, толкая перед собой дребезжащую деревянную тележку. Он посмотрел на сумки молодых испанцев, что-то сказал по-французски, но гости только растерянно переглянулись. Равнодушный носильщик задрал нос и пошел своей дорогой вдоль перрона.
– Мне кажется, он хотел нам помочь, – сказал Карлос.
– Да уж точно, за денежки. Так, и что же нам теперь делать? – спросил Пабло, вскидывая сумку на плечо. К счастью, в этот момент Карлос заметил, что в их сторону идут несколько человек и машут им руками.
– Стой-ка! Похоже, мы спасены, – сказал Карлос. – Вроде как я вижу кое-кого.
Подошедшие люди имели, что называется, средиземноморскую внешность и были элегантно одеты, в особенности видный мужчина, который казался в этой компании главным. То был дон Луис Коста, господин лет шестидесяти с небольшим, привлекательный, энергичный, с длинными тонкими усами, в черном плаще и мягкой серой шляпе с черным пером. В правой руке он вертел трость с серебряным набалдашником. Дона Луиса сопровождали двое мужчин и две красивые женщины, одетые по последней парижской моде. Дон Луис уже многие годы занимался недвижимостью, играл на фондовой бирже и имел очень приличный доход.
– Дон Луис, неужели это и правда вы, после стольких лет? – воскликнул Карлос.
Тот оглядел Карлоса, улыбнулся, притянул его к себе, обнял и расцеловал.
– Да, это я. Господи, Карлос, мы должны взять вас под крылышко!
Дон Луис и Карлос разомкнули объятья.
– Откуда вы узнали, что я приехал?
– Твой отец написал мне и просил сделать тебе сюрприз. Ему хотелось, чтобы ты здесь был под присмотром.
Карлос обернулся к Пабло.
– Это мой дядя, дон Луис, которого я не видел несколько лет.
Пабло крепко пожал руку новому знакомому.
– Ну, пошли, – сказал дон Луис. – Надо наверстать упущенное. Устроим вас, а потом найдем вам славных парижанок, а? – и он жизнерадостно рассмеялся.
Затем он подозвал носильщика, и вся компания, оживленно беседуя, проследовала по заполненному людьми перрону.
– Твой отец написал мне и просил сделать тебе сюрприз. Ему хотелось, чтобы ты здесь был под присмотром.
Карлос обернулся к Пабло.
– Это мой дядя, дон Луис, которого я не видел несколько лет.
Пабло крепко пожал руку новому знакомому.
– Ну, пошли, – сказал дон Луис. – Надо наверстать упущенное. Устроим вас, а потом найдем вам славных парижанок, а? – и он жизнерадостно рассмеялся.
Затем он подозвал носильщика, и вся компания, оживленно беседуя, проследовала по заполненному людьми перрону.
Глава 9 Парижская жизнь
Дон Луис объяснял юношам, когда они сели в карету и поехали к нему на квартиру, что Париж уже больше двух тысяч лет был настоящей Меккой для путешественников – еще со времен, когда в этих краях обитало древнее галльское племя паризиев, которое и дало название городу, – а затем в эпоху владычества могучей армии Юлия Цезаря, при котором Париж расцвел и получил название Лютеция.
Дон Луис рассказывал, что Париж был построен на Ile de la Cite [13], на перекрестке водного пути и сухопутной дороги. Река давала островной крепости естественную защиту и разделяла Галлию на две половины, а в этом месте как раз была переправа. Но Пабло уже об этом знал.
Карлос явно скучал: проходящие мимо дамы интересовали его явно больше, чем история, но дон Луис все-таки продолжал рассказывать о прошлом Парижа. Он объяснил, что во время Железного века в эти места пришли кельты, и паризии, похоже, должны были заселить остров в середине III века до нашей эры. Позднее, в 53 году до нашей эры, Цезарь устроил там общегалльскую ассамблею. Римляне основали новый город на холмах на левом берегу, но германские вторжения в конце III века нашей эры разрушили этот город.
После падения Римской империи короли Франции продолжали селиться на этом острове, где река Сена предоставляла и транспортный путь, и естественное оборонительное укрепление. Когда вместе с развитием торговли стало расти и население, город оказался переполненным. Антисанитария усугубляла риск эпидемий, в том числе чумы.
Так что в конце концов короли переехали в другое место, на правый берег, где и возвели Лувр. Начиная с V века и до XVII столетия Лувр был политическим центром Франции, но остров Сите, где начиналась история Парижа, по-прежнему доминировал в духовной жизни французского королевства: именно эта идея воплощена в соборе Парижской Богоматери.
Город продолжал расти и начал распространяться по обоим берегам Сены. Правый берег стал центром торговли; левый берег, где располагались университет и высшие школы, стал интеллектуальным центром. Пространство вокруг Сорбонны было названо Латинским кварталом, поскольку в Средневековье в университете преподавали и говорили преимущественно на латыни.
В конце первого десятилетия XIX века, при Наполеоне III, Париж стал полностью перестраиваться. Барон Осман задумал осуществить смелый план по преображению столицы: он заменил обветшалые лачуги шести– и семиэтажными зданиями из белого камня, а широкие, обсаженные деревьями бульвары, прекрасные парки и улицы преобразили вид города. Париж стал новым, роскошным центром культуры и искусств.
Шикарный квартал, где жил дон Луис, находился на Елисейских Полях. Здесь, по соседству с только что отстроенной Эйфелевой башней, обитали представители высшего общества. Это популярное место прогулок производило сильное впечатление. Елисейские Поля протянулись от площади Согласия до великолепной Триумфальной арки. Западную сторону Елисейских Полей обрамляли уютные кафе и овощные рынки всех мастей. Тут же были и маленькие магазины, предлагающие самые разные товары. Площадь Согласия граничила с просторными садами, украшенными фонтанами и скульптурами. В южной части садов помещались Большой и Малый дворцы, а в северной – Елисейский дворец, резиденция президента.
В квартире дона Луиса на Елисейских Полях, в роскошно обставленной комнате, где гудело пламя камина, происходила бурная богемная вечеринка. Газовые лампы были притушены, что создавало уютную, расслабляющую атмосферу. Гости сидели и стояли повсюду случайными группами. Комнату наполняли пряные ароматы ладана и опиума. Дон Луис, стоя у камина, вел дружескую беседу с молодой парой, и какая-то только им понятная шутка вызвала оживленный смех внимательных собеседников хозяина. Музыкант бренчал на гитаре испанскую балладу, в то время как тщедушный седовласый поэт принялся декламировать печальные стихи. Вокруг выступающих собрался кружок благожелательных слушателей.
В дальнем конце комнаты, вдали от остальных гостей, на большом викторианском диване сидела, развалившись и покуривая трубку с опиумом, молодая пара. Рядом пристроился молодой художник, он рисовал углем поэта. В центре этой сцены стояли Пабло и Карлос, будто двое детишек, которые попали в цирк и теперь таращат глаза на клоунов.
– Если бы я знал, что мой дядя Луис живет такой жизнью, мы были бы здесь уже давным-давно! – воскликнул Карлос. – И какие женщины! Только подумать, что мы тратили время на цыганок! Ну и ну.
– Не суди так поспешно, Карлитос. Кто знает, что прячется за маской красоты? Что касается меня, так я предпочитаю объятья дикой, распутной, земной цыганки – зато каждый день.
Пабло оглядел роскошную комнату, будто стараясь впитать в себя все, что его окружало.
Молодой человек, похожий на ученого, в очках в роговой оправе, заметил новичков и подошел познакомиться. Это был испанец Хайме Сабартес.
– Вы, должно быть, друзья дона Луиса?
Карлос испытующе посмотрел на незнакомца.
– Дон Луис – мой дядя. Я не видел его с тех пор, как был мальчишкой. А вы – наш родственник? – Карлос усмехнулся. – Быть может, далекий кузен, которого я никогда не встречал?
– Нет, я просто его друг, – пробормотал Хайме. – Дон дает великолепные вечеринки, так что я пользуюсь любой возможностью… Итак, друзья, что вы думаете о нашем прекрасном городе?
Карлос проводил взглядом прошедших мимо девушек:
– О-о-очень красиво!..
Пабло заметил, что Хайме говорит с легким акцентом.
– У вас, кажется, каталонский выговор?
– Мои родители из Каталонии, но, когда я родился, они переехали в Париж. Итак, что вы намерены здесь делать?
– Писать, конечно, – сказал Пабло.
Хайме достал курительную трубку и зажег ее. Пьянящий запах каких-то экзотических трав наполнил воздух своим ароматом.
– Хочу предупредить, что Париж полон молодыми, стремящимися к славе художниками. Но я желаю вам удачи.
– Удача нам не понадобится, потому что мы отличные живописцы. Да едва галеристы увидят наши работы – сразу с руками оторвут! – заявил Карлос.
Хайме усмехнулся: это бахвальство явно его забавляло.
– И что же вы будете писать?
– Улицы, женщин – все, что покажется интересным!
– По большей части женщин, судя по всему, – вздохнул Пабло.
Все трое рассмеялись, а Хайме протянул трубку Карлосу, который смотрел на нее с большим любопытством.
– Нужно вдохнуть и задержать вдох, – сказал Хайме, приложив трубку к губам.
Карлос нерешительно затянулся и вдохнул ароматный дым.
– Что это?
– Лучший марокканский гашиш, какой только можно купить за деньги.
Трубка перешла к Пабло, и он с некоторым колебанием сделал вдох.
У Карлоса широко открылись глаза, когда он почувствовал успокаивающее воздействие наркотика.
– Ой, я так странно себя чувствую, будто могу взлететь к потолку, к облакам…
– Да, вид у тебя забавный… – сказал Пабло, тоже повеселев. – Как тебя зовут, дружище?
– Хайме Сабартес. Я, вроде как, писатель. Пока ничего не опубликовано, но я не оставляю надежды.
– Писатель, говоришь? Возможно, впоследствии, когда мы станем знаменитыми, ты о нас напишешь!
– Мне нравится этот парень, – сказал Хайме. – Какого он о себе мнения! Ладно, если я буду писать о вас, то, полагаю, мне стоит узнать, как вас зовут.
– Мой друг – Пабло Пикассо, а я – единственный и неповторимый Карлос Касагемас.
Выступление поэта закончилось, и раздались аплодисменты. Гости поднялись с кресел и закружились в танце: гитарист заиграл фламенко.
Невероятная красавица лет двадцати увидела Хайме и направилась к нему.
– Разве Эль Пасео не изумителен, а, Хайме? – с чувством воскликнула девушка, и ее розовые щеки вспыхнули.
– Простите, моя дорогая, я пропустил декламацию.
Красавица тут же заинтересовалась Пабло и Карлосом и стала с любопытством осматривать их с головы до ног, чуть нахмурив брови.