– Кто ваши новые друзья?
– Это Карлос Касагемас, племянник дона Луиса, и его друг Пабло Пикассо. Они – художники, это их первая поездка в Париж.
Карлос дружески подтолкнул Хайме, чтобы тот представил им прекрасную незнакомку.
– Ах, да… Эта молодая дама, джентльмены, – мисс Анна Форейн [14].
Дама кокетливо улыбнулась и сделала реверанс.
– Не слушайте Хайме. Он великий льстец. Ваши имена кажутся мне знакомыми, почему бы это?
Карлос поклонился и поцеловал руку Анны, как заправский дамский угодник.
– Может быть, потому что мы родились, чтобы стать известными? – продолжал он бахвалиться.
– Надеюсь, скоро станете. Нет ничего хуже, чем бездарный художник, каких в Париже предостаточно.
Хайме заговорщицки подмигнул Анне: юноши полны энтузиазма, зачем разрушать их мечты?
– Желаю удачи. Полагаю, мы должны показать вам наш прекрасный город. Где вы сегодня ночуете?
– Дядя нашел нам небольшую студию на бульваре К лиши.
– Хорошо, тогда мы заедем за вами завтра утром. Скажем, в десять часов?
Карлос посмотрел на Пабло.
– Что скажешь, compadre? [15]Годится? Поедешь с нами?
– Обязательно… это нельзя пропустить, – ответил Пабло.
– Хорошо. Значит, договорились, – сказала Анна. – Для начала мы покажем вам коллекцию живописи Лувра.
– Даже если на это придется потратить несколько недель? – рассмеялся Хайме. Он взял Анну за руку, и тут появился дон Луис.
– Ну, племянник, – сказал он, – я вижу, ты уже кое с кем познакомился. Анна, вы должны показать им город.
– Мы уже договорились, – сообщила девушка. – Завтра ведем их в Лувр.
Хайме, улыбаясь, покачал головой.
– А может, и в Латинский квартал. Там можно отдохнуть и выпить.
Все это время Карлос не мог отвести глаз от Анны. Он никогда не видел столь прекрасного создания… Глаза синие, как море, волосы цвета заката…
– Что ж, господа, – сказала Анна, прервав мечтания Карлоса. – Мне пора. Хайме, проводишь меня домой?
Хайме приподнял шляпу, взял Анну под руку, и они ушли.
Дон Луис, видя, что Карлос очарован новой знакомой, ласково похлопал его по плечу.
– Хайме – славный парень. А девушка? Тут, дружок, я чувствую беду. Но, как бы то ни было, хочу, чтобы вам обоим здесь было весело, чтобы вы получали удовольствие от нашего города. Развлекайтесь!
– Не беспокойтесь, дон Луис, я не спущу глаз с моего любимого друга. Сначала он поддастся чарам одной Иезавели, потом другой, но это лишь на неделю, – сказал, подмигнув, Пабло. – Уверяю вас, с этой дамой всё будет так же.
Глава 10 Лувр
Ранним солнечным утром следующего дня четверка друзей лениво брела по правому берегу Сены, по улице Риволи, разглядывая окрестности на пути к Лувру. Компания остановилась для легкого завтрака в кафе у реки: дымящийся кофе с молоком, только что испеченные круассаны с маслом, разные сыры и джемы домашнего приготовления. Друзья легко и беспечно болтали, наблюдая за бесконечным шествием парижан, идущих на работу, за покупками или по каким-то другим делам.
Карлос поднялся ни свет ни заря и тщательно занялся своим туалетом, суетясь и прихорашиваясь, как барышня. Он вытащил из шкафа всю одежду, какую привез с собой.
– Надеть этот красный галстук или, может быть, голубой? Полосатые брюки или темно-синие? Как думаешь, Пабло? Котелок? А что ты скажешь о небрежном берете?
Пабло, открыв один сонный глаз, промычал:
– Карлос, еще очень рано. Почему бы тебе не пойти полуголым? В таком виде ты всегда приводишь девушек в трепет.
– Я стараюсь произвести впечатление на Анну, а ты шутишь! Ладно, думаю, надену брюки в тонкую полоску и светло-голубую рубашку с красным галстуком! Voila! [16]
Пабло вздохнул.
– Слава богу! Карлос решил пощадить окружающих и надушиться. Ты пахнешь, как французский бордель.
Пабло посмеивался, наблюдая, как друг пытается болтать по-французски. Надо не спускать с него глаз!
Сегодня Лувр – прежде всего музей с богатейшей в мире коллекцией произведений искусства. Однако в свое время на протяжении почти семисот лет это здание было главной резиденцией королей и императоров Франции.
Построенный вскоре после 1190 года королем Филиппом-Августом как оборонительная крепость, к XIV веку Лувр стал дворцом. Французские монархи жили здесь, пока двор не переехал в Версаль. И в качестве жилища королей Лувр был забыт.
В 1793 году Лувр окончательно стал музеем, в котором должны были храниться и выставляться тысячи произведений искусства и памятников прошлого.
Наполеон III завершил объединение дворцов Тюильри и Лувра, построив крыло Денон со стороны Сены и закончив крыло Ришелье со стороны улицы Риволи. В 1871 году дворец Тюильри сгорел.
Вдоль авеню, ведущей ко входу в Лувр, выстроилась шеренга грязных нищих, которые спали на тротуарах в картонных коробках. Старый, изможденный, худой гитарист лет семидесяти протянул руку к Анне, но она, задрав нос, пренебрежительно отвернулась. Несчастные нищие, которые и не думали обижаться, сами оскорбляли и проклинали прохожих. Старик посмотрел на Пабло, тот запустил руку в карман и дал бедняге монетку.
– Ну и глупо, – упрекнула художника Анна. – Мы научим вас, как здесь себя вести. Не балуйте их.
Пабло смотрел на нее, не веря своим ушам.
– Не баловать? Вы, должно быть, шутите!
Девушка пожала плечами.
– Нельзя раздавать деньги направо и налево, всем парижским нищим.
– Вы говорите о них так пренебрежительно, будто это не люди.
Карлос прислушался к разговору и согласился с Анной:
– Пабло! Я думаю, Анна права. Ты не сможешь помочь им всем. Похоже, здесь нищих очень много.
Пабло, разозлившись, вырвал свою руку из руки Анны.
– В мире так много нуждающихся! Почему бы мне не помочь им, если я могу это сделать?
Анна усмехнулась.
– Пожалуйста, не нагоняйте на меня тоску.
Испанец посмотрел на ее прекрасное бесстрастное лицо, начиная уже понимать, что имел в виду дон Луис, говоря, что «чувствует беду». А Анна, чуть подобрав юбку, пошла впереди, рядом с Карлосом.
Приблизившись к Лувру, молодые люди были поражены размерами этого колоссального здания, построенного в стиле французского Возрождения. Сооружение разрасталось по мере роста королевских коллекций. Во время царствования Генриха IV была завершена Большая галерея, а в 1624 году Людовик XIII принял план Жака Лемерсье по расширению Лувра.
В 1667 году Клод Перро спроектировал величественный восточный фасад, а коллекция в течение всего XVII столетия продолжала увеличиваться. Значительным добавлением к ней в тот период явились великие шедевры голландских и фламандских художников.
К 1725 году Французская академия живописи и скульптуры сделала большую художественную выставку в луврском Салоне Каре, а школа, расположенная там, стала устраивать ежегодные салоны.
Хайме купил входные билеты и повел всех к коллекции живописи Ренессанса. В большой, похожей на пещеру зале стояла маленькая группа людей, которым экскурсовод рассказывал о работах разных художников.
Проходя по огромным залам, увешанным большими, в золоченых рамах, картинами XV века, Пабло и Карлос благоговейно рассматривали полотна, о которых прежде слышали и читали.
Потом Хайме направился в другое крыло и повел за собой возбужденно обсуждавших что-то Пабло и Карлоса: их голоса гулко раздавались в длинных просторных залах.
– В этом крыле выставлены испанские мастера. Говорят, это одна из лучших в мире коллекций испанской живописи.
Друзья вошли в ярко освещенный зал, где оказались в окружении огромных холстов.
– Веласкес… Гойя… Гонсалес… – называл Пабло знакомые имена. – Веласкес – вот истинный мастер!
Он оглянулся на внимательно слушавших его спутников.
– Диего Родригес де Сильва-и-Веласкес был, возможно, величайшим живописцем из всех, когда-либо живших на свете. Он создал столько шедевров, сколько не написал ни один другой мастер за всю историю искусства. Веласкес был одним из благороднейших и уважаемых испанских художников и единственным истинным реалистом. Ни один живописец не превзошел его в умении ухватить сущность и характер натуры и запечатлеть их на холсте несколькими широкими, уверенными мазками. Кажется, его мужчины и женщины дышат, – говорил Пабло, – а его лошади полны сил и жизни. Он был живописцем из живописцев. Он повлиял на Франсиско Гойю, на Камиля Коро, Гюстава Курбе и Эдуарда Мане… Все великие живописцы были его учениками.
На Хайме произвело сильное впечатление то, как глубоко Пабло понимает творчество Веласкеса.
– Вижу, вы знаете своих соотечественников, – похвалил он Пабло.
– Работы Веласкеса – это лучшее из всего, что я когда-либо видел. Вершина величия!
Пабло весь так и сиял.
– Но есть один художник, которого я здесь не нахожу, – заметил Карлос, оглядывая зал.
– Кого же это? – спросил Хайме.
– Эль Греко…
– Эль Греко? Что это еще за имя? – спросила Анна, явно без особого интереса.
– Это был греческий живописец, который приехал в Толедо в 1577 году, – объяснил Карлос. – Его настоящее имя – Доменикос Теотокопулос.
– Эль Греко хороню известен в Малаге, – добавил Пабло. – На самом деле он был одним из первых импрессионистов, это заметно по характеру мазка.
– Эль Греко родился на Крите в 1541 году, – продолжал Карлос. – Это имя означает «грек» и указывает на его происхождение. Мало что известно о ранних годах его жизни и об учебе, но по его поздним работам видно, что на него оказал влияние поздневизантийский стиль того времени. Около 1566 года он ездил в Венецию и там учился у великих мастеров Ренессанса – Тициана и Тинторетто.
– О Господи, откуда только вы все это знаете? – удивленно воскликнула Анна.
– Я знаю еще больше, – засмеялся Карлос, старясь не упустить случай похвастаться.
– Ну, говорите же, – взяв тон капризницы, кокетничала Анна.
– Вам понравился мой ученый доклад?
– Это было блестяще, но пока что достаточно. Вполне достаточно, – ответила Анна.
Пабло покачал головой и обратился к Хайме:
– Быть может, вашим импрессионистам Эль Греко знаком, но они не желают его признавать?
– Возможно, вы правы. А разве нет иронии в том, что такой город, как наш, почиет на лаврах импрессионизма?
– Я слышал, что импрессионизм получил здесь признание только в девяностых годах.
– Так поздно? – удивился Карлос.
– Думаю, кое-кому это течение очень мешало, – ответил Хайме. – Есть могущественные силы, которые боятся новых идей.
Анна пожала плечами.
– Я слышала, есть мнение, будто импрессионисты разрушили традиционную маньеристскую живопись.
Карлос разочарованно опустил голову.
– А чего еще можно ожидать от коварных критиков и от ханжей, которые правят искусством?
Двигаясь дальше по испанской галерее, друзья останавливались то тут, то там, восхищаясь великолепными полотнами. Время от времени Карлос позволял своей руке легко опускаться на плечо Анны и касался щекой ее щеки, указывая на ту или иную работу. Анна смотрела в темные глаза Карлоса, и, казалось, его близость и бесстыдные знаки внимания доставляли ей удовольствие.
Карлос склонился к девушке, понюхал ее душистые волосы и тихо шепнул ей на ухо:
– Итак, чем столь прекрасная дама, как вы, занимается по вечерам?
– Я думала, мы пришли сюда смотреть на картины.
– Да, но вы невольно привлекаете взгляд.
Анна мило улыбнулась.
– Осторожно, дорогой, лесть может завести вас бог знает куда.
Анна и Карлос уходили вдаль по огромным залам, звук их голосов стихал, и наконец от них осталось лишь далекое эхо.
Пабло постоял, глядя им вслед, и когда парочка исчезла за углом, он только покачал головой.
Глава 11 Отдых у Сены
Пабло и Карлос сидели в оживленном уютном баре у столика со свечами и пили абсент. На металлических решетках поверх стаканов аккуратно лежали горящие кубики сахара. Все смотрели на двух бойких танцовщиц, которые отплясывали канкан.
– Мне действительно нравится Анна, – сказал Карлос. – Она настоящая леди, и не исключено, что к тому же очень богата!
Пабло не понравилось то, что он услышал.
– Не торопись, парень. Вы едва познакомились.
Карлос, увидев вытянутое лицо друга, улыбнулся.
– Ага, ты ревнуешь?
Пабло сделал большой глоток и вытер рот тыльной стороной ладони.
– Просто будь осторожен, только это я и хотел сказать.
Когда танцовщицы закончили свой номер, на противоположной стороне длинного многолюдного зала раздался громкий возглас.
Пабло посмотрел туда, откуда раздавался шум, и увидел подвыпившего, но опрятного лысого мужчину лет двадцати пяти, одетого в костюм-тройку, при галстуке. Он стоял у противоположного конца барной стойки и горячо, увлеченно спорил с каким-то молодым человеком. Это был журналист по имени Макс Жакоб.
Еврей по происхождению, Жакоб утверждал, что недавно ему явился Христос, и потому он обратился в католицизм. Однако и религия не смогла избавить новообращенного от гомосексуальных наклонностей, о которых он однажды сказал: «Если небеса видят мое раскаянье – они простят меня за удовольствия, которые, как им известно, непреднамеренны». Жакоб, пользовавшийся дурной славой за свое беспробудное пьянство, говорил, что присоединяется к художественному сообществу на Монпарнасе, чтобы «грешить публично».
Макс кричал на сидящего рядом жалкого пьяного посетителя, который раскачивался на своем высоком стуле. Танцовщицы сошли со сцены, недовольные выкриками Макса, а тот яростно вопрошал:
– Что вы знаете о нашем правительстве? Говорю вам, Франция становится полицейским государством!
Один из завсегдатаев бара крикнул ему:
– Эй ты, пустозвон, сядь на место и заткнись!
Макс разозлился.
– И зачем только я трачу свое время? Что вы, глупцы, понимаете? Что вообще граждане знают? Правительство постоянно держит нас в состоянии войны, оно заставляет людей непрерывно платить налоги и на наши деньги покупает все больше оружия – это порочный круг, разве вы не видите?
– Если вам не нравится – уезжайте из Франции! – пробормотал пьяный, сидевший рядом.
– Именно это я и ожидал от вас услышать, и того же хочет правительство.
Бармен с густыми щетками усов подошел к Максу и вмешался в разговор:
– Макс, перестаньте будоражить моих клиентов.
– Хорошо, хорошо, но разве вы не видите? Республика гниет на наших глазах, – сказал Макс, вытерев губы. – Я больше не могу спокойно стоять и наблюдать.
Он рванулся прочь от барной стойки и присел ближе к ее противоположному концу, возле Пабло.
Юноша проследил, куда сел журналист, и сказал:
– Думаю, то же самое происходит во всех странах мира. Продажные политиканы вовлекают нас в войны, крича о патриотизме и самозащите.
Макс посмотрел на Пабло, и ему стало немного легче: похоже, он нашел родную душу.
– Слава богу, хоть кто-то понимает. Я писатель, я хорошо это знаю.
– Если вы писатель, то сделайте так, чтобы вас услышали! Используйте прессу!
– Поверьте, я пытался, но я у издателей на дурном счету.
– Слава богу, мы художники! – вздохнул Карлос. – У нас нет таких проблем.
Макс посмотрел на него, как на сумасшедшего.
– Правда?.. Знаете, что они сказали о новых художниках, разрушающих традиции?
– Я слышал, это об импрессионистах, – ответил Карлос.
Макс встал и уселся рядом с испанцами. Когда он говорил, его тонкие руки так и порхали в воздухе.
– Вы что, не понимаете? Все это – проявления распада, который продолжается во Франции; подавление новых идей… развязывание глупых войн в иностранных землях… вроде той, которую они пытаются сейчас затеять с Германией.
– Наверное, дадут этой бойне какое-нибудь звучное название: «Великая война» или еще что-нибудь в таком духе, – задумчиво проговорил Пабло.
Он махнул официанту рукой:
– Принесите этому человеку выпить.
– Простите, но ему бармен больше не наливает, – раздраженно возразил официант. – Он пьян.
Макс в ярости вскочил со стула и стал нервно поправлять галстук.
– Как вы смеете! Я не терплю, когда ругают мой характер.
Он замахнулся на официанта, но промазал. Официант же был трезв и меток – он свалил Макса со стула ударом в челюсть.
Пабло и Карлос подняли своего нового знакомца и снова усадили на стул.
– Уведите его отсюда, – кричал бармен, – или мы его вышвырнем!
– Но мы только что с ним познакомились! – попытался возразить Карлос. Однако бармен, не обратив на внимания на его протесты, повернулся и ушел.
Пабло наклонился и похлопал Макса по щекам, чтобы тот протрезвел, но это не помогло.
– Кажется, придется отнести его к нам. Ему нужно проспаться, – решил Пабло.
Друзья согласно кивнули и, взвалив обвисшее тело Макса на крепкие плечи Пабло, они вышли из бара.